Поэт Майкл Коннелли Его повседневная работа — смерть и преступления. Потому что таков мир криминального репортера... Джек Макэвой гордится своим профессиональным презрением к человеческой жизни. Но это злодеяние касается его напрямую. Ведь последняя жертва таинственного маньяка, оставляющего возле трупов гениальные стихи, — его брат Шон. И у Джека есть все основания полагать, что он — следующий в этом кровавом списке... Майкл Коннелли Поэт Мне хотелось поблагодарить за хорошую работу и за помощь очень многих людей. Огромная благодарность — моему редактору, Майклу Питчу, за многотрудную и, как всегда, кропотливую работу над рукописью, а также и его коллегам в Литле и Брауне. Особый привет посылаю своему другу Тому Рашу за усилия в поддержку этой книги и Бетти Пауэр, вынесшей на своих плечах неподъемный груз набора текста. Также благодарю моих агентов, Филиппа Шпитцера и Джоэла Готлера, находившихся в нужном месте и в нужное время при рождении идеи. Еще раз спасибо. Моей жене, Линде, а также остальным членам семьи, оказавшим неоценимую помощь при чтении самых первых черновиков и показавшим много раз, где именно я не прав. Я в огромном долгу перед братом моего отца, Доналдом Коннелли, за рассказы о воспитании близнецов. Благодарю Мишел Брустин и Дэвида Персли за истинно творческие советы. Спасибо прекрасным писателям из Чикаго Биллу Райну и Ричарду Уиттингхэму за их исследования, а также Рику и Ким Гарза. И наконец, я должен поблагодарить многочисленных продавцов книг, знакомство с которыми произошло за последние несколько лет: тех, кто, собственно, и доносит мои книги до читателей. * * * Посвящается Филиппу Шпитцеру и Джоэлу Готлеру — прекрасным советчикам и моим ближайшим друзьям. Глава 1 Смерть — моя жизнь. Это занятие и заработок. Моя профессиональная репутация. Я общался со смертью почтительно и аккуратно. Как приличествует владельцу похоронного бюро, всегда мрачному и исполненному сочувствия. Так бывает, если человек, испытавший утрату, стоит рядом. Когда ты один, действуешь иначе, со сноровкой ремесленника. Всегда думал, что секрет общения со смертью — держать ее на расстоянии вытянутой руки. Таковы правила. Не давай смерти дышать тебе в лицо. Но правила не защитили меня. Пришли два детектива, сказали про Шона, и вдруг навалилось немое, холодное оцепенение. Перемещаясь в пространстве, словно под водой, я пытался рассмотреть окружающее сквозь мутное стекло автомобиля. В зеркале я видел отражение собственных глаз. Оно появлялось там каждый раз, когда позади машины на дорогу падал свет уличных фонарей. Знакомый взгляд. Один из тысяч тех, что я наблюдал годами у только что осиротевших людей. Из двух детективов я был знаком с одним — Гарольдом Векслером. Впервые мы встретились несколько месяцев назад, когда я вместе с Шоном зашел выпить в «Лишнюю кружку». Когда-то Шон и Векслер вместе служили в городском авиапатруле полицейского департамента Денвера. Помню, Шон называл его Вексом. Полицейские всегда придумывают друг другу клички. Векслер — это Векс, а Шон почему-то стал Маком. Попадаются клички совершенно нелестные, но копы вроде не против. Я знал одного парня в Колорадо-Спрингс по имени Ското, которого остальные запросто называли Скрото. Некоторые впадали в особый цинизм, применяя полное латинское наименование мошонки — «скротум». Шутка, позволительная в окружении друзей, однако чреватая расправой в любой другой ситуации. Векслер походил на небольшого быка, могучего и низкорослого. С годами от сигарет и виски голос его сильно огрубел. А лошадиное лицо с выступавшими скулами и резко очерченным носом было вечно красным. В тот раз он потягивал «Джим Бим» со льдом. Меня всегда интересовало, что именно пьют полицейские. Выбор алкоголя способен многое сказать. Если человек любит виски, уверен, ему часто доводилось видеть такое, что обычному гражданину и не снилось. Шон в тот вечер пил пиво, светлое. Неудивительно, ведь он был довольно молодым, хотя, несмотря на годы, командовал подразделением. Векслер выглядел старше минимум лет на десять. Наверное, со временем Шон мог пройти его путь, стал бы похож на Векслера и научился пить виски. Теперь этого не узнать. Кажется, всю дорогу из Денвера я размышлял о том вечере в «Лишней кружке». Не то чтобы особенный выдался вечер. Мы с братом просто пили на пару, обосновавшись в баре для полицейских. Хотя после того вечера между нами не было ничего хорошего. До Терезы Лофтон. Воспоминание вновь перенесло меня «под воду». Разум отказывался верить, и подступили горькие слезы. Могло показаться, что это первая настоящая драма за тридцать четыре года моей жизни. Однако была и смерть сестры. Сара... По молодости я толком не смог осознать потерю. Я не чувствовал боли в момент ее трагического ухода. Теперь горе воспринималось гораздо острее: ужас в том, что я даже не имел понятия, как близко от своего финала находился Шон. Он будто продолжал оставаться светлым пивом, когда все наши друзья уже стали виски со льдом. Разумеется, я представлял, насколько жалким выглядело мое запоздалое чувство. Правда состояла вот в чем: мы с Шоном давно не нуждались друг в друге, наши пути разошлись. Об этом я вспоминал всякий раз, когда тоска подступала к горлу. * * * Однажды брат рассказал о своей теории предела. Он решил, что каждый коп, имеющий дело с убийствами, имеет свой собственный предел, но не знает о его существовании, пока не достигнет конкретного пункта. Шон подразумевал количество трупов. Мол, существует некое количество мертвых тел, которое полицейский способен увидеть без последствий для себя. Есть предел, свой для каждого копа. Одни подходят к нему быстро. Другие расследуют убийства по двадцать лет и удаляются на покой, так и не приблизившись к критической точке. И все же предел существует, и может пробить час... Некоторые тогда садятся за бумажную работу, другие просто сдают жетоны или совершают что-нибудь похуже. Потому что больше не могут на это смотреть. Не могут видеть ни одно мертвое тело. Увидел его — значит, перешел свой предел. Значит, вляпался. И однажды ты рухнешь наземь, поймав свою пулю. Так считал Шон. * * * Вдруг я понял, что Рей Сент-Луис, второй детектив, что-то бормочет, обращаясь явно ко мне. Он специально повернулся на сиденье, чтобы посмотреть назад. Ростом Рей выше Векслера. Даже в тусклом освещении салона я хорошо различал фактуру его рябого лица. Незнакомый с Реем прежде, я кое-что слышал о нем от других полицейских, знал и его кличку — Большой Пес. Впервые увидев его и Векслера в холле «Роки», я вдруг подумал, что вместе ребята могут составить отличную пару в кино. Они будто сошли с экрана старого полуночного детектива. Длинные темные пальто, шляпы. Наверное, в такой сцене уместны черно-белые тона. — Послушай, Джек. Мы скажем ей сами. Это наша работа. Просто хотим иметь на подхвате кого-то вроде тебя. Побудь с ней, если понадобится. Думаю, сам поймешь, нужна ли твоя поддержка. Договорились? — Ладно. — Спасибо, Джек. Мы ехали к Шону домой. Конечно, не на квартиру в Денвере, делить которую приходилось с четырьмя другими полицейскими, чтобы в соответствии с законом считаться жителем Денвера. На наш стук отзовутся в другом месте, в Боулдере, и на пороге нас встретит его жена, Райли. Никто не решился ее предупредить. И она не узнает, что за новость ждет у порога, пока не откроет дверь и не увидит нас троих, без Шона. Жены полицейских понимают все сразу. Они живут в постоянном страхе, заранее готовясь к такому моменту. И всякий раз, едва в дверь постучат, они боятся увидеть за ней вестника смерти. — Знаете, она поймет, — сказал я. — Ну да, конечно, — ответил Векслер. — Они всегда понимают. «Да уж», — подумал я. Эти двое заранее ждут понимания, пусть только откроется дверь. Понимание облегчит задачу. Я опустил голову, и подбородок уткнулся в грудь. Пальцы машинально подтолкнули очки вверх, к переносице. Казалось, я превратился в одного из героев собственных произведений, демонстрирующих людское горе и утраты. Тех опусов, над которыми я усердно работал, выдавая на-гора газетную полосу в тридцать дюймов длиной, да еще с заранее определенным подтекстом. Теперь я сам стал частью сюжета. По мере того как в памяти возникали вдовы и потерявшие своих детей родители — те, кому я звонил когда-то, — меня все больше охватывал стыд. Вспомнился один из них, брат покончившего с собой. Вряд ли найдется способ смерти, о котором мне не приходилось писать, или тот, что не провел бы меня по обычному кругу, погружая в мир чьей-то боли. — Что вы чувствуете? Правильный вопрос правильного журналиста. Этот вопрос всегда задают первым. Если не прямо, то осторожно, маскируя словами участия и понимания, прикрываясь чувствами, которых нет на самом деле. На мне осталось воспоминание о собственной бессердечности: тонкий бледный рубец на левой щеке, по краю бороды и чуть выше — след от кольца с бриллиантом. Кольцо принадлежало женщине, чей жених погиб под лавиной близ Брекенриджа. Тогда я поинтересовался, нет ли у нее запасного варианта, и мгновенно получил ответ — тыльной стороной ладони. Теперь шрам — мой «жетон». — Лучше остановитесь, и побыстрее, — попросил я. — Меня мутит. Векслер вильнул в сторону, к белой линии, отделявшей шоссе от обочины. Машину слегка занесло на полосе черного льда, но через мгновение водитель справился с управлением. Авто еще не остановилось, а я уже силился открыть заднюю дверь. Привод замка не работал. Конечно, машина-то полицейская. Пассажир на заднем сиденье, как правило, подозреваемый или заключенный. Задняя дверь открывается дистанционно, с места водителя. — Дверь, — с трудом выдавил я. Автомобиль наконец остановился, судорожно дернувшись, и как раз в этот момент Векслер разблокировал мою дверь. Открыв ее, я свесился наружу и стал блевать прямо в грязное месиво обочины. С полминуты я не шевелился, ожидая продолжения. Все. Внутри осталась только пустота. Я снова подумал о заднем сиденье. Оно для заключенных и подозреваемых. А я и тот и другой. Подозреваемый. Заключенный внутри собственного одиночества. И конечно, приговоренный жить дальше. Вдруг мысли куда-то улетучились, причем сразу, чему явно способствовало физическое облегчение. Я осторожно вылез и пошел к краю асфальта. Туда, где на покрытом бензиновыми разводами февральском снегу радугами отражались огни движущихся машин. Похоже, мы притормозили возле какого-то пастбища, только я не знал, где именно. И еще я не понял, сколько оставалось до Боулдера. Сняв перчатки и очки, я положил их в карманы пальто. Затем, нагнувшись, пробил грязную корку сугроба. Под настом снег оказался чистым и белым. Набрав в ладони снега, я приложил холодную массу к щекам и долго держал руки прижатыми, так, что кожа на лице начала гореть. — Что, оклемался? — спросил Сент-Луис. Подошел сзади, да еще с дурацким вопросом. Это напомнило мое собственное «Что вы чувствуете?». Игнорируя заведомую тупость, я только сказал: — Поехали. Мы вернулись в машину, затем Векслер молча вывел автомобиль на шоссе. Скоро я увидел указатель на поворот к Брумфилду: значит, мы остановились почти на полпути от места. Я вырос в Боулдере и тысячу раз проезжал до Денвера по нашему маршруту, но сейчас местность выглядела совершенно чужой. Тут я впервые подумал о родителях и о том, как они это перенесут. Скорее всего стоически. Они вообще люди мужественные. Ничего и никогда не обсуждают, просто живут себе дальше. Так было с Сарой. Так будет с Шоном. — Почему он это сделал? Я задал вопрос после нескольких минут молчания. Векслер и Сент-Луис сидели молча. — Я его брат. И мы с ним, слава Богу, близнецы. — Ты репортер, — сказал Сент-Луис. — И если мы взяли тебя с собой, то только ради нее: пусть Райли побудет с семьей, если захочет. Ты всего лишь... — Чушь! Мой брат убил себя?! Я сказал это чересчур громко. Походило на истерику, а на копов истерики не действуют. Ты начинаешь орать, а они получают возможность заткнуть тебе рот, оставаясь невозмутимым. Я продолжил тоном ниже: — Полагаю, я имею право знать, что произошло и почему. И я не пишу никакой долбаной статьи. Ей-богу, ребята, вы даже... Тут я замотал головой, не сумев договорить. И, посмотрев в окно, увидел огни Боулдера. Их слишком много. Больше, чем тогда, в детстве. — Пока мы не знаем, что и почему, — наконец произнес Векслер после полуминутной паузы. — Ты понял? Можно сказать одно: так вышло. Бывает, полицейские устают наблюдать за дерьмом, что плывет по трубе мимо них. Мак просто устал, вот и все объяснение. Как теперь узнаешь? Расследованием, естественно, занимаются. Когда они узнают причины, буду знать и я. И расскажу тебе. Обещаю. — Кто ведет следствие? — Сначала дело передали нам, потом его забрало к себе УСР. — Управление специальных расследований? Они не занимаются самоубийцами. — Обычно не занимаются. Ими должны заниматься в криминальном отделе полиции, то есть мы, копы. В данном случае возникает конфликт интересов: ты ведь понимаешь, они не позволяют расследовать то, что с нами же и связано. «КОП, — подумал я, — криминальный отдел полиции: расследование преступлений против личности. Убийства, вооруженные нападения, изнасилования, суицид». — Это ведь из-за Терезы Лофтон? — спросил я. Думаю, я не ждал ни подтверждения, ни опровержения. Просто высказал очевидное вслух. — Не знаю, Джек, — ответил Сент-Луис. — Давай оставим пока эту тему. * * * Смерть Терезы Лофтон относилась к преступлениям особого рода. Они дают людям повод застыть от ужаса даже на бегу. Не только в глубинке, в Денвере. Где угодно. Заставляют всякого, кто услышит или прочитает новости, замереть хотя бы на мгновение, мысленно прокручивая перед глазами сцену насилия и ощущая внутри тошнотворную слабость. Большинство убийств — обычные, ничем не примечательные. «Маленькие убийства», как их называют в нашем газетном бизнесе. Воздействие подобных случаев на общество незначительно, и память о них выветривается быстро. Все, на что они рассчитывают, — это несколько абзацев где-то в середине газетного выпуска. А жертвы оказываются погребенными в толще бумаги. Точно как в земле. Но если случится иное, когда, к примеру, исчезает привлекательная студентка, а потом ее находят в виде мертвого тела, расчлененного на две части, и если событие происходит в мирном до того месте вроде Вашингтон-парка, тогда в газетах просто не хватает полос для всех вариаций его описания. Смерть Терезы Лофтон — совсем не «маленькое убийство». Здесь нашлось место многим леденящим душу деталям. Таким, что в Денвер ехали отовсюду — из Нью-Йорка, Чикаго или Лос-Анджелеса, с телевидения и радио, из редакций таблоидов. Целую неделю репортеры наводняли более-менее приличные отели, сновали по городу и университетскому кампусу, задавая всем подряд ничего не значащие вопросы и получая на них ничего не объясняющие ответы. Некоторые репортеры осаждали детский сад, где Лофтон работала на полставки, другие совершали поездки в Бат, где она выросла. И куда бы они ни направились, везде слышали одно и то же: Тереза Лофтон всего лишь соответствовала стереотипу обычной американской девушки. Убийство неизбежно вызывало аналогии, напоминая случай с Черной Далией, преступлением, произошедшим пятьдесят лет назад в Лос-Анджелесе. Тогда разрубленную пополам девушку, хотя и не столь отвечавшую американским стандартам, нашли на пустыре. В одном из телешоу Терезу Лофтон окрестили «Белой Далией», напирая на тот факт, что тело нашли на заснеженном поле неподалеку от озера Грассмер в Денвере. Таким образом сюжет раскрутил себя сам. Разгорелся, как мусорный бак, и полыхал недели две. Но никого не арестовали, и вскоре нашлись иные преступления и иные пожары, у огня которых принялись греться общенациональные средства информации. В газетах Колорадо новости о деле Лофтон перекочевали на внутренние страницы выпусков, превратились в строчки коротких обзоров. А Тереза Лофтон нашла наконец свое место среди описаний «маленьких убийств». Короче, дело «похоронили». Все это время полиция вообще и мой брат в частности оставались практически немы, отказываясь обсуждать детали, например, то, что тело жертвы было разрублено надвое. Это обстоятельство просочилось в прессу случайно, от Игги Гомеса, фотографа «Роки». В то утро он гулял в парке, наблюдая за дикой природой и снимая пейзажи, которыми на газетной полосе восполняется отсутствие горячих новостей. Так Гомес и попал на место преступления раньше остальных репортеров и фотографов. Кстати, полицейские специально вызвали коронера и криминалистов при помощи обычного телефона: они знали, что за радиопереговорами всегда следят «Роки» и «Пост». Гомес заснял на пленку двое носилок и два мешка для транспортировки тел. Позвонив в отдел городских новостей, он сообщил, что полицейские везут два трупа. Судя по размерам мешков, сообщил он, жертвами могли оказаться дети. Позже репортер криминальной хроники из «Роки» Ван Джексон нашел источник в полиции, подтвердивший страшный факт — тело поступило в морг в виде двух отдельных частей. На следующее утро «Роки» завыла словно сирена, привлекая к Денверу внимание всей страны. Мой брат и весь его КОП работали так, словно совсем не чувствовали себя обязанными что-либо рассказывать общественности. Пресс-бюро департамента полиции Денвера ежедневно подавало в газеты скупые строки, возвещая, что расследование продолжается, однако никто не арестован. Припертое к стенке начальство заявляло, что дело не может расследоваться публично, — утверждение, смехотворное само по себе. Оставленная с минимальной информацией, исходившей из официальных источников, пресса нашла занятие, обычное в подобных ситуациях. Она принялась за самостоятельное расследование, ошеломляя читающую и смотрящую телевидение публику потоком бессмысленных деталей из жизни жертвы. Наконец, так и не дождавшись от КОПа почти ничего существенного и узнав еще меньше в штаб-квартире на Делавэр-стрит, двухнедельный медиа-штурм, страдая от недостаточности жизненных соков, закончился ничем. * * * Я ничего не писал о Терезе Лофтон. Но хотел бы написать. Ее история не походила ни на одну из тех, что случались в наших местах; ни один репортер не мог остаться в стороне от этой темы. Правда, первым жилу стал разрабатывать Ван Джексон вместе с Лорой Фитцгиббонс, специалистом по сенсациям из университета Денвера. Мне пришлось дожидаться шанса. Оно и понятно: я берегу свой выстрел до тех пор, когда полиция хоть что-то прояснит. Поэтому, когда в первые дни после трагедии Джексон спросил меня, не смогу ли я вытянуть информацию у брата, пусть неофициально, я обещал попробовать. И конечно, ничего не предпринял. Мне самому требовался сюжет, и никакого желания помочь Джексону, сводя его с источником информации, я не испытывал. В конце января, когда с начала расследования прошло уже больше месяца, а дело исчезло с газетных полос, я сделал свой ход. И совершил ошибку. Итак, однажды утром я встретился с Грегом Гленном, редактором отдела городской хроники, и рассказал ему, что собираюсь вытащить на свет дело Лофтон. В газете мой опыт мог пойти вдогонку прошлым новостям и принести реальную статью. Это дело расследовал брат, напомнил я Гленну, так что о нем захотят говорить только со мной. Гленн не колебался, не рассуждал о времени и силах, потраченных Джексоном. Все, что заботило Гленна, — получить информацию, которую не смогла напечатать «Пост». Из его кабинета я вышел, имея все полномочия. Ошибка состояла в том, что я проговорился Гленну заранее, еще до беседы с братом. На следующий день я встретил Шона в двух кварталах от редакции «Роки» — мы оба заскочили на ленч в заведение для полицейских. Здесь я рассказал ему о редакционном задании. Шон посоветовал дать задний ход. — Джек, откажись. Я не могу тебе помочь. — О чем ты говоришь? Это твое дело! — Это мое дело, но я не буду сотрудничать с тобой или кем бы то ни было, кто хочет о нем написать. Мне известно немногое. И все останется так, как есть. Он глядел в сторону, куда-то сквозь пространство. Имелась у Шона такая досадная привычка — не смотреть в глаза при разговоре в том случае, если ты с ним не согласен. Иногда я в такой ситуации прыгал на него и валил на спину. В детстве. Теперь все иначе. Жаль. — Шон, тема слишком интересная. Ты должен... — Я никому ничего не должен. Джек, это дело — дерьмо. Понял? Я не в состоянии о нем забыть. И не стану увеличивать ваши тиражи за счет этой грязи. — Ладно тебе, я как-никак журналист. Послушай, мне нет дела, продается газета лучше или хуже. Такая история — это же тема! Мне по фигу «Роки», ты сам знаешь, что я об этом думаю. Наконец Шон посмотрел на меня. — Теперь ты тоже знаешь, что я думаю об этом деле, — проговорил он. Я молча потянулся за сигаретой. Вполне мог и потерпеть — я бросал курить и дошел уже до полупачки в день. Но так как брата дым раздражал, я закурил специально, чтобы как-то подействовать на Шона. — Это помещение для некурящих, Джек. — Так посади меня за решетку. Наконец хоть кого-то арестуешь. — Почему ты ведешь себя как засранец, когда не получаешь свое? — А почему ты сам такой же засранец? Не хочешь ничего объяснять, да? Ты просто не желаешь позволить мне копаться в деле, которое говорит о твоем провале! — Не пытайся бить ниже пояса. Сам знаешь, бесполезно. Он был прав. Это никогда не помогало. — И что? Хочешь сохранить этот маленький «ужастик» лично для себя? — Да, что-то вроде этого. Можешь так и сказать. * * * В машине с Векслером и Сент-Луисом я сидел, скрестив на груди руки. Словно удерживал себя от раздвоения личности. Чем дальше шли размышления о брате, тем меньше смысла Я находил во всей истории. Даже зная, что дело Лофтон сильно действовало ему на психику, трудно представить что-то, способное довести Шона до самоубийства. — Стрелял из личного оружия? Векслер взглянул в зеркало заднего вида. Изучает, подумал я. Любопытно, известно ли ему о том, что произошло между мной и братом? — Да, — подтвердил Векслер. Я ощутил острую боль. Нет, представить невозможно. Это совершенно не вязалось со всем, что я о нем знал. Дело Лофтон не могло иметь значения. Вообще такого не могло произойти. Никогда. — Только не Шон. Сент-Луис снова обернулся и взглянул на меня. — Что еще? — Он не мог этого сделать. — Видишь ли, Джек... — Он вовсе не устал от дерьма, плывущего в трубе. Дерьмо ему нравилось. Можете спросить Райли. Можете спросить любого из... Векс, ты ведь знал его лучше всех, — это просто чушь! Он любил «охоту», так прямо и говорил. Он ни за что не стал бы менять свою работу. Запросто мог бы стать замом какого-нибудь долбаного начальника, но сам не хотел такой судьбы. Он всегда мечтал заниматься убийствами, потому и остался в КОПе. Векслер ничего не ответил. Мы уже въехали в Боулдер, направляясь по Мэйн-стрит к Каскаду. Я отрешенно вслушивался в тишину, наступившую в машине. Впечатление от услышанного, о том, что якобы сделал Шон, захватило целиком, окуная в холод и грязь, в снег, лежавший по обочинам шоссе. — Какая-нибудь записка осталась? — спросил я наконец. — Что... — Записку мы нашли. Предполагаем, что это записка. Я отметил, как Сент-Луис посмотрел на Векслера, как бы предостерегая: «Векс, не говори слишком много». — И что? Что там сказано? Последовала долгая пауза, затем Векслер, не обращая внимания на напарника, процитировал: — "Где ни мрак, ни свет и где времени нет". — "Где ни мрак, ни свет и где времени нет". Так просто? — Так просто. И это все. * * * Улыбка застыла на лице Райли секунды на три. Затем ее сменило выражение ужаса, подобие изображенного на картине Мунка. Мозг — превосходный компьютер. Достаточно трехсекундного взгляда на три физиономии в дверях, и ты понимаешь, что муж не придет домой никогда. «Ай-би-эм» подобное и не снилось. Рот женщины открылся, превратившись в черную дыру, из которой вырвался животный стон, перешедший в неотвратимо бессмысленное слово: — Нет! — Райли, — сказал Векслер, — присядь на минуту. — Нет... о Боже, нет! — Райли... Она отшатнулась от двери, двигаясь, как затравленное животное, дернувшись сначала в одном направлении, затем в другом. Наверное, ей казалось, что все еще можно изменить, достаточно лишь избавиться от нашего присутствия. По коридору она прошла в жилую комнату. Войдя следом, мы обнаружили ее в почти полном оцепенении, немного напоминавшем мое собственное состояние. На глазах Райли выступили слезы. Векслер присел рядом с ней на диван. Большой Пес и я продолжали стоять рядом в трусливом молчании. — Он умер? — спросила она, уже зная ответ и понимая, что не в состоянии принять его. Векслер кивнул. — Как? Векслер глянул под ноги и замялся. Он посмотрел на меня, затем перевел глаза на Райли. — Шон застрелился. Мне очень жаль. * * * Она не поверила — так же как я. Но у Векслера имелся свой подход, и спустя некоторое время женщина прекратила протесты. Именно тогда она в первый раз взглянула на меня сквозь льющиеся слезы. Лицо ее приняло умоляющее выражение, словно Райли спрашивала, разделяю ли я привидевшийся ей кошмар и не могу ли вмешаться в сон, чтобы помочь. Мог ли я разбудить Райли? Мог ли объяснить двум персонажам черно-белой реальности, до какой степени они не правы? Подойдя к дивану, я сел по другую сторону от Райли, крепко ее обняв. Слишком часто я наблюдал подобные сцены раньше и точно знал, что следует делать. — Хочешь, я останусь, — прошептал я, — буду с тобой столько, сколько пожелаешь? Она не ответила и, освобождаясь от моих рук, повернулась к Векслеру. — Где это произошло? — В Эстес-парке. Около озера. — Нет, он не мог туда пойти... Что ему там делать? — Был звонок. Неизвестный сообщил, что располагает сведениями по одному из расследований. Вроде бы договорились встретиться за кофе в заведении Стенли. А потом... потом Шон направился к озеру. Никто не знает, почему он туда поехал. Тело нашел охранник, в машине. Выстрел услышал случайно. — А что еще за расследование? — Видишь ли, Джек, я бы не хотел вторгаться... — Что за расследование? — рявкнул я, теперь уже не беспокоясь о своем тоне. — Дело Лофтон? Последовал короткий кивок Векслера. Сент-Луис отошел в сторону, понурив голову. — С кем он должен был встретиться? — Джек, это такое... Мы не хотели бы тебя вмешивать. — Я его брат. А она — его жена. — Расследование еще продолжается, но если ты ищешь зацепки — их нет. Мы оба там были. Он убил себя сам. При этом использовал собственное оружие и оставил предсмертную записку. А на руках мы нашли следы пороховых газов. Глава 2 Зимой в Колорадо могилы копают экскаватором. Ковш с трудом загребает мерзлый грунт, выбрасывая наверх земляные глыбы. Брата похоронили в мемориальном парке «Зеленая гора» в Боулдере — всего в миле от дома, где мы с ним выросли. Детьми мы частенько заглядывали на кладбище, лежавшее как раз на пути к местам летних прогулок в Шатокуа-парке. Не помню случая, чтобы мы смотрели на эти камни или думали о самом кладбище как о месте своего последнего приюта. А теперь... Зеленая гора возвышалась над кладбищем словно гигантский алтарь, что делало кучку собравшихся у могилы людей еще меньше. Конечно, Райли и я находились здесь вместе с ее и моими родителями. Также присутствовали Векслер, Сент-Луис, еще десятка два полицейских и несколько школьных друзей, с которыми ни Шон, ни Райли, ни я не поддерживали близких контактов. Эти похороны полицейского не стали церемонией с фанфарами и яркими ритуалами, которые полагалось соблюдать в случае, если погибший находился при исполнении служебных обязанностей. Можно доказывать, что так и было, однако департамент полиции придерживался иного мнения. Поэтому Шон не удостоился «большого шоу» и основной контингент полицейских сил на похоронах не присутствовал. Многие служаки всегда считали самоубийство заразной болезнью. Я был среди тех, кто нес гроб. Мы с отцом шли впереди, в середине — двое полицейских, тоже из подчиненных Шона, прежде мне незнакомых. За ними шагали Векслер и Сент-Луис. Сент-Луис казался слишком высоким, а Векслер — чересчур малорослым. Матт и Джеф. На их плечах деревянный ящик неловко заваливался на бок. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Пока все боролись с ношей, мысли убежали в сторону, и я подумал, что тело Шона, должно быть, перекатывается внутри гроба. * * * В тот день я не сказал родителям ни слова, хотя все время находился рядом с ними в лимузине, который вез Райли и ее родителей. Мы давно уже толком не разговаривали, многие годы, и этот барьер не помогла преодолеть даже смерть Шона. С того момента как двадцать лет назад умерла наша сестра, в отношении родителей ко мне произошла перемена. В той катастрофе я выжил, но остался под подозрением, будто сам совершил то, что произошло с нами. Ведь я спасся. Еще я знал, что продолжал разочаровывать их любым решением, мной принятым. Думаю, эти мелкие огорчения со временем накапливались, снижая интерес ко мне, как к банковскому счету, приносящему ничтожные проценты. Мы стали чужими и встречались только по праздникам. Поэтому не нашлось ничего, что я мог бы высказать, как и того, что они сами пожелали бы мне сказать. За исключением безутешных всхлипываний, что издавала Райли, внутри лимузина было тихо, как под крышкой гроба. * * * Взяв после похорон две недели отпуска и еще неделю — по случаю тяжелой утраты, я сдал дела и уехал в Скалистые горы, в район Рокиз. Наверное, для меня эти места еще не потеряли своего очарования. Именно здесь я прихожу в норму. Продвигаясь на запад со скоростью семьдесят миль в час, я миновал сначала Ловленд-Пасс, а затем, пройдя через перевал, добрался до предгорий Гранд-Джанкшена. Дорога заняла три дня, но я никуда и не торопился. Останавливаясь, чтобы походить на лыжах, я забывал про всех и думал только о своем. После Гранд-Джанкшена я повернул на юг и на следующий день добрался до Теллурида. Всю дорогу «чероки» шел с включенным полным приводом. Остановившись в «Сильвертоне», где комнаты несколько дешевле, я целую неделю предавался дневным лыжным прогулкам. Ночи проходили за «Ягермайстером» в номере, иногда в холле возле камина или в приюте для лыжников — где бы я ни оказался после прогулки. Стараясь измотать тело, я надеялся, что это отразится и на сознании. Напрасно. Во мне был только Шон. Вне пространства. Вне времени. Его записка оказалась загадкой, от которой я уже не мог отойти. По какой-то причине благородный порыв брата сделался западней. И убил его. Горечь этого простого умозаключения не отступала даже в моменты, когда я зигзагами спускался по склону и резкий ветер, пробивавшийся за оправу очков, заставлял глаза слезиться. Я больше не оспаривал официальное заключение, и вовсе не потому, что доверял мнению Векслера или Сент-Луиса. Время и факты подточили мою позицию. День ото дня ужас выбора, сделанного Шоном, становился некоторым образом понятным и даже морально оправданным. Добавила новостей и Райли. После того вечера она рассказала кое-что, чего не знали ни Векслер, ни Сент-Луис: раз в неделю Шон посещал психотерапевта. Разумеется, такую помощь оказывали и в департаменте полиции, однако брат избрал свой, тайный путь, не желая, чтобы слухи подпортили его репутацию. Я сообразил, что Шон записался к врачу как раз после моего предложения написать о деле Лофтон. А может, он просто хотел оградить меня от мучительного ощущения, с которым столкнулся сам? Идея понравилась, и я с радостью цеплялся за нее все оставшиеся дни горного путешествия. Как-то, выпив лишнего, я стоял перед зеркалом в гостиничном номере, намереваясь сбрить бороду и коротко остричь волосы на манер Шона. Мы идентичные близнецы — одно выражение глаз, не слишком темные волосы, стройное тело. Желая утвердить собственную индивидуальность, каждый из нас всегда добивался именно этой цели. Шон носил контактные линзы и усиленно накачивал мускулатуру. Я предпочитал очки, отпустил бороду еще в колледже и нисколько не поправился со времен своих занятий баскетболом. И еще у меня имелась отметина от кольца той женщины из Брекенриджа. Мой «боевой» шрам. Шон поступил на службу после школы, окончив полицейское училище, и всегда стригся коротко. Потом он учился на вечернем, чтобы продвинуться по службе. Я болтался без дела пару лет, жил в Нью-Йорке и Париже, а затем поступил в колледж, но на дневное отделение. Хотел стать писателем, однако пришлось ограничиться газетным делом. В глубине души занятие журналистикой казалось временным, я говорил себе — это остановка. Так продолжалось уже лет десять, а возможно, и больше. В тот вечер в номере я долго смотрел на себя в зеркало, но не стал брить бороду или менять прическу. Мысли о Шоне, лежавшем в мерзлой земле, разрывали мне сердце. Для себя я решил: когда придет время, пусть меня кремируют. Не хотелось лежать вот так, подо льдом. Что зацепило глубже — это посмертная записка. Официальная версия полиции состояла в следующем. Уехав из «Стенли» и добравшись затем до Медвежьего озера в Эстес-парке, брат припарковал там служебную машину; двигатель работал, обогреватель был включен. Постепенно теплый туман конденсировался, и Шон, дотянувшись до лобового стекла рукой, одетой в перчатку, написал свое послание. Слова оказались написаны зеркально, так, чтобы их прочитали снаружи. Это было его последнее обращение к миру, где оставались родители, жена и брат-близнец. Где ни мрак, ни свет и где времени нет. Непонятно. Времени на что? Свет от чего? Предположим, Шон пришел к некоторому удручающему заключению; и все же почему не спросил нашего мнения? Он не пытался связаться ни со мной, ни с родителями, ни с Райли. Как же было помочь ему, даже не догадываясь о его проблемах? Он должен был связаться с нами непременно. Хотя бы попытаться. Не сделав этого, Шон оставил нас в тупике, без малейшей возможности помочь. В тупике, из которого мы не сможем выйти никогда, оставшись с собственным горем и чувством вины. Вдруг показалось, что мое горе сродни озлоблению. И я сходил с ума от того, что сделал мой собственный брат. Трудно, впрочем, испытывать злость к мертвому. И я не мог сердиться на Шона вечно. А кажется, единственный способ уйти от злобы — сомневаться во всем. В ином случае цикл может начаться снова: отрицание, принятие, злоба. Отрицание, принятие, злоба. В последний день пребывания в Теллуриде я позвонил Векслеру. Похоже, моему звонку он не обрадовался. — Ты нашел то, что ожидалось от разработки «Стенли»? — Нет, Джек, к сожалению, ничего. Я же говорил — сообщу, как только узнаю. — Понятно. Но у меня остались вопросы. А у тебя? — Брось, Джек. Самое правильное — смириться с неизбежностью. — А как дела в Управлении специальных расследований? Они тоже смирились? Все ясно? — Скорее всего да. С ними я не общался с прошлой недели. — Тогда почему ты пытаешься найти информатора? — Есть вопросы, как и у тебя. Речь о связях, теперь утраченных. — Ты поменял мнение о деле Шона? — Нет. Хочу лишь выстроить все по порядку. Необходимо выяснить, о чем он разговаривал с информатором и состоялся ли вообще их разговор. Как ты знаешь, дело Лофтон по-прежнему открыто. Не хотелось бы оставить это на Шоне. Я вдруг заметил — брата перестали называть Маком. Да, ведь теперь Шон перестал служить в полиции... * * * В понедельник я вышел на работу, в «Роки-Маунтин ньюс». И, зайдя в отдел новостей, сразу почувствовал на себе взгляды. В этом не было ничего необычного. Я часто замечал, что на меня смотрят. За мной видели то, о чем мечтал каждый из репортеров. Ни ежедневной мелочевки, ни обязательной строки в номер — полная свобода перемещения и возможность писать на выбранную тему. Убийство. Хороший репортаж о нем привлекает внимание читателя. Несколько недель я описывал перестрелки в районе новостроек, печатая истории о преступнике, жертвах и их фатальных столкновениях. В другие дни писал об убийстве на социальной почве, случившемся в Черри-Хилл, или о перестрелке в одном из баров Ледвилла. Это читают как интеллектуалы, так и люди с примитивными вкусами. Им нужны «маленькие убийства» и громкие преступления. Брат оказался прав — если ты пишешь как надо, твоя писанина заставляет людей это покупать. И я делал именно так. Писал, когда надо и как надо. Стопа газет, сложенная на моем столе рядом с компьютером, высилась на целый фут. Газеты составляли основной источник сюжетов. Я выписывал все, что издавалось от Пуэбло до Бозмена: ежедневные, еженедельные и ежемесячные выпуски. Я просматривал их в поисках коротких заметок об убийствах, которые затем можно развернуть в пространный материал. Периодические вспышки насилия — у нас традиция, оставшаяся еще со времен «золотой лихорадки». Конечно, далеко не в том количестве, что в Майами, Лос-Анджелесе или Нью-Йорке. И тем не менее я никогда не был ограничен в материале. И всегда мог выбирать, останавливая свой взгляд на чем-то новом или особенном. Моя работа состояла в игре на человеческих страстях. Но в этот понедельник поиска темы не требовалось. Просмотр я начал с недавних выпусков «Роки» и публикаций конкурента — газеты «Пост». Самоубийства не занимают газетчиков, если только дело не сопровождается особыми обстоятельствами. Смерть брата как раз представляла интерес. По всей вероятности, я должен был обнаружить статью о его смерти. Так и случилось. Хотя «Роки» не напечатала ничего — возможно, из уважения ко мне, — «Пост» зарядила один из своих номеров шестидюймовой колонкой на эту тему. Статья вышла наутро, сразу за трагедией, заняв подвал страницы с местными новостями. СЛЕДОВА ТЕЛЬ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ ДЕНВЕРА ЗА СТРЕЛИЛСЯ В ПАРКЕ Один из ветеранов полиции Денвера, участвовавший в расследовании смерти студентки университета Денвера Терезы Лофтон, был найден мертвым с явными признаками огнестрельного ранения. Как сообщила полиция, трагедия произошла в четверг в национальном парке. Шон Макэвой, 34 лет, находился в служебной машине, припаркованной на участке, примыкающем к Медвежьему озеру недалеко от входа в Эстес-парк. Тело детектива обнаружено охранником парка, услышавшим выстрел около 5 утра и затем прибывшим к озеру. Официальные лица из руководства парка обратились в департамент полиции с просьбой о расследовании инцидента. Происшествием занимается Управление специальных расследований. Детектив Роберт Скалари, ответственный за расследование, уже заявил о предполагаемом самоубийстве. Скалари подтвердил, что на месте происшествия найдена записка, однако отказался предоставить подробности. Он также заявил о возможной подавленности Макэвоя в связи с трудностями на работе, но отверг любые обсуждения по характеру имевшихся проблем. Макэвой, выросший и до настоящего времени живший в Боулдере, был женат, но бездетен. Он проработал в департаменте полиции двенадцать лет и за это время вырос до начальника подразделения, занимаясь расследованием всех преступлений, сопряженных с насилием. В недавнее время Макэвой руководил следствием по делу 19-летней Лофтон, задушенной и изуродованной в Вашингтон-парке. Скалари отказался прокомментировать, упоминался ли в посмертной записке случай с Лофтон, не сообщив также, в чем состояли затруднения в служебной деятельности Макэвоя. Скалари заявил, что не знает, по какой причине Макэвой приехал в Эстес-парк, прежде чем застрелиться. По его словам, расследование инцидента продолжается. Заметку я перечитал дважды. Она не содержала информации, мне неизвестной, но странным образом привлекла внимание. Вероятно, это происходило из предположения, будто я знаю причину появления Шона в Эстес-парке. Тем не менее думать об этом я больше не хотел. Отложив статью в отдельную папку, спрятал ее в ящик стола. Компьютер издал писклявый звук, и по верху экрана пополз текст сообщения. Меня вызывал главный редактор. Да, я снова на службе. * * * Офис Грега Гленна находился за отделом новостей. Одна из стен состояла из стеклянных панелей, что позволяло наблюдать за рядами репортерских кабин, а из окон, расположенных на западной стене, открывался вид на горы — если, конечно, их не закрывал смог. Гленн был хорошим редактором, почитавшим качественную литературу более всего остального. Это мне в нем и нравилось. В газетном бизнесе существуют редакторы двух типов. Одни уважают факты, до предела насыщая ими свои статьи, и делают так, что их опусы почти невозможно дочитать до конца. Другие — отдают все слову, никогда не позволяя фактам попасть в тело сюжета. Я нравился Гленну потому, что умел писать, и он почти всегда доверял мне выбор темы. Он никогда не давил на меня, так же как никогда не досаждал расспросами. Понадобилось время, чтобы понять: если он оставит газету и уйдет на понижение или на повышение, все это может перемениться. Редакторы вьют собственные гнезда. Уйди он — и, видимо, мне придется заняться новостями полицейской хроники или переписывать строки прямо из полицейских пресс-релизов, анализируя «маленькие» убийства. Я присел на обитый бархатом стул напротив стола и стал ждать, пока он закончит разговор по телефону. Гленн был лет на пять старше меня. Когда десять лет назад я впервые появился в «Роки», он уже считался одним из лучших репортеров, каким я сам стал теперь. Однако со временем он ушел в менеджмент. Теперь Гленн каждый день носил костюм и пользовался маленькими привилегиями на футбольных матчах с участием подающего из «Бронко». Гленн проводил больше времени за телефонными переговорами, чем за прочими делами, тщательно отслеживая политику головного офиса в Цинциннати. Он превратился в сорокалетнего мужчину с животиком, женой, двумя детьми и хорошим жалованьем, которого не хватало на покупку дома там, где хотела бы жить его жена. Все это Грег рассказал мне за пивом в Винкупе, и это был единственный раз за последние четыре года, когда я видел его пьяным. Одну из стен в кабинете Гленна занимала полоса пришпиленных к ней лицевых страниц: темы газетных выпусков за последние семь дней. Каждое утро страницу семидневной давности снимали, прикрепляя свежую обложку в начале. Наверное, он делал так, чтобы находиться в курсе новостей и в их связи с реальными событиями. А может, просто напоминал себе о сути профессии журналиста — ведь теперь Гленн не писал ничего. Наконец он положил телефонную трубку и посмотрел на меня. — Спасибо, что пришел. Хочу снова выразить сочувствие по поводу брата. И если тебе необходимо еще какое-то время — не проблема. — Спасибо. Но я вернулся. Он кивнул, не собираясь, однако, меня отпускать. Я понял, что Гленн хочет сказать еще что-то. — Хорошо, тогда ближе к делу. Что у тебя есть на этот момент? Насколько я помню, ты находился в поиске нового проекта, когда... когда все произошло. Раз уж ты вернулся к работе, лучше занять тебя настоящим делом. Сможешь погрузиться в него с головой. И в этот момент я понял, что за дело мне предстоит. Наверное, решимость зрела у меня давно. Просто она не могла выйти на поверхность, пока Гленн не задал свой вопрос. Конечно, теперь-то все очевидно. — Я собираюсь писать о своем брате, — ответил я. Не уверен, был ли мой ответ именно тем, что Гленн надеялся услышать. Думаю, да. Мне казалось, он следил за развитием событий с того момента, как узнал, что двое полицейских встретили меня в редакции и сказали о том, что случилось с братом. Вероятно, он достаточно умен, чтобы специально не давать такого задания, а устроить так, чтобы решение принадлежало мне. Оставалось задать простой вопрос. В любом случае выстрел за мной. И все мои обстоятельства резко переменились. С той же ясностью, с какой жизнь представляется в ретроспекции, все будущие события определились с единственной фразой в тот момент, когда в офисе Гленна прозвучал мой ответ. Да, я сталкивался со смертью. Я представлял себе зло. Но я не знал ничего. Глава 3 Взгляд Уильяма Гладдена скользил по мелькавшим около него счастливым лицам. Казалось, он стоит возле торгового автомата. Купите фотокарточку. Не нравится? Вот другая, возьмете? Нет, не сейчас. Кроме того, их родители слишком близко. Надо подождать, пока кто-то из них не сделает ошибку, выйдя на пирс или наклонившись к окошку ларька за сладкой ватой, — и оставит свое чадо совершенно без присмотра. Гладдену нравилась карусель у пирса в Санта-Монике. Он полюбил это место не за то, что карусель выглядела старинной, и не потому, что, как гласил текст рекламы, понадобилось шесть лет для ручной раскраски скачущих лошадок и реставрации механизмов. И не за то, что карусель запечатлена во множестве фильмов, виденных за годы, особенно — за годы, проведенные в Рейфорде. Не потому, что она возвращала память к Лучшему Другу и к другой веселой карусели, в которой они мчались по кругу когда-то — на ярмарке в Сарасоте. Карусель в Санта-Монике он полюбил из-за катавшихся на ней детей. Круг за кругом под аккомпанемент шарманки мимо проносились лица, невинные и непередаваемо счастливые. После переезда из Финикса Гладден бывал здесь часто. Каждый день. Он знал, что потребуется время, но однажды ожидание окупится и задание будет выполнено. Наблюдая за калейдоскопом красок и лиц, он мысленно возвратился назад, как это часто бывало раньше, в Рейфорде. Он вспоминал о Лучшем Друге. Он помнил тесное помещение и кромешную тьму с единственной полоской света, упавшей на самое дно. Свернувшись калачиком, он лежал на полу, около пятна света и поближе к свежему воздуху. Он мог видеть его ноги, ступавшие мимо. Каждый их шаг. Хотелось вырасти и стать старше, скорее достать до верхней полки. Если бы он только мог — то Лучшего Друга ожидал бы сюрприз. Гладден вернулся к реальности. Карусель стояла, последние из катавшихся детей спешили к выходу навстречу ждавшим их родителям. Тут же выстроилась очередь из новых желающих оседлать деревянных лошадок. Еще раз он посмотрел на темноволосую девочку с кожей красивого шоколадного оттенка, но так ничего и не решил. Затем заметил женщину, проверявшую билеты и пристально на него посмотревшую. Их взгляды встретились, и Гладден отвел глаза первым. Машинальным движением он поправил ремень мягкого кофра. Камера и книги, лежавшие внутри, оттягивали плечо вниз. «В следующий раз нужно будет оставить книги в машине», — подумал он. Бросив последний взгляд в сторону карусели, Гладден направился к воротам и вышел на пирс. Подойдя к автомобилю, он осторожно посмотрел назад, на ту женщину. Дети с визгом занимали места на карусели. Некоторые — с родителями, большинство же — поодиночке. Женщина с билетами уже забыла о нем. Он в безопасности. Глава 4 Увидев, что я прохожу мимо, Лори Прайн отвлеклась от монитора и улыбнулась. Я правильно рассчитал, что застану девушку на месте. Обойдя барьер, я взял стул у свободного стола и сел рядом с ней. В редакционной библиотеке «Роки» все замерло. — Ну нет, — сказала она с видимым удовольствием, — когда ты вот так приходишь и садишься — я знаю, это надолго. Лори постоянно занималась поиском, широко захватывая информацию на любую необходимую тему. Большая часть из написанных мной статей замешивались вокруг применения тех или иных законов. И обычно полагалось знать, что написано по теме раньше и где именно. — Извини, конечно, — ответил я с притворным сожалением, — но в этот раз придется до вечера корпеть вместе с «Лексом» и «Нексом». — Ты хотел сказать, «возможно, придется». Что тебе нужно? Она была ненавязчиво привлекательной. Красивые темные волосы — такие, как ни у кого больше, выразительные карие глаза за стеклами очков с металлической оправой и полные, не знавшие помады губы. Лори выложила на стол желтый блокнот, взяла ручку и приготовилась записать все, что мне может понадобиться. «Лексис» и «Нексис» — так назывались компьютерные базы данных, хранившие информацию центральных и некоторых других газет, судебные решения и огромное количество разнообразных единиц данных, составлявших полотно информационного хайвэя. Для того, кто собирался выяснить, сколько уже написано на заданную тему, сеть являла собой площадку успешного старта. — Самоубийства полицейских, — пояснил я. Ее лицо сразу стало серьезным. Она, наверное, посчитала интерес сугубо личным. Машинное время — дорогой ресурс, и компании строго запрещают его неоправданное использование. — Не стоит беспокоиться, запрос по работе. Гленн только что распорядился о моих полномочиях. Она кивнула, но я засомневался в ее искреннем доверии. Скорее всего запрос информации будет согласован с Гленном. — Что я ищу: любую общенациональную статистику, любые данные о соотношении числа самоубийств полицейских с остальными слоями и с объемом населения в целом, мнения исследовательских центров и правительственных учреждений — если они изучали проблему самостоятельно. И давай еще посмотрим... ну, к примеру, что-либо анекдотичное. — Анекдотичное? — Знаешь ли, разного рода ролики про самоубийства копов. Думаю, за пять предшествующих лет. Короче, мне нужны примеры. — Подобные случаю с... Она замялась, не зная, следует ли договаривать. — Да, подобные случаю с моим братом. — Досадно. Больше она не сказала ничего. Некоторое время нас разделяло молчание. Затем я немного разрядил напряжение, спросив, как долго продлится поиск. Мои задачи часто исполнялись с невысоким приоритетом, ведь такие статьи не предлагали читателю горячих фактов. — Значит, у нас стандартный поиск. Придется над ним поработать, и, как обычно, меня задергают, как только подойдут дневные новости... Постараюсь сделать. Давай договоримся на после обеда, годится? — Отлично! Вернувшись в отдел новостей, я взглянул на часы, висевшие под потолком, — они показывали половину двенадцатого. Я позвонил своему информатору из лавчонки для полицейских. — Привет, Скипер, когда ты будешь на месте? — Когда нужно? — За ленчем. Мне кое-что понадобится. Вероятно. — Хорошо. Я уже на месте. А когда вернешься ты? — Сегодня. Тогда и поговорим. Я повесил трубку и, накинув длинное пальто, направился к выходу. Пройдя два квартала до здания департамента полиции Денвера, я махнул удостоверением с надписью «Пресса» перед носом охранника, не удосужившегося оторваться от свежего выпуска «Пост», и направился прямо на четвертый этаж, помещения которого занимали офицеры Управления собственной безопасности. — У меня вопрос... — Этими словами пригласил к разговору детектив Роберт Скалари, когда я объяснил ему цель своего визита. — Ты здесь как брат или как репортер? — И то и другое. — Присядем. Скалари перегнулся через стол. Вероятно, как догадался я сам, чтобы продемонстрировать замысловатую укладку волос, служившую маскировкой для лысины. — Слушай, Джек, — сказал он, — это проблема. — Какая еще проблема? — Видишь ли, если ты пришел ко мне как брат, желая докопаться до причин, — это одна ситуация, и я, возможно, расскажу тебе все, что знаю. Но если сказанное выйдет на страницы «Роки-Маунтин ньюс», мне это вовсе не интересно. Слишком велико мое уважение к твоему брату, чтобы позволить газете зарабатывать на материале о его смерти. Пусть даже не ты лично на этом поднимешься... В небольшой комнате находились мы одни, хотя столов было четыре. Манеры Скалари просто бесили, но пришлось сдержаться. Я тоже наклонился к нему, демонстрируя свою макушку, заросшую густой шевелюрой. — Позвольте спросить, детектив Скалари. Моего брата убили? — Нет. — И вы уверены, что это было самоубийством? — Да. — И дело уже закрыто? — Да, правильно. Я снова выпрямился. — Тогда я действительно обеспокоен. — Отчего же? — Оттого, что вы стараетесь придержать информацию. Говорите, что дело закрыто, и тем не менее не даете ознакомиться с материалами. Если оно действительно закрыто, вы обязаны ознакомить меня со всеми обстоятельствами потому, что я брат погибшего. Кроме того, если оно закрыто, это означает, что как репортер я больше не могу помешать ходу расследования. На несколько секунд я замолчал, давая Скалари осмыслить ситуацию. — Итак, — заключил я, — если следовать вашей собственной логике, нет причины запретить мне ознакомление с материалами дела. Скалари посмотрел на меня. Судя по красным щекам, внутри у него закипала злоба. — Слушай, Джек, там есть информация, которую лучше не знать вообще, не то что публиковать. — Наверное, я способен судить об этом сам, детектив Скалари. Шон был моим братом. Братом-близнецом. Могу ли я желать плохого брату? Просто пытаюсь обрести кое-какую ясность. Для себя. Если я и напишу об этом потом, все будет похоронено вместе с Шоном. Мы сидели, пристально глядя друг на друга. Сидели довольно долго. Настал его черед говорить, и я просто ждал. — Помочь тебе нечем, — наконец произнес он. — При всем желании. Все кончено, и дело закрыто. Материалы переданы в обработку. Тебе они нужны, так занимайся этим сам. Я встал со своего места. — Спасибо. И направился к выходу, больше не сказав ни слова. Ясно, что Скалари старался сбить меня с курса. Мне следовало пройти по всей цепи и еще нужно узнать, где именно находятся материалы. Спустившись по ступеням служебной лестницы, я попал в офис капитана, заведующего канцелярией. Часы показывали уже четверть первого, так что стол секретаря в приемной оказался пустым. Я вошел в предбанник и постучал в дверь кабинета. Голос разрешил мне войти. Капитан Форест Гролон сразу поражал вошедшего своим ростом; его сделанный по стандартной мерке стол выглядел игрушечным. Капитан отличался могучим телосложением, темно-коричневой кожей и чисто выбритой головой. Он встал, чтобы пожать мне руку, и пришлось убедиться — его рост действительно более шести с половиной футов. Думаю, на весах он потянет на все триста фунтов. Пожимая протянутую руку, я засмеялся. Капитан поставлял мне информацию еще с тех пор, как шесть лет назад я начал печататься в колонке полицейской хроники, а он тогда носил форму патрульного сержанта. С тех пор по службе продвинулись мы оба. — Джек, эх, как же это?.. Говоришь, недавно вернулся? — Да, пришлось взять отпуск. Сейчас немного лучше. Он не упомянул о брате прямо. Капитан в числе немногих присутствовал на похоронах. Естественно, он все понимал. Мы сели: Гролон опустился на свое место, а я — на стул напротив него. Служба капитана Гролона мало походила на обеспечение безопасности граждан. В департаменте он отвечал за хозяйство. В задачи Гролона входили расчет бюджета, наем на работу и организация учебы. Стрельбы тоже оказались в его компетенции. Капитан почти не занимался полицейской работой, хотя и постоянно ее планировал. Гролон метил на пост шефа полиции и набирал опыт во многих направлениях, стараясь выглядеть лучшим из возможных кандидатов. Частью его карьерного плана были и контакты со средствами информации. Когда придет время, он хотел бы рассчитывать на меня в создании собственного позитивного образа на страницах «Роки». А мне придется оправдать его надежды. Впрочем, когда понадобится, и я смогу на него положиться. — Так чего же ради я лишаюсь ленча? — нарочито грубо спросил он, и это было частью пьесы, которую мы разыгрывали. Я знал, что Гролон предпочитал встречаться в это самое время — когда адъютант не мог застать нас вместе. — Ты вовсе не лишаешься ленча. Ты его переносишь. Мне нужно посмотреть папки с делом брата. Скалари подтвердил, что уже передал их для съемки. Думаю, ты можешь придержать их для меня, на реально короткое время. — Зачем тебе это, Джек? Почему бы не оставить спящих собак в покое? — Хочу взглянуть, капитан. Цитировать не собираюсь. Только пролистаю. Возьми их сейчас, и я закончу все еще до микрофильмования. Никто не узнает. Кроме тебя и меня. Кстати, я запомню эту услугу. Спустя десять минут Гролон принес мне папку. Она была такой же тонкой, как ежегодное издание телефонной книги абонентов Аспена. Не знаю почему, но я ожидал увидеть что-то потолще, потяжелее — словно толщина дела обязательно говорит о значительности смерти. Поверх стопки бумаг лежал конверт, помеченный надписью: «Фотографии». Его я отложил в сторону. Под ним оказалось заключение о вскрытии и несколько обычных документов, скрепленных вместе. Имея достаточный опыт чтения заключений экспертов-медиков, я знал, что можно пропустить страницы с бесконечным описанием деталей состояния органов и организма в целом, а идти прямиком к последним листам — тем, что содержат выводы. Здесь сюрпризов не оказалось. Причиной смерти явилось огнестрельное ранение головы. Слово «суицид» обведено кружком. Анализы крови на предмет наркотического опьянения показывали следы dextromethorphan hydrobromide. Далее шла пометка криминалистов, гласившая: «средство от кашля, образец в стерильном боксе». Что означало: в машине обнаружили следы применения лекарства от кашля, и мой брат был совершенно трезв, когда вложил в рот ствол пистолета. Судебно-медицинская экспертиза включала записку, помеченную как «экспертиза следов выстрела». Документ сообщал, что при нейтронной активации материала кожаных перчаток, снятых с рук потерпевшего, обнаружены частицы пороховой гари на правой руке, указывавшие на то, что эта рука и произвела выстрел. Следы гари и ожог от пороховых газов найдены также во рту жертвы. Вывод: ствол в момент выстрела находился во рту Шона. Далее шли описания вещественных доказательств, и среди них я не обнаружил ничего необычного. Наконец я ознакомился с показаниями свидетеля, охранника парка Стефена Пены, назначенного дежурить в будке у Медвежьего озера в одиночку. Свидетель утверждает, что, находясь в будке, он не мог просматривать территорию автостоянки. Примерно в 4.58 пополудни свидетель услышал приглушенный звук, определенный им как выстрел на основании личного опыта. Он понял, что источник звука находится на автостоянке, и немедленно отправился туда для осмотра, предполагая незаконную охоту. В тот момент на участке находился только один автомобиль, и сквозь частично запотевшие стекла свидетель увидел потерпевшего, тело которого находилось на водительском сиденье в неестественном положении. Свидетель подбежал к машине, но открыть дверь не смог, поскольку замок был заблокирован. Приглядевшись через запотевшие стекла, Пена сделал вывод, что жертва, по всей вероятности, мертва, что следовало из серьезного повреждения задней части головы. Затем свидетель вернулся в будку, откуда сообщил о происшествии властям и дирекции парка. Вернувшись к машине, он стал ждать прибытия полиции. Свидетель пояснил, что автомобиль жертвы попал в поле его зрения не позднее чем через пять секунд после выстрела. Автомобиль находился на стоянке примерно в 50 ярдах от ближайшего леса или иных укрытий. Пена убежден, что незаметный для него отход от автомобиля после выстрела был невозможен. Я положил листок с показаниями обратно в папку и обратился к другим записям. Здесь же нашлась страница, озаглавленная «Описание ситуации», детально излагавшая содержание последнего дня жизни моего брата. Шон отметил прибытие на работу в 7.30 утра, в полдень провел время за ленчем вместе с Векслером, а в 14.00 указал выход, отправляясь в «Стенли». О цели своего визита Шон не сообщил ни Векслеру, ни кому-либо другому. Попытки следователей выяснить, был ли Шон в «Стенли» или нет, остались безуспешными. Опрошенные официанты из ресторанов и даже мойщики посуды не вспомнили брата. Имелась страничка, на которой делался вывод из встречи Скалари с психологом Шона. Каким-то образом — вероятно, со слов Райли — детектив узнал, что мой брат посещал специалиста в Денвере. Доктор Колин Доршнер, как следовало из донесения Скалари, подтвердил, что Шон страдал от острой депрессии, связанной с работой и в особенности с его провалом в раскрытии дела Лофтон. Чего я не обнаружил, так это данных, спрашивал ли Скалари о возможной склонности Шона к самоубийству или нет. Я подумал, что Скалари должен был этим поинтересоваться. Последняя пачка бумаг оказалась заключением следователей. Завершавший расследование текст явно принадлежал Скалари и включал всю сумму фактов и выводы. Основываясь на уликах и показаниях свидетелей смерти детектива Шона Макэвоя, следователи пришли к выводу: причиной смерти явилось огнестрельное ранение, нанесенное самим потерпевшим, и выстрел произведен после того, как на запотевшем лобовом стекле было написано предсмертное послание. Как стало известно со слов коллег, включая офицеров отдела расследований, жены потерпевшего, а также специалиста-психолога Колина Доршнера, на Шона Макэвоя давило чувство вины от неудачно завершенного расследования по делу об убийстве Терезы Лофтон 19 декабря, не повлекшего за собой никаких арестов («Дело №832»). В настоящее время считается, что именно это обстоятельство могло привести потерпевшего к мысли о самоубийстве. Консультант-психолог департамента полиции Денвера доктор Арманд Григгз заявил в своих показаниях (от 22 февраля), что слова «Где ни мрак, ни свет и где времени нет», написанные на стекле, могут расцениваться как своеобразное прощание, вполне соответствующее моменту. На настоящее время не найдено ни одной улики, свидетельствовавшей против версии о самоубийстве. Представлено к рассмотрению 24 февраля офицером по расследованиям, личный код RJS D2. Подшивая документы обратно в папку, я вдруг понял, что осталось последнее, на что я еще не взглянул. Гролон собрался в кафетерий, чтобы перехватить пару бутербродов. В его офисе я был один. В тишине прошло, пожалуй, минут пять, прежде чем я решился вскрыть конверт с фотографиями. Я понимал — эти снимки могут остаться в памяти навсегда, став моим последним воспоминанием о брате. Не хотелось, чтобы произошло именно так. Но также я понимал, что увидеть снимки необходимо, нужно удостовериться в смерти Шона и отбросить прочь последние сомнения. Я открыл конверт быстрым, почти машинальным движением. Как только наружу скользнула стопка из цветных фотографий размером 8x10, первый же снимок будто привел меня на место события. Служебная машина брата, белый «шевроле-каприз», сиротливо стояла на самом краю парковочной площадки. Я видел, как охранник сбрасывал с нее редкие кучки снега. Стоянку только что почистили, и по краям ее окружали снежные валы высотой фута в четыре. На следующем фото оказался вид лобового стекла снаружи автомобиля. Послание постепенно исчезало с него, влага почти испарилась. Но буквы оставались различимыми, а сквозь стекло я мог разглядеть Шона. Голова запрокинулась назад, раскрытый рот смотрел вверх. Перейдя к следующему снимку, я увидел всю сцену, будто оказавшись в авто рядом с ним. С места переднего пассажира открывался вид на тело. Кровь, вытекшая из раны на шею, охватывала ее словно тесный галстук и терялась ниже, на свитере. Теплая зимняя куртка расстегнута. Потолок и заднее стекло сильно забрызганы. Пистолет лежал на сиденье рядом с его правым бедром. На остальных снимках та же сцена представала крупным планом и под различными углами. Они не оказали эффекта, который я ожидал ощутить. Стерилизованный свет ламп-вспышек лишил брата всякой связи с обликом живого человека. Он смотрелся манекеном. Я не обнаружил в них ничего, что могло бы затмить печаль ужасавшего меня факта — Шон действительно сам лишил себя жизни. Итак, следовало признать: я пришел сюда с тайной надеждой, и теперь этой надежды больше нет. Вернулся Гролон. Войдя, он направил в мою сторону любопытствующий взгляд. Я встал и, пока Гролон маневрировал, располагая на обычном месте свое громоздкое тело, положил папку с бумагами на стол прямо перед ним. Открыв пакет из коричневатой упаковочной бумаги, он вынул упаковку с сандвичами. Начинка — яйцо с салатом. — Как ты сам? — Нормально. — Хочешь половину? — Нет. — Ладно. И что ты чувствуешь? Глупо улыбнувшись его вопросу, я вспомнил, сколько раз сам говорил то же самое. Нужно уйти от этого вопроса. — Видишь это? — Я показал на свой шрам. — Я получил его, спросив о том же в подобной ситуации. — Прости. — Не надо. Я бы сам не извинялся. Глава 5 Посмотрев материалы о смерти брата, я захотел детально изучить расследование убийства Терезы Лофтон. Рассчитывая написать, что совершил мой брат, мне следовало знать все то, о чем знал он сам. Необходимо самому понять обстоятельства, к пониманию которых пришел Шон. И в этом мне Гролон не помощник. Дела о нераскрытых убийствах всегда хранились за семью замками, а риск не компенсировался бы полученными выгодами. Заглянув в комнату, где обычно работали сотрудники КОПа, я не обнаружил там никого — продолжался ленч. Первым, в поисках Векслера, я посетил «Сатир». Этому заведению полицейские обычно отдавали предпочтение, чтобы перекусить, да и выпить немного за ленчем. Векслера я заметил сразу. Он сидел в одной из расположенных в глубине кабинок. Единственной проблемой оставалось присутствие Сент-Луиса. Меня копы не видели, и я задумался: не лучше ли пока исчезнуть и попытаться застать Векслера одного, попозже? Тут взгляд детектива остановился на мне. Пришлось подойти к столику. Судя по вымазанной кетчупом посуде, они уже поели. Перед Векслером на столе стояло нечто напоминавшее «Джим Бим» со льдом. — Вы только посмотрите! — вполне добродушно сказал Векслер. Я проскользнул в нишу, сев за стол рядом с Сент-Луисом. Сторона была выбрана не случайно — мне лучше находиться против Векслера. — Это кто еще? — слабо протестуя, пробормотал Сент-Луис. — Это пресса, — сказал я. — Как продвигаются дела? — Не отвечай, — быстро сказал Сент-Луис, обращаясь к Векслеру. — Он хочет получить то, чего у нас не может быть. — Разумеется, я этого хочу, — ответил ему я. — Что еще нового? — Нового? Ничего, Джек, — ответил мне Векслер. — Что, правду говорит Большой Пес? Тебе действительно нужно то, чего у нас не может быть? Ситуация напоминала игру. Добродушный обмен репликами с целью выпытать информацию, специально ею не интересуясь и не спрашивая ничего прямо. Она началась с обращения к кличкам. Такие знакомые ужимки. Я видел их много раз, да и сам поднаторел в этом достаточно. Отработанные до совершенства движения. Как тренировка связки из трех игроков в школьной команде по баскетболу. Не отрывая взгляда от мяча, следить в то же самое время за перемещениями партнеров. Я всегда был ловким игроком. За Шоном оставалась физическая сила. Он представлял футбол. Я — баскетбол. — Не совсем, — ответил я Векслеру. — Но я, ребята, приступил к исполнению. Сейчас я на работе. — О, приехали, — простонал Сент-Луис. — «Шапки долой!» — Итак, что есть по делу Лофтон? — Вопрос я адресовал Векслеру, игнорируя замечание Сент-Луиса. — Ты вообще что делаешь, Джек? Хочешь говорить со мной как репортер? — Я просто разговариваю с тобой. И, если хочешь, как репортер. — Тогда без комментариев на тему Лофтон. — Итак, твой ответ — ничего нового. — Я сказал: без комментариев. — Видишь ли, мне необходимо ознакомиться со всем, что у вас есть. Делу уже почти три месяца. Скоро оно попадет в список нераскрытых, если только уже там не находится, о чем вам также должно быть известно. Я лишь намерен ознакомиться с материалами и хочу знать, что именно потрясло Шона так глубоко. — Ты кое-что забываешь. Твой брат, как это уже признано, покончил с собой. Его дело закрыто. И не имеет значения, что именно потрясло его в связи с убийством Лофтон. Кроме того, существует и другой факт: о том, что и как он сделал, известно все. Здесь в лучшем случае косвенная связь. Но мы не узнаем этого никогда. — Хватит трепаться. Я только что видел материалы о смерти Шона. — Брови Векслера от удивления поехали вверх, и мне показалось — неосознанно. — Там уже есть все. Шона глубоко потрясло убийство Лофтон. Мой брат искал выход, и он отдавал этому расследованию все свое время. Так что не стоит говорить «не узнаем никогда». — Видишь ли, малыш, мы... — Ты называл так Шона хоть раз? — прервал я Векслера. — Как? — "Малыш". Ты хотя бы раз попробовал назвать его «малыш»? Векслер сконфуженно потупился. — Нет. — Тогда не называй и меня. Векслер примирительно поднял обе руки вверх. — Почему я не могу увидеть материалы? Вы же не сдвинулись с места. — Кто сказал? — Я говорю. Мужики, вы его боитесь. Вы увидели, что оно сделало с Шоном, и не хотите пройти тем же путем. Так что оно просто лежит у кого-то в ящике. Оно собирает пыль, вот и все. Гарантирую. — Знаешь ли, Джек, ты сам в дерьме по самые уши. И если бы ты не приходился Шону родным братом, вылетел бы отсюда, вращаясь на собственной жопе. Ты достал. А я не выношу, когда достают. — Что ты говоришь? Теперь вообрази, что чувствую я. Дело в том, что я его брат. От вас же просто выворачивает наизнанку. Сент-Луис ухмыльнулся, что явно демонстрировало его желание меня унизить. — Эй, Большой Пес, не пора ли тебе пойти кое-куда и заняться орошением пожарных гидрантов и всего такого? — поинтересовался я. Векслер было хмыкнул, но поперхнулся и сдержал порыв смеха. Однако сам Сент-Луис моментально побагровел. — Слушай, ты, маленький недоделок, — проговорил он, — я засуну тебя... — Ребята, — вмешался Векслер, — не надо так резко. Рей, покури пока снаружи: мне нужно переговорить с Джеки, а потом я сам провожу его к выходу. Я вышел из-за стола, дав выбраться Сент-Луису. Проходя мимо, он наградил меня убийственным взглядом. Потом я скользнул на свое место. — Выпей, Векс. Ничто не действует так благотворно, как виски. Векслер оскалился и хлебнул из стакана. — Знаешь, близнецы или нет, но вы с братом очень похожи. Ты не отказываешься от своего. И ты можешь быть достаточно хитрожопым. Если избавишься от своей бороды и прически хиппи, вполне можешь сойти за него. Правда, тебе придется сделать что-то со шрамом. — А как насчет материалов? — Что насчет материалов? — Ради Шона ты просто обязан дать мне взглянуть на дело. — Я так не считаю, Джек. — Я так считаю. Я не могу просто забыть про все это, до тех пор пока их не увижу. Мне нужно понять. — И тебе нужно написать про расследование. — Писанина значит для меня то, что для тебя означает пойло в стакане. Если я могу писать, значит, я в состоянии понять. Но я могу и похоронить это. Вот все, что мне нужно. Векслер посмотрел в сторону, изучая содержание оставленного официанткой счета. Затем он допил виски и боком двинулся на выход из-за стола. Встав в проходе, он посмотрел на меня в упор и тяжело выдохнул, обдав выхлопом от бурбона. — Ступай обратно в офис, — проговорил он. — Я дам тебе один час. Он оттопырил палец и повторил, на тот случай, если я еще сомневался: — Один час. * * * В служебной комнате КОПа я сел за тот стол, что раньше принадлежал брату. Он все еще оставался никем не занятым. Возможно, теперь на нем стояло клеймо несчастья. Векслер находился около стеллажа с папками, просматривая одну из ячеек. Сент-Луиса поблизости не было. Похоже, он решил не иметь с этим дела. Наконец Векслер отошел от стеллажа, держа в руках две толстенные папки, и положил их на стол передо мной. — Это все? — Все. У тебя один час. — Да ладно, здесь пять дюймов бумаги, — начал было я. — Давай уже решайся: я заберу их домой — и обещаю, что верну... — Смотри-ка, ты и вправду точно как брат. Один час, Макэвой. Проверь свои часы — потому что все это вернется обратно на полку ровно через час. У тебя остается пятьдесят девять минут. Теряешь время. Прекратив препирательства, я открыл верхнюю из папок. Тереза Лофтон. Красивая молодая женщина, поступившая в университет, чтобы получить диплом педагога. Она хотела стать учительницей начальных классов. Тереза училась на первом курсе и жила в общежитии студенческого городка, в кампусе. Она выбрала полный учебный план и, кроме того, работала на полставки в детском садике общежития для семейных. Предполагалось, что Лофтон похитили в самом кампусе или рядом. Случилось это в среду, на следующий день после того, как занятия закончились, а студентов распустили на рождественские каникулы. Большинство студентов быстро разъехались. Тереза оставалась в Денвере по двум причинам. Во-первых, она работала и детский сад не мог закрыться раньше выходных. Во-вторых, существовало затруднение, связанное с ее автомобилем. Старенький «фольксваген-жук» ждал замены сцепления, и только после этого Тереза могла бы добраться домой. О похищении стало известно не сразу, поскольку все ее друзья и соседи по общежитию уже уехали. Никто вообще не знал, что она пропала. Когда Тереза не вышла на работу утром в четверг, менеджер подумал, что она просто отправилась домой, в Монтану, не сообщив об этом, поскольку не предполагала возвращаться к работе после рождественских каникул. Такой случай казался особенным проявлением студенческого легкомыслия, учитывая, что экзамены уже сданы, а каникулы объявлены. Менеджер не подал сведений в университет и не сообщил властям. Тело обнаружили утром в пятницу в Вашингтон-парке. Детективы проследили перемещения Терезы до полудня среды, когда она позвонила автомеханику с телефона детского сада. Механик запомнил детские голоса, раздававшиеся в трубке. Терезе сообщили, что автомобиль уже исправлен. Она обещала забрать машину после работы, предварительно заехав в банк. Однако не успела сделать ни того ни другого. Попрощавшись с менеджером детского садика во второй половине дня, она вышла на улицу. Больше никто не видел ее живой. Разумеется, кроме убийцы. Мне оставалось только посмотреть на фотографии, чтобы понять, почему это дело так потрясло Шона, накинув поводок на самое его сердце. Здесь были фотографии, сделанные до и после трагедии. Портретный снимок, вероятно — для выпускного альбома. Юная девушка с ясным лицом. Казалось, перед ней вся жизнь. Темноволосая, с вьющимися волосами, она взирала с портрета взглядом, полным чистой голубизны. В каждом зрачке отразилась маленькая звездочка — след от фотовспышки. Еще был довольно откровенный снимок, в шортах и блузке на бретельках. Тереза смеялась, в руках она держала картонную коробку, которую достала из машины. Мышцы на тонких загорелых руках напряжены. Казалось, ей трудно держаться прямо перед фотографом с тяжелой коробкой в руках. Перевернув снимок, я увидел надпись, сделанную, очевидно, рукой одного из родителей: «Терри, первый день в кампусе! Денвер, Коло». Остальные снимки сделаны после. Их оказалось больше, и меня поразило количество. Почему полиции понадобилось столько фотографий? Каждый из снимков сам по себе казался жестоким насилием, хотя девушка представала здесь уже мертвой. Глаза Терезы Лофтон выглядели совсем иначе: они потухли, потеряв на снимках весь блеск. Широко открытые, они стали безжизненными, будто подернутыми молоком. Судя по снимкам, жертва лежала примерно в двух футах от подстриженных кустов, в снегу, на небольшом косогоре. Газеты не врали. Тело жертвы было разрезано на две части. Горло перетянуто шарфом, а глаза неестественно широко открыты и выпучены — словно подтверждая, какой смертью она умерла. По-видимому, преступника не остановило содеянное, и он продолжил свою страшную работу. Убийца разделил тело надвое, по талии, поместив нижнюю половину на верхней, так что построенная им жуткая композиция напоминала сексуальное действо, словно бы производимое частями трупа. Вдруг я заметил, что Векслер, оставшийся по другую сторону стола, внимательно наблюдает за тем, как я изучаю страшные снимки. Мне пришлось напрячься, чтобы не выдать отвращения. Или их притягательной силы. Теперь я понимал, от чего старался оградить меня брат. Никогда не приходилось видеть сцен, наводящих такой ужас. В конце концов я сам взглянул на Векслера. — Господи!.. — Да. — В газетах писали, будто это напоминает случай с Черной Далией в Лос-Анджелесе. Это правда? — Да. Мак купил себе книгу об убийстве в Лос-Анджелесе. И еще: он созвонился со старыми клячами из тамошнего департамента полиции. Имелось определенное сходство. Но то дело было пятьдесят лет назад. — Возможно, кто-то позаимствовал идею. — Да, он тоже так думал. Я вернул фотографии обратно в конверт и снова посмотрел на Векслера. — Она была лесбиянкой? — Нет, насколько мы сумели изучить эту тему. У Терезы имелся бойфренд, еще со времен ее жизни в Буте. Хороший мальчик. Мы его не подозреваем. Кстати, твой брат тоже размышлял на эту тему. Это следствие сделанного преступником с частями тела, как ты понимаешь. Он считал, что кто-то мог отомстить ей, если она действительно была лесбиянкой. Или высказалась бы о ком-то. Ему не удалось собрать такую информацию. Я кивнул. — Кстати, у тебя осталось сорок пять минут. — Знаешь, сегодня ты опять назвал его Маком — в первый раз за все прошедшее время. — Кончай базарить. Сорок пять минут. * * * Заключение о вскрытии казалось куда менее интересным, чем снимки. Для себя я лишь отметил, что время смерти зафиксировано на первый же день исчезновения Терезы Лофтон. К моменту обнаружения трупа она была мертва уже более сорока часов. Основная часть фактов не вела вообще никуда. Рутинное расследование прошлось по семье, знакомым мальчикам, друзьям из кампуса, коллегам по работе и даже родителям детей, за которыми она следила в садике. Однако усилия полиции не принесли ничего. Практически все подозрения отпали вследствие алиби или иных обстоятельств. Заключение утверждало, что Тереза Лофтон не знала своего убийцу и ее путь пересекся с ним случайно, по трагическому для девушки стечению обстоятельств. Неведомого убийцу все время определяли как мужчину, хотя не нашлось никаких доказательств этого факта и жертву не изнасиловали. Тем не менее большинство жестоких преступников, убивавших или расчленявших женщин, оказывались мужчинами. Потому предполагалось участие физически сильного убийцы, способного рассечь кости и хрящи тела. Впрочем, режущего орудия так и не нашли. Хотя тело обескровилось почти полностью, нашлись признаки образования трупных пятен, а это указывало на конечное время, прошедшее с момента убийства и до расчленения. Согласно выводам эксперта — два-три часа. Еще одной особенностью явились данные о моменте появления тела в парке. Его обнаружили примерно через сорок часов после исчезновения Терезы Лофтон и ее предполагаемой смерти. В то же время парк всегда был оживленным местом для прогулок и пробежек публики. Казалось маловероятным, чтобы тело могло оставаться на довольно открытом месте, где его обнаружили, слишком долго. Пусть даже ранний снегопад и убавил количество посетителей. В самом деле, донесение говорило о том, что тело пролежало не более трех часов. После чего на рассвете его обнаружил случайный бегун. В таком случае где оно находилось все остальное время? Следователи не нашли ответа на этот вопрос. Однако они получили нить. Буквально — нить. Анализ показал огромное количество чужеродных волосков и волокон, найденных на теле и на волосах самой жертвы. Вначале их сопоставили с волосами жертвы, затем — с данными по известным следствию людям. Один из разделов экспертизы оказался очерченным. Здесь упоминалось особое хлопковое волокно, капок, найденное на теле в большом количестве. С тела и волос сняли тридцать три пробы, содержавшие это волокно. Все говорило о прямом контакте жертвы с его источником. Эксперты утверждали, что, несмотря на сходство с хлопком, капок не так широко известен и используется в основном для обеспечения плавучести: для судовых принадлежностей, спасательных жилетов и в некоторых случаях для специальных спальных мешков. Я задался вопросом: почему эта информация обведена? — и спросил об этом Векслера. — Шон полагал, что волокно капока может дать нам ключ к обнаружению именно того места, где после исчезновения находилось тело. Видишь ли, найди мы участок, где есть столь необычные волокна, это означало бы, что мы обнаружили место преступления. Но мы его так и не нашли. Записи велись в хронологическом порядке, и я мог следить за процессом появления и отбраковки версий. А еще — чувствовать разочарование, нараставшее по ходу расследования. Ясно, что на своем пути Тереза Лофтон пересеклась с серийным убийцей, а это само по себе осложняет поиск. Здесь же я обнаружил психологический портрет преступника, составленный в Национальном центре ФБР по анализу преступлений, связанных с насилием. Брат также сохранил в деле семнадцатистраничное описание преступления, которое он сам отсылал в бюро «Программы по обобщению преступлений, связанных с насилием». Однако ответ оказался негативным. Компьютер не нашел сходства с другими убийствами, случавшимися в стране когда-либо, так что никто не гарантировал Шону дальнейшую поддержку со стороны ФБР. Примерное описание убийцы, полученное из бюро, оказалось подписанным женщиной, агентом Рейчел Уэллинг. В нем содержалась уйма сведений, в целом совершенно бесполезных для следствия, поскольку они характеризовали глубоко внутренние аспекты преступника и даже цели, но не могли помочь детективам вычислить его из миллиона возможных подозреваемых. Описание сводилось к выводу, что, вероятнее всего, убийца — белый мужчина в возрасте 20 — 30 лет, с неразрешимым ощущением несоответствия, агрессивный по отношению к женщинам, что следовало из факта расчленения жертвы. Он, вероятно, вырос под пятой доминирования матери, а отец скорее всего в доме отсутствовал либо занимался только работой, оставив воспитание сына на втором плане или полностью доверив его супруге. Документ методологически относил убийцу к типу «организаторов» и предупреждал, что, учитывая его сложившееся представление о своей «успешности» и «спланированном» им уходе от преследования, существует возможность возврата преступника к новым преступлениям аналогичной природы. Последним в папке лежало заключение, суммировавшее все показания, все наводки, проверенные детективами, а также прочие детали, могущие показаться незначительными в момент проведения следствия, но способные дать эффект в дальнейшем. Читая заметки Шона, я почувствовал нараставшее в нем личное отношение к жертве преступления, Терезе Лофтон. Вначале он всегда упоминал ее именно как жертву, иногда как Лофтон. Далее она фигурировала в его текстах как Тереза. Наконец, в последнем рапорте, датированном уже февралем, незадолго до своей смерти Шон называл ее Терри, возможно, позаимствовав это уменьшительное имя от родителей или друзей, а может — с оборота той фотографии, сделанной в первый день в кампусе. В тот счастливый день. * * * До срока оставалось десять минут, когда я закрыл первую папку и раскрыл вторую. Она не выглядела такой толстой, и, как мне показалось, ее наполняла мешанина из следственных тупиков. Здесь же попалось несколько писем от граждан, предлагавших свои версии убийства. Даже письмо от медиума, сообщавшего, что живой дух Терезы Лофтон находится теперь где-то над озоновым слоем и представляет собой высокочастотные звуковые колебания. Ее речь недоступна нетренированному уху, но медиум способен расшифровать чириканье и даже готов задать духу вопросы, если только Шон пожелает. И никакого подтверждения, сделали это копы или нет. Записка о вспомогательном расследовании указывала, что банк и автосервис находились на расстоянии пешего перехода от кампуса. Детективы трижды прошли по маршруту, которым могла двигаться Лофтон, но не обнаружили ни одного свидетеля, ее запомнившего. Несмотря на все доводы, теория, которой придерживался мой брат и приведенная в другой записке о вспомогательном расследовании, гласила: Тереза Лофтон пропала в интервале после звонка механику, сделанного из детского сада, и до момента предполагаемого посещения банка, где ей следовало взять деньги для оплаты автосервиса. В папке находилась также и хронология деятельности всей группы, назначенной для расследования по этому делу. Сначала четверо полицейских работали по делу полный день, с утра до вечера. Когда продвижение замедлилось и открылись новые дела, основные следственные действия совершали двое — Шон и Векслер. Затем остался один Шон. Он не мог прекратить дело. Последнюю запись внесли в следственный журнал в день смерти Шона. Она занимала всего одну строку: «13 марта. РЭШЕР в „Стенли“. П/Д, инф. относительно Терри». — Заканчивай, время. Оторвавшись от бумаг, я увидел, как Векслер показывает на часы. Без ропота я закрыл папку. — Что означает «Пэдэ»? — Персональный доклад. Думаю, был звонок по телефону. — Кто такой РЭШЕР? — Этого мы не знаем. В телефонной книге нашлась пара созвучных фамилий. Мы вызвали этих людей, однако они не имели понятия, чего мы хотим добиться. Я пытался привлечь кое-каких спецов. Но, имея только фамилию, они просто не могли работать. Наконец, мы даже не знали, кто это был или есть. Мужчина это или женщина. Встречался ли с ним Шон или нет. И мы не нашли никого, ни в «Стенли», ни около, кто бы его видел. — Зачем идти на встречу, не говоря ничего вам и не оставив никакой записки — куда и к кому он идет? И почему он отправился туда один? — Кто знает? По этому делу мы получали столько звонков, что можно было записывать их целыми днями. Да он мог и не знать. Возможно, все, что он выяснил, — кто-то хочет с ним встретиться. Твой брат сильно на этом зациклился и мог пойти на встречу с любым — заяви тот, что имеет информацию по делу Лофтон. Пожалуй, открою тебе один секрет. Кое-чего здесь нет: просто Шону не хотелось, чтобы о нем говорили как о сумасшедшем. Но он ходил к парапсихологу. К медиуму, письмо которого есть в деле. — И что он там накопал? — Ничего. Какое-то дерьмо о том, что убийца рядом и он собирается сделать это снова. Впрочем, я думаю, так оно и есть... Ну, кроме шуток, судя по наколкам. В любом случае этого не будет в записях... всего, что касается парапсихолога. Не хочу, чтобы люди считали Мака психом. Недоставало только рассуждать об идиотизме всего, только что мной услышанного. Брат застрелился, а Векслер еще пытается оградить его образ от посягательств из-за того, что люди узнают о контакте Шона с парапсихологом. — Это не выйдет за пределы комнаты, — произнес я вслух. Помолчав немного, я добавил: — Так что ты сам думаешь насчет его последнего дня? Какова твоя версия? Не для записи, конечно. — Моя версия? Она состоит в том, что Шон приехал туда, и, кто бы ни вызвал его на встречу, он так и не появился. Еще один тупик, и эта капля переполнила сосуд терпения. Он поехал к озеру и сделал то, что сделал... А ты действительно собираешься об этом написать? — Не знаю. Просто думаю. — Видишь ли, я не знал, как сказать, и все же теперь придется. Он был твоим братом, но также — моим другом. Я правда мог знать его ближе, чем ты. Оставь это. Пусть идет как идет. Ответив, что подумаю, я сделал это лишь для того, чтобы он успокоился. Я уже все решил. Выйдя от Векса, я взглянул на часы, удостоверяясь: времени хватит, чтобы приехать в Эстес-парк до темноты. Глава 6 Попасть на стоянку у озера раньше пяти вечера не удалось. Я подумал, что здесь слишком одиноко, пусто, как показалось и брату. Озеро остывало, и температура воды в нем падала быстро. Небо, уже ставшее красным, начинало темнеть. В это время дня озеро уже не привлекало туристов или местных жителей. Подъезжая к стоянке, я думал о том, почему брат выбрал именно это место. Насколько мне известно, оно не имело никакой связи с делом Лофтон. Но я считал, что знаю причину, по которой он припарковался там, где припарковался. И почему просто сидел в машине в раздумье. Под навесом, пристроенным к будке смотрителя, загорелся свет, и я решил пойти и встретиться с самим Пеной, если он окажется на месте. Тут в голову стукнула еще одна мысль, и я перебрался не пассажирское сиденье своего «темпо». Сделал пару глубоких вдохов, открыл дверь и побежал в сторону деревьев. На бегу я считал вслух. Досчитав до одиннадцати, оказался на самом краю заснеженного пространства, достигнув опушки леса. Стоя там, среди деревьев, с ногами, обутыми совсем не в сапоги и завязшими в глубоком снегу, я нагнулся, взявшись за колени и восстанавливая сбитое дыхание. Не существовало ни малейшей возможности, чтобы стрелок сумел достичь леса и скрыться там прежде, чем Пена выйдет из будки, со скоростью, какую свидетель сообщил в своих показаниях. Наконец я перестал глотать воздух и направился прямиком к домику смотрителя, рассуждая по дороге, как ему представиться — репортером или братом. За окошком оказался именно Пена. На форме я заметил нашивку с именем. Когда я заглянул, он запирал стол. Пена называл это «делом дня». — Чем могу помочь, сэр? Я уже закрываюсь. — Разумеется, но я надеюсь, что смогу задать вам несколько вопросов. Он вышел наружу, глядя с подозрением — мой костюм явно не предполагал катания на лыжах. На мне были джинсы, кроссовки «Рибок» да куртка из рубчатого вельвета, надетая поверх тонкого шерстяного свитера. Пальто я оставил в машине и довольно сильно замерз. — Мое имя Джек Макэвой. Несколько секунд я ждал его реакции. Ничего не последовало. Вероятно, это имя он видел лишь в документах, которые подписал, или в газетах. Произнесенное вслух, оно не производило никакого эффекта. — Мой брат... это его вы обнаружили... две недели назад. Я махнул рукой в направлении стоянки. — А-а... — произнес он наконец. — В машине. Полицейский. — Ну да, весь день я провел в полиции — читал их бумаги, заключения. Я хотел просто увидеть это место сам. Знаете ли, это нелегко... сразу принять. Он кивнул и украдкой, мельком посмотрел на свои часы. — Хочу задать всего несколько вопросов. Вы находились внутри, когда услышали это? Я имею в виду выстрел. Говоря сбивчиво, я старался не дать ему шанса меня остановить. — Да, — ответил он. Казалось, Пена что-то обдумывал и вот наконец решился. Он продолжил: — Я уже закрывался, как и сегодня, почти уже собрался домой. И тут услышал. Всегда так, и я вроде как сразу понял, что это. Сам не знаю почему. На самом деле, я думал, это браконьеры оленей бьют. Вышел быстро и первым делом рванул в сторону стоянки. Вижу — стоит машина. В машине кто-то есть. Окна запотели сильно, но увидеть можно. Он сидел за рулем. Как-то, по позе наверное, я сразу понял, что случилось... Извините, это ведь был ваш брат. Я кивнул, затем окинул взглядом рабочее место смотрителя. Все довольно просто: то ли небольшой офис, то ли кладовая. Тут я понял, что пять секунд — довольно большая цифра для оценки периода между тем, когда Пена услышал выстрел, и моментом, когда он увидел стоянку. — Больно не было, — сказал Пена. — Что? — Если вы хотели узнать именно это: думаю, что ему не могло быть больно. Я добежал до машины, и он оказался уже мертвым. Все произошло мгновенно. — В полиции сказали, что вы не могли помочь ему. Дверь оказалась закрытой. — Да, я пытался открыть дверь. Но могу утверждать: он не нуждался в помощи. Вернувшись назад, я просто позвонил в полицию. — Как давно он припарковал машину и много ли времени прошло до выстрела? — Не знаю. Как я уже говорил в полиции, от меня не видно стоянки. В домике есть обогреватель, и я был там по крайней мере уже с полчаса — к моменту выстрела. Он мог находиться на площадке все это время. Полагаю, мог просто обдумывать все это. Я кивнул. — Так вы не видели его на озере? До выстрела, понимаете? — На озере? Нет. Там вообще никого не было. Остановившись, я старался придумать еще что-нибудь. — Они пришли к каким-то выводам о причинах? — спросил вдруг Пена. — Я уже говорил, что знаю: он был офицером полиции. В ответ я отрицательно покачал головой. Не хотелось обсуждать это с посторонним. Поблагодарив его, я направился к стоянке, а смотритель в это время запирал дверь своего домика. «Темпо» одиноко стоял на вычищенной площадке. — Часто здесь чистят? Пена отвлекся от двери. — После каждого снегопада. Кивнув, я вдруг подумал еще об одной вещи. — Где вы оставляете машину? — У нас есть место для оборудования, по дороге, примерно полмили отсюда. Я оставляю ее там и иду пешком. Вверх по тропе утром, и вниз — уже после работы. — Подвезти? — Не-а. Впрочем, спасибо. Но по тропе — быстрее. Всю дорогу до Боулдера я вспоминал тот последний раз, когда я оказался на Медвежьем озере. Кстати, и тогда все произошло зимой. Только озеро не было замерзшим, по крайней мере до такой степени. И, вернувшись из воспоминаний о том времени, я вновь ощутил себя продрогшим и одиноким. И еще — виноватым. * * * Райли выглядела так, словно с момента похорон прошло лет десять. И тем не менее я вздрогнул от неожиданности, когда она открыла дверь, — потрясенный собственным открытием. Тереза Лофтон выглядела точно так, как девятнадцатилетняя Райли Макэвой. Странно, что ни Скалари, ни кто-либо еще не поразились этому факту. Она пригласила войти. Райли прекрасно знала, что выглядит неважно. Открывая дверь, она старалась ненароком прикрыть лицо рукой. Улыбка выглядела слабой и неестественной. Мы прошли на кухню, и она предложила кофе. Я отказался, сказав, что заглянул на минутку. Присев за кухонный стол, я вдруг подумал: мы всегда собираемся вокруг кухонного стола. Даже теперь, когда Шона уже нет с нами. — Я хочу сказать, что собираюсь писать о Шоне. Некоторое время она сидела молча, не глядя на меня. Потом встала и принялась разгружать посудомоечную машину. Я ждал. — Ты уже решил? — наконец спросила она. — Да... Думаю, да. Она промолчала. — Я собираюсь пойти к психологу, Доршнеру. Не знаю, стал бы он раньше разговаривать со мной. Теперь, когда Шон умер, не вижу причины, почему бы и нет. Но... гм... он может спросить твоего согласия... — Не бойся, Джек, я не стану тебе мешать. Кивнув в знак благодарности, я все же отметил в ее словах некоторую резкость. — Сегодня я общался с копами... и ездил к озеру. — Не хочу даже слышать об этом, Джек. Если считаешь, что должен написать, пускать это будет твой выбор. Делай то, что посчитаешь нужным. А мой выбор такой: не хочу даже слышать об этом деле. И если ты все же напишешь про Шона, я не буду читать. И я должна сделать то, что необходимо. Я кивнул: — Понимаю. Но есть одно обстоятельство, о котором я должен спросить. После чего могу оставить тебя в покое. — О чем ты говоришь? Оставить меня в покое? — сердито переспросила она. — Мне бы очень хотелось остаться в покое. Да только я не могу. Это будет со мной всю оставшуюся жизнь. Ты хочешь писать про это? Считаешь, для тебя это выход? А что мне делать? А, Джек? Я смотрел в пол. Хотелось скорее уйти, но я не знал как. Ее боль и ее слезы жгли насквозь, словно жар от духовки. — Тебе нужно знать о той девушке? — проговорила она тусклым, спокойным голосом. — Об этом меня спрашивали все их детективы. — Да. Почему именно это дело... Я не знал, как следует закончить фразу. — Почему он забыл все хорошее, что оставалось в его жизни? Ответ звучит вот так: я не знаю. Я ни черта не знаю. Я видел слезы, текущие из глаз, и вновь почувствовал, как ей обидно. Словно муж бросил Райли ради другой женщины. И тут еще я. Полноценное, в плоти и крови, воплощение Шона, какое вечно будет являться перед ней. Можно не сомневаться: сейчас она выскажет все, что накипело, именно мне. — Дома он говорил об этом деле? — спросил я Райли. — Специально — нет. Он рассказывал о своих делах время от времени. Этот случай казался особенным из-за того, что убийца сделал с телом. И он рассказал про это. А позже — про то, что он чувствовал сам, глядя на труп. Я знаю, это задело его за живое, но его так же задевало многое другое. Другие дела из тех, которыми он занимался. И никто не был ему нужен, чтобы с этим справиться. Так он всегда говорил. — А в итоге? Он сам пошел к тому доктору? — У него появились видения, и я сказала, что он должен обследоваться. Я заставила его пойти. — Что за видения? — Что он там присутствовал. Ты понимаешь — когда все случилось с девушкой. Ему казалось, что он видит, но не может остановить это. Ее слова заставили меня вспомнить другую смерть, случившуюся много лет назад. Сара. Она проваливается под лед. Я помнил ощущение своей беспомощности, помнил, как это — наблюдать и не быть в состоянии помочь, совершенно ничем. Я снова взглянул на Райли. — Знаешь, почему Шон туда поехал? — Нет. — Это из-за Сары? — Говорю тебе — не знаю. — Это случилось до того, как мы познакомились. Она умерла в том месте. Несчастный случай... — Это мне известно. Но я понятия не имею, на что и как это повлияло. По крайней мере сейчас. Не знал и я. Эта мысль смущала, как и многие другие, но я не мог дать им хода. * * * Прежде чем направиться в Денвер, я проехал через кладбище. Сам не знал, что делаю. Было уже темно, и с момента погребения прошло два сильных снегопада. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы просто найти место, где мы похоронили Шона. Камня все еще не было. Я нашел могилу, ориентируясь по другой — той, что рядом. Могиле моей сестры. На холмике земли, возвышавшемся над Шоном, лежала кучка заледеневших цветов и стоял пластиковый знак с его именем. У Сары никаких цветов не было. Некоторое время я смотрел на могилу Шона. Ночь стояла ясная, и в лунном свете я хорошо различал детали. Дыхание вырывалось изо рта клубами пара. — Как же это, Шон? — спросил я вслух. — Как же это вышло? Тут я понял, что делаю, и огляделся вокруг. На кладбище я находился совершенно один. Единственный из живых. Я вспомнил, как Райли сказала о Шоне, что он не нуждался ни в ком, чтобы освободиться от этого, и еще о том, что я сам не придавал значения подобным вещам, если они не позволяли написать хорошую статью. Как произошло, что мы с ним настолько отдалились? Брат и я. Мой близнец. Я не знал ответа. Вопрос лишь заставил меня снова ощутить горечь утраты. Заставил почувствовать себя так, словно в земле лежит не тот, кто должен был туда лечь. Я вспомнил, что говорил Векслер в тот вечер, когда они пришли и объявили мне о смерти брата. Он говорил о дерьме, плывущем по трубам, и о том, что, в конце концов, его сделалось слишком много для Шона. Но я все еще не верил в это. Мне следовало во что-то верить. Я подумал о Райли и о снимках Терезы Лофтон. И о моей сестре, проваливающейся под лед. Я верил, что негодяй, убивший девушку, заразил моего брата самой безнадежной формой отчаяния. Я верил, что Шон попал в ловушку из-за своего отчаяния и еще — из-за голубых глаз девушки, разрубленной надвое. И раз у него не нашлось брата, к которому он мог бы обратиться, он обратился к сестре. Шон вернулся к поглотившему ее озеру. И затем ушел к ней уже насовсем. Я уехал с кладбища, ни разу не обернувшись. Глава 7 Гладден перебазировался на новое место: в точку возле ограды, с противоположной стороны от женщины, собиравшей билеты. Здесь она не могла его видеть. Отсюда он наблюдал, как большая карусель медленно поворачивалась, начиная круг, и перед ним, словно на выставке, проходили лица всех детей. Запустив пальцы в крашеные светлые волосы, Гладден осторожно осматривался. Он удостоверился: любой наблюдатель сочтет его одним из родителей. Карусель начала новый цикл. Шарманка завела трудноузнаваемую мелодию, а деревянные лошадки принялись двигаться в привычном танце, вращаясь против часовой стрелки. Сам Гладден никогда не пытался прокатиться на карусели — хотя, как он видел, многие из родителей делали это вместе со своими детьми. Он полагал это слишком опасным. Тут он заметил девочку лет пяти, в отчаянии ухватившуюся за черного жеребца. Она сидела, нагнувшись и обхватив тонкими ручонками раскрашенную яркими полосами стойку, проходившую сквозь шею ее лошади. С одной стороны короткие розовые шорты съехали набок, открыв внутреннюю часть бедра. Кожа выглядела темной, коричнево-кофейного цвета. Гладден полез в сумку и вынул оттуда камеру. Он несколько укоротил выдержку, чтобы уменьшить эффект движения, и навел камеру на карусель. Сфокусировав изображение, он стал ждать, когда девочка появится перед ним на новом круге. Съемка продолжалась всего два круга карусели, но он знал, что кадр получился и можно спрятать камеру. Гладден посмотрел вокруг, удостоверяясь, что все чисто, и заметил мужчину, облокотившегося на перила, примерно в двадцати футах справа. Этого мужчины здесь раньше не было. Что тревожило более всего — парень оказался в спортивной куртке и галстуке. Или извращенец, или полицейский. Гладден решил, что ему лучше уйти. * * * На пирсе его почти ослепило солнце. Гладден положил камеру в сумку и опустил со лба очки с зеркальным покрытием. Решив прогуляться, он направился вдоль пирса туда, где толпились люди. Если понадобится, он сумеет сбить со следа — если, конечно, за ним действительно следят. Он прошел полпути к выходу, спокойно и вальяжно, играя свою роль. Затем остановился у ограждения и, повернувшись, откинулся на него — словно желая поймать солнечное тепло. Лицо казалось повернутым к солнцу, но глаза, скрытые за темными очками, следили за тем пространством пирса, по которому он только что прошел. Несколько секунд он не замечал ничего подозрительного. Человека -в спортивной куртке и галстуке поблизости не было. Как вдруг Гладден снова заметил преследователя — куртка уже висела на руке, а глаза оказались спрятанными за темными очками. Мужчина двигался вдоль галереи, медленно направляясь прямо к нему. — Черт! Гладден громко выругался. Женщина, сидевшая неподалеку на скамейке вместе с мальчиком, неприязненно посмотрела на него, услышав нецензурное восклицание. — Извините, — пробормотал Гладден. Он повернулся и осмотрел другую половину пирса. Думать следовало быстро. Как он понимал, полицейские обычно работали в паре. Где второй? Уже через тридцать секунд он вычислил в толпе напарника. Ею оказалась женщина, и она находилась в тридцати ярдах от мужчины в галстуке. Ее одежда — не столь официальная в сравнении с первым копом: длинные брюки и куртка-поло. Она держалась в тени, что вполне понятно — в руке находилась рация. Гладден отчетливо видел, как женщина пыталась спрятать переговорное устройство. Пока он смотрел, она повернулась спиной и начала с кем-то разговаривать по рации. Она только что запросила подкрепление. Должна была запросить. Ему следовало сохранять спокойствие и действовать по плану. Человек в галстуке все еще находился ярдах в двадцати. Гладден покинул свое место у ограждения и направился к противоположному концу пирса, двигаясь несколько быстрее прежнего. Он сделал то же, что и женщина с рацией. Используя собственное тело как щит, он перекинул сумку так, что она оказалась точно спереди. Расстегнув «молнию», он засунул руку внутрь, нащупал камеру и, не вынимая ее, перевернул панелью управления кверху, вызвал режим стирания и полностью очистил память. Там находилось совсем мало кадров. Девочка на карусели, несколько детей из общественной душевой. Потеря невелика. Сделав свое дело, он проследовал по пирсу дальше. Достав сигареты, Гладден опять использовал свое тело в качестве щита, на этот раз — загородившись от ветра, чтобы прикурить. В то же самое время он огляделся вокруг и заметил, что оба полицейских подошли ближе. Он сообразил — его считают загнанным в ловушку. Они направлялись к глухому концу пирса. Женщина уже догнала напарника, и они приближались вместе, о чем-то переговариваясь. Вероятно, решают, дожидаться ли прибытия подкрепления, догадался Гладден. Быстрым шагом он направился в сторону, где находились администрация пирса и магазинчик по продаже наживки. Он хорошо представлял себе план этой части пирса. Дважды в течение последней недели он следовал за детьми и их родителями — от карусели до среза пирса. И ему известно, что за магазинчиком есть ступени, которые ведут на наблюдательную площадку на крыше. Свернув за угол магазина, а значит, скрывшись из поля зрения преследователей, Гладден обежал постройку сзади и взобрался по лестнице. Теперь он видел весь пирс как на ладони. Полицейские находились там и оживленно разговаривали. Затем мужчина проследовал путем Гладдена, а женщина осталась на месте. Они явно не собирались его отпускать. Внезапно он задал себе вопрос: а откуда они узнали? Коп в гражданской одежде появился на пирсе не случайно. Полиция явилась сюда с вполне определенной целью. За ним. Но как они узнали? Отвлекшись от своих мыслей, он вернулся к текущей ситуации. Требовался отвлекающий маневр. Скоро мужчина-полицейский поймет, что среди рыбаков на торце пирса Гладдена нет, и тогда он поднимется на площадку для наблюдения, чтобы продолжить поиски. В углу за деревянной загородкой Гладден увидел мусорный бак. Подбежав ближе, он заглянул внутрь. Бак оказался почти пустым. Поставив сумку с камерой на землю, он поднял бак над головой и бегом рванулся к перилам. Швырнув мусорку как можно дальше, он увидел, как бак пролетел над головами двух рыбаков, расположившихся внизу, и с шумом упал в воду. Раздался всплеск, и одновременно он услышал, как молодой голос крикнул: — Эгей! — Человек упал в воду! — закричал Гладден. — Человек упал в воду! Подобрав сумку, он быстро двинулся назад, к ограждению. Осматриваясь, он искал взглядом женщину-полицейского. Она еще находилась внизу, прямо под ним, однако было ясно — она услышала всплеск и возгласы самого Гладдена. Пара детишек выбежала из-за магазина, чтобы посмотреть, откуда крик и что вообще происходит. После секундного колебания женщина последовала за ними и свернула за угол, пытаясь разглядеть источник всплеска и последовавшего за ним шума. Гладден снова повесил сумку на плечо и быстро перелез через ограждение, пригибаясь пониже, а затем преодолел и последние пять футов. С пирса он легко перебежал прямо на берег. Примерно на полдороге Гладден заметил двух полицейских, которые ехали к пирсу. На копах были шорты и синие куртки-поло. Нелепое сочетание. Он уже наблюдал за ними днем раньше, удивляясь, как можно называть себя копом, если одеваешься таким образом. Теперь он выбежал на дорогу прямо перед ними, взмахом руки пригласив их остановиться. — Это вы подкрепление? — спросил он, когда полицейские подъехали поближе. — Они находятся в конце пирса. Подозреваемый в воде, он спрыгнул туда с пирса. Необходима ваша помощь и лодка. Меня послали предупредить вас. — Едем! — крикнул один из полицейских, обращаясь к напарнику. Едва тот отъехал, первый достал рацию и начал запрашивать базу, требуя выслать лодку и спасателей. Гладден поблагодарил за оперативную реакцию и двинулся прочь. Через некоторое время он оглянулся, удостоверившись, что второй полицейский помчался догонять первого. На гребне моста, соединявшего пляж и Оушен-авеню, Гладден оглянулся, отметив суету около среза пирса. Он снова закурил и снял солнечные очки. Полицейские. Явные недоумки, подумал он. Они получили то, что заслуживают. Он заспешил дальше, растворившись среди прохожих, затем пересек Оушен и, наконец, добрался до Третьей улицы прогулочной зоны. Там он смог затеряться в толпе окончательно, смешавшись с посетителями бесчисленных магазинчиков и кафе. Чертовы полицейские, решил Гладден. У них был шанс, и этот шанс они бездарно просрали. Так им и надо, полудуркам. В пешеходной зоне он спустился по узкому проходу, который вел сразу к нескольким ресторанам быстрого питания. Он зашел в одно из заведений, где подавали пиццу и газировку. Ожидая, пока разогреют кусочек пиццы, Гладден вспомнил о девочке с карусели и пожалел, что стер ее фото. Но откуда он мог знать? Уйти от копов с такой легкостью... Вслух он сердито и внятно произнес: — Следовало догадаться. Тут он огляделся вокруг, убеждаясь, что девушка, работавшая за прилавком, его не услышала. Какое-то мгновение он изучающе смотрел на нее, в итоге найдя непривлекательной. Слишком взрослой. Она вполне могла иметь собственных детей. Пока он смотрел, девушка осторожно снимала кусок пиццы с поддона на бумажную тарелку, помогая себе пальцами. Наконец это удалось, и девушка коснулась своего языка кончиками пальцев: она их чуть-чуть обожгла. Гладден поставил тарелку себе на стол, но пиццу не тронул. Гладден не терпел, чтобы посторонние касались его еды. Следовало подумать, сколь долго ему оставаться в городе, чтобы потом вернуться на пляж без опаски и забрать машину. Хорошо, что она находилась на круглосуточной стоянке. Чисто случайно. Ни в коем случае нельзя дать им повода заполучить машину. Обыскивая авто, они откроют багажник и найдут его компьютер. А если они получат компьютер, ему уже не скрыться. Чем дольше Гладден размышлял об эпизоде с полицией, тем больше его охватывало раздражение. Дорога на карусель теперь заказана. Возвращаться туда нельзя. А еще следует предупредить остальных участников сети. Все же он не мог понять, как такое произошло. Анализируя любые возможности, даже участие стукача, Гладден остановился на той женщине, что собирала билеты. По всей вероятности, она и донесла. Это она видела Гладдена на карусели, и к тому же каждый день. Это она. Закрыв глаза, он прижался спиной к ровной поверхности стены. Мысленно представив себе карусель, он начал приближаться к билетерше. В его руке был нож. Нужно научить ее, как заниматься только своим делом. Она полагала, что может запросто... Гладден ощутил чье-то присутствие. Это был взгляд, направленный на него в упор. Гладден открыл глаза. Рядом стояли двое полицейских с пирса. Мужчина, насквозь мокрый от пота, перевернул руки ладонями вверх, жестом приказав Гладдену подняться. — Привет, кретин. * * * По дороге в участок полицейские не предъявили Гладдену ничего существенного. Забрали у него сумку с камерой, обыскав и его самого, нацепили браслеты и объяснили, что он теперь под арестом, отказавшись назвать причину задержания. Еще отобрали сигареты и бумажник. Самого Гладдена заботила только фотокамера. Какая удача, что он не взял с собой книги! Гладден попытался вспомнить, что лежало в бумажнике. Кажется, ничего существенного. Водительское удостоверение штата Алабама, выданное Гарольду Брисбену. Такие бумаги получить легко, он достал их через сеть. В машине Гладдена ждали новые документы, и он скажет Гарольду Брисбену «прощай», как только покинет полицейский участок. Им не удастся получить даже ключи от машины. Они спрятаны надежно, на одном из колес. Гладден подготовился к неожиданностям, допуская, что его могут сцапать. И он понимал: полицию следует держать как можно дальше от автомобиля. К тому же о пользе «домашних заготовок» он знал из практики, заранее расписывая худший сценарий. Об этом предупреждал и Гораций, еще в Рейфорде. Теми ночами, что они проводили вместе. В участке полицейского департамента Санта-Моники его без церемоний, молча поместили в небольшую комнату для дознания. Посадив Гладдена на один из железных, выкрашенных в серый цвет стульев, стоявших посреди комнаты, детективы сняли с задержанного один браслет наручников, зацепив второй за стальное кольцо, прикрепленное к столу. Затем полицейские вышли, и следующий час он просидел в комнате один. Одна из стен была стеклянной, с зеркальным покрытием, и Гладден догадался, что эта комната предназначалась для очных ставок. Неизвестно, кого полиция спрячет по другую сторону стекла. Совершенно точно, что его перемещения не могли проследить ни в Фениксе, ни в Денвере, ни вообще где-либо. В какой-то момент Гладден услышал голоса, шедшие из-за зеркала. Какие-то люди стояли там, наблюдая, глядя на него и перешептываясь. Он закрыл глаза и уткнулся подбородком себе в грудь так, чтобы нельзя было видеть лица. Затем, внезапно подняв взгляд кверху, Гладден оскалился и с маниакальной злобой закричал: — Ты еще пожалеешь, сука! * * * Это поможет, это надавит на психику той, кого полиция прячет за стеклом, пронеслось в голове. Чертова билетерша, подумал он. И снова погрузился в давешний сон, предвкушая месть наяву. На девяностой минуте заточения дверь комнаты открылась, и внутрь вошли все те же двое полицейских. Взяв по стулу, полицейские уселись — женщина заняла позицию строго напротив, а мужчина — слева от Гладдена. Женщина достала диктофон, положив его на стол около сумки. Это ничего не значит, повторял он снова и снова как заклинание. Они вышвырнут его отсюда и останутся ни с чем еще до заката. — Простите, что заставили вас ждать, — доброжелательно сказала женщина. — Нет проблем, — ответил он. — Могу я получить сигареты обратно? Кивнув, он показал в сторону сумки. На самом деле курить не хотелось, но Гладден решил узнать, на месте ли камера. Чертовы полицейские. Нельзя доверять им ни в чем. Здесь даже поучения Горация излишни. Детективы проигнорировали просьбу и включили свой диктофон на запись. Затем женщина представилась. Оказалось, что перед ним детектив Констанция Делпи и ее напарник, детектив Рон Суитцер. Оба из отдела по защите детей. Гладден удивился: похоже, женщина была лидером в этой паре, хотя она выглядела лет на пять — восемь младше Суитцера. Волосы светлые и собраны в простую короткую прическу. На теле, несколько более массивном, чем следовало, выделялись бедра и плечи. Гладден решил, что Делпи качается. Ему показалось, она лесбиянка. Нет, он даже знал об этом наверняка. Как говорится, имел особое чутье. Суитцер имел невыразительное лицо, казавшееся выцветшим, и весьма немногословный стиль поведения. Волосы на его голове выпали, странным образом оставив узкую полоску чуть ниже макушки. Гладден решил сосредоточиться на Делпи. Она казалась той, кто ему нужен. Делпи достала из кармана бумажку и зачитала Гладдену его права. — Зачем мне все это? — спросил он, едва окончился текст. — Я не совершил ничего плохого. — Вы поняли, в чем состоят ваши права? — Я не понял, за что здесь оказался. — Мистер Брисбен, вы поняли... — Да. — Хорошо. Итак, ваше водительское удостоверение выдано в Алабаме. Что вы делаете здесь? — Это мое дело. Я должен немедленно встретиться с адвокатом. Без него я не отвечу на ваши вопросы. Как уже сказано, я понял права, что вы зачитали. Он понимал, что им нужно узнать адрес и место стоянки машины. Чем они располагали сейчас? Да вообще ничем. Но факта, что подозреваемый убегал от полиции, вполне достаточно. Это давало уверенность в его причастности к чему бы то ни было. Теперь они захотят найти его жилище и машину. Такого Гладден допустить не мог! Ни при каких обстоятельствах. — Насчет защитника мы поговорим, — сказала Делпи. — Однако я бы предпочла дать тебе шанс. Проясни все сам и, возможно, выйдешь отсюда, не потратив денег на услуги профессионального адвоката. Открыв сумку, она вытащила камеру и кулек конфет из «Старбакса», тех самых, что так нравились детям. — Что это такое? — спросила Делпи. — По-моему, все очевидно. Она взвесила камеру на руке, посмотрев на нее так, словно прежде никогда такой не видела. — Когда это используют? — При съемке. — Обычно ты снимаешь детей? — Мне хотелось бы встретиться с адвокатом. — А конфеты для чего? Зачем они тебе? Чтобы «снимать» детей? — Мне бы очень хотелось поговорить с адвокатом. — Я поимею твоего адвоката, — откликнулся Суитцер. — А тебя, Брисбен, мы уже поимели. Цинично поимели. За то, что ты фотографировал детей в душевых. Маленьких голеньких детишек вместе с мамками. Не хер меня дразнить, урод! Гладден прокашлялся и безо всякого выражения посмотрел на Делпи. — Об этом мне ничего не известно. Однако есть вопрос. Хотелось бы знать, где доказательства преступления, в котором меня обвиняют? Вам оно известно? Я еще не сказал, фотографировал или нет. Но даже если так, то я совершенно не представлял, что теперь фотосъемка на пляже считается противозаконной. Гладден потупил голову, словно бы в смущении. Делпи, в свою очередь, покачала головой, как бы демонстрируя отвращение. — Детектив Делпи, могу вас заверить, имеется достаточное количество законных прецедентов, утверждающих следующее: публичная демонстрация приемлемой наготы, в данном случае ребенка, раздетого на пляже собственной матерью, не может рассматриваться как стремление к удовлетворению похоти. Очевидно, если сделавший подобные снимки фотограф считается преступником, то одновременно следует привлечь к ответственности мать как пособницу, создавшую саму возможность преступления. Вероятно, вам это известно. Уверен, последние полтора часа вы провели в контакте с городской прокуратурой. Суитцер приблизил лицо к нему, склонившись над самым столом. Гладден почувствовал запах табака и чипсов из жареной картошки. Интересно, полицейский поел чипсов нарочно, чтобы действовать ему на нервы во время допроса? — Слушай сюда, извращенец, мы уже знаем, кто ты и зачем приехал. Раньше я расследовал грабежи и убийства, но ты и тебе подобные... на этой планете вы представляете низшую форму жизни. Точнее, опущенную. Не хочешь говорить? Ладно, не заплачем. Вот что мы сделаем: устроим тебя на ночлег в Бискалуц и поместим в общую камеру. Мне хорошо известны некоторые обитатели. Думаю, стоит замолвить за тебя словечко. Знаешь, что они делают с педофилами? Гладден медленно повернулся и совершенно спокойно посмотрел Суитцеру прямо в глаза. — Детектив, я не вполне уверен, но думаю, один ваш запах может считаться жестоким или особо циничным обращением. И пусть я даже оказался под подозрением, случайно, из-за тех фото на пляже, но всегда смогу обратиться с заявлением. Суитцер рефлекторно дернул рукой, замахиваясь для удара. — Рон! Полицейский замер, посмотрел на Делпи и опустил руку. Гладден даже не пытался отклониться. Похоже, он еще нарвется. А следы побоев пригодятся в суде. — Умный мальчик, — заметил Суитцер. — Все, что мы здесь получим, — это адвоката, предполагающего ангела в каждом встречном. Чудесно. Итак, нам остается лишь зафиксировать кое-что на бумаге. Конечно, если вы понимаете, какую бумагу я имею в виду. — Могу ли я встретиться с адвокатом прямо сейчас? — равнодушно произнес Гладден. Он отчетливо видел их намерения. Не получив улик, полицейские старались вынудить его к промаху. А он вовсе не собирался доводить до этого, потому что был умнее их. И подозревал, что они об этом знают. — Видите ли, в чем дело: я не попаду в Бискалуц, и мы все об этом знаем. Что у вас есть? У вас моя камера, в которой — не знаю, проверили вы или нет, — не записано ни одного снимка. И еще есть свидетель, билетер или охранник, якобы видевший, как я фотографировал. И ни одного прямого доказательства, только слова. А если они и опознали меня сквозь стекло, то и тогда их свидетельства ничего не стоят. Их выводы не свободны от влияния воображения, а сама процедура опознания незаконна. Он ждал ответной реакции, однако ничего не последовало. Инициатива перешла на сторону Гладдена. — А итогом всего случившегося станет вывод: кто бы ни находился за этим стеклом, она или он не является свидетелем преступления. И как это может разрешиться в городском суде к вечеру? Я не представляю. Может быть, это объясните мне вы, детектив Суитцер? Разумеется, если напряжение ума не повредит вашему рассудку. Суитцер поднялся на ноги, пинком отправив стул обратно к стене. Делпи коснулась напарника рукой, на этот раз сдерживая его физически. — Полегче, Рон, — заметила она. — Сядь. Просто сядь. Суитцер повиновался. Делпи посмотрела на Гладдена. — Если вы намерены продолжить, то я собирался позвонить, — сказал он. — Будьте любезны, где тут телефон? — Телефон будет. Сразу после твоей регистрации. А о сигаретах забудь. Городская тюрьма — это зона, свободная от курения. Мы позаботимся о твоем здоровье. — После регистрации? На основании чего? Вы не имеете права меня удерживать. — Загрязнение общественного водоема и вандализм в отношении городского имущества. Препятствование действиям полиции. Гладден удивленно поднял брови. Делпи рассмеялась над его немым вопросом. — Ты забыл кое о чем, — заметила она. — Мусорный бак, сброшенный в бухту Санта-Моники. С победоносным видом она выключила диктофон. * * * Гладдену разрешили позвонить уже из клетки для задержанных. Взяв в руки телефонную трубку и приложив к уху, он вдруг почувствовал запах дешевого мыла. Его дали, чтобы смыть с пальцев остатки краски. Запах напомнил: нужно смыться отсюда раньше, чем отпечатки пройдут через центральный компьютер национальной полицейской сети. Гладден набрал номер, выученный наизусть в тот самый вечер, когда он в первый раз оказался на побережье. Фамилия адвоката, Краснера, значилась в списке членов сети. Сначала секретарь пыталась отвадить Гладдена, но затем соединила с шефом, услышав, что мистеру Краснеру звонят по рекомендации мистера Педерсона. Разумеется, ведь Педерсон тоже из списка сети. — Да, слушаю. Это Артур Краснер. С кем я разговариваю? — Мистер Краснер, мое имя Гарольд Брисбен, и у меня проблема. Гладден принялся объяснять детали происшедшего Краснеру. В трубку он говорил по возможности тихо, все же в клетке находились еще двое задержанных. Оба ждали транспортировки в городскую тюрьму Бискалуц. Один, явно под кайфом, валялся на полу. Второй сидел, прислонившись к противоположной стене, и пялился на Гладдена, стараясь подслушать его разговор, как бы от скуки. Гладден заподозрил в нем подсадного копа, выдавшего себя за заключенного, чтобы выяснить, о чем пойдет разговор с адвокатом. Гладден не упустил ничего, кроме своего настоящего имени. После того как он закончил, Краснер довольно долгое время молчал. — Что за шум? — наконец спросил он. — Парень, который спит на полу. Он храпит. — Гарольд, тебе нельзя оставаться в подобном обществе, — покровительственно-нудным голосом проговорил Краснер, и Гладдену это не понравилось. — Нужно действовать. — Поэтому я и звоню. — Стоимость моих услуг за сегодняшний и завтрашний дни составит одну тысячу долларов. С учетом хорошего дисконта. Скидка предоставлена по случаю рекомендаций мистера... Педерсона. Если потребуется мое более длительное участие в вашем деле, мы обсудим это позже. Существуют ли затруднения с оплатой названной суммы? — Нет, без проблем. — Что насчет залога? После уплаты моего жалованья — способны ли вы внести соответствующую сумму? Сказанное вами звучит словно поручительство под залог имущества — это вообще не вопрос для вас. Но поручитель потребует десять процентов от суммы залога. Это такса. И вы не получите этих денег назад. — Ладно, забудьте о поручительстве. Возможно, после оплаты вашего непомерного жалованья я смогу потянуть сумму в пять раз большую. Сразу. Можно собрать и еще, но это несколько сложнее. Короче, я согласен поднять общую цену до пяти и хочу выйти отсюда как можно быстрее. Краснер обошел вниманием замечание о своем жалованье. — Имеется в виду до пяти тысяч долларов? — переспросил он. — Да, разумеется. Пять тысяч. Что вы в состоянии сделать? Гладден предположил, что теперь Краснер сожалеет о скидке. — Хорошо. Значит, вы должны позаботиться о сумме в пятьдесят тысяч для самого залога. Кажется, мы в неплохой позиции. Пока ваше задержание носит уголовный характер. Но препятствование действиям полиции, равно как и загрязнение окружающей среды, — это лишь хулиганство, что означает две возможности: либо уголовное, либо административное преследование. Уверен, что суд пойдет по линии меньшей тяжести. Скажут, дело сомнительное и явно сфабрикованное полицией. Нам останется попасть в зал суда и выйти оттуда, внеся залог. — Да. — Я полагаю, что пятидесяти тысяч долларов многовато для такого случая, но это уже часть торга, который мне придется вести в суде, на уровне помощника судьи. Посмотрим, как это пройдет. Как я уже понял, вы не хотите давать свой адрес? — Совершенно верно. Мне потребуется сменить обстановку. — Тогда мы, возможно, освоим все пятьдесят тысяч. Насчет адреса я еще подумаю. Вероятнее всего, это потребует некоторых расходов. Но небольших. Могу обещать. — Прекрасно. Просто сделайте это. Гладден посмотрел на человека, сидевшего у противоположной стены камеры. — Что насчет сегодняшней программы? — тихо спросил он. — Я уже говорил, полиция пытается на меня давить. — Уверен, они блефуют. Но... — Вам легко говорить. — Но я предусматриваю всякие варианты. Выслушайте до конца, мистер Брисбен. Зная, что сегодня не в состоянии вытащить вас отсюда, я все же могу кое-куда позвонить. И вы останетесь в полном порядке. Я думаю одеть вас в «жилет К-9». — Это еще что? — Это статус изолированного содержания. Обычно его резервируют для информаторов и особых случаев. Я позвоню тюремному начальству и сообщу им, что вы являетесь информатором расследования федерального значения по линии Вашингтона. — Они могут проверить? — Да, хотя сегодня уже поздновато. Для начала они наденут на вас «жилет К-9», а завтра, к тому времени когда вы окажетесь в суде, а потом и на свободе, узнают, что это фикция. — Симпатичная афера, Краснер. — Да, но поскольку я не смогу прибегать к ней в дальнейшем, думаю, следует обсудить материальную компенсацию моей потери. — Здесь нечего обсуждать. Ладно, вот мое слово: шесть и ни цента больше. Ты выводишь меня отсюда и забираешь себе все, что останется после расчета с поручителем. Эта сделка обещает прибыль. — Договорились. Теперь еще одно. Вы упомянули, что хотите обойти сверку отпечатков пальцев. Над этим я должен подумать. По совести говоря, я не стану давать никаких обещаний прежде, чем суд... — У меня есть своя история, если вы имеете в виду именно это. И не думаю, что вам следует ее изучать. — Понимаю. — Когда состоится мое слушание? — Утром. Я позвоню руководству тюрьмы сразу по окончании нашего с вами разговора и смогу убедить их поставить вас на первый же рейс в Санта-Монику. Лучше дожидаться слушаний в суде, чем оставаться в Бискалуце. — Не знаю, не знаю. Я здесь в первый раз. — И, мистер Брисбен, мне придется еще раз напомнить о своем гонораре и оплате поручителя. Боюсь, деньги потребуются до того, как мы окажемся в суде завтра утром. — У вас есть счет в банке? — Да. — Нужен номер. Деньги переведут утром. Возможно ли сделать международный звонок из вашего «жилета К-9»? — Нет. Звоните только в мой офис. Я поручу Джуди ждать вашего звонка, и она переключит вас куда скажете. Проблем нет, мы так делали не раз. Краснер продиктовал номер счета. Чтобы его запомнить, Гладден использовал технику Горация, освоенную заранее. — Мистер Краснер, будет лучше, если вы сотрете записи, относящиеся к этой трансакции, и пометите ее как пополнение счета, произведенное наличными. — Понимаю. Что еще? — Следовало бы сообщить в сеть. Передайте им, что произошло. И пусть держатся подальше от карусели. — Сделаю. Повесив трубку, Гладден повернулся спиной к стене и медленно сполз по ней на пол. Он старался не смотреть на тело человека, лежавшего посреди клетки. Заметив, что храп прекратился, он вдруг подумал: наверное, несчастный уже умер. От передозировки, например. Вдруг тело слегка зашевелилось. На какой-то момент Гладден всерьез задумался, не подойти ли ближе, чтобы поменяться с наркоманом пластиковыми браслетами. Если повезет, утром его просто отпустят и не надо будет платить адвокату и вносить залог в пятьдесят тысяч долларов. Слишком рискованно, тут же опомнился он. Что, если человек, сидящий напротив, окажется копом, а тот, что на полу, — его страховкой? Наконец, никогда не знаешь, что скажет судья. Гладден решил поставить на Краснера. В конце концов, его имя он узнал из сети. И адвокат наверняка знает что делает. И все-таки Гладдена терзало сожаление при мысли о шести тысячах долларов. Его деньги нагло отнимала судебная система. А за что? Что он сделал? Рука сама потянулась в карман в поисках сигарет, как вдруг он вспомнил, что курево отобрали. Это разозлило еще больше. И вызвало жалость к себе. За что, собственно, его преследует общество? Инстинкты и желания не есть личный выбор. Как они не понимают простых вещей? Гладден пожалел, что с ним нет компьютера. Хотелось войти в сеть и рассказать остальным. Тем, кто на него похож. Он подумал, что мог бы зарыдать в голос, если бы не человек, лежавший у противоположной стены и следивший за ним. Здесь плакать нельзя. Глава 8 После знакомства с делом нормальный сон куда-то пропал. В тяжелом забытье я продолжал видеть образы. Сначала Терезы, потом — моего брата. Оба остались навеки там, в пакетах с фотографиями. Мне хотелось вернуться, украсть снимки и сжечь. Лучше бы их не видел никто. С утра, выпив кофе, я включал компьютер. Чтобы проверить, нет ли новых сообщений, входил в корпоративную сеть «Роки». Вводя пароль и ожидая загрузки, я ел хлопья из пакета. Ноутбук и принтер не случайно оставались в обеденной комнате: за работой я обычно ем. Досадно сидеть в комнате одному, думая о том, чем занимаюсь уже много лет. Не помню сам сколько. Квартира у меня скромная. Одна на протяжении многих лет, с одной и той же мебелью, с одной ванной и без всяких излишеств. Здесь, казалось бы, неплохо, но отсутствовало главное: уют родного дома. Кроме Шона, ко мне не заходил никто. Когда случалось подцепить женщину, мы ни разу сюда не приходили. Да их и не было почти, таких женщин. По-моему, вселившись, я думал остановиться здесь на пару-тройку лет, а со временем купить себе дом и жениться. Или завести хотя бы собаку. Но этого не случилось, сам не знаю почему. Впрочем, нет, знаю. Работа. По крайней мере именно так я говорил сам себе. Вся моя энергия оказалась вложенной в работу. Даже в квартире, в любой из комнат, везде громоздились кипы газет. Мне нравилось перечитывать их и хранить до бесконечности. Умри я дома, и кто-то может спутать меня с одним из тех барахольщиков, которых находят мертвыми среди стопок газет, высящихся до потолка, или на матрасе, набитом наличными. Им даже не придет в голову вытащить одну из газет и прочитать мою настоящую историю. Электронных сообщений оказалось всего два. Последнее, отправленное в 18.30 прошлым вечером с ящика Грега Гленна, было с вопросом: «Как идут дела»? Время оставило ощущение досады: в понедельник утром он дал мне задание, а уже к вечеру вопрос редактора звучал следующим образом: «Где статья?» Ну и черт с ним, подумал я. В ответ отправил сообщение, что провел весь понедельник в полиции, изучая материалы о самоубийстве Шона. И о том, что, следуя этой линии, предполагаю изучить другие случаи самоубийств полицейских и статистику. Первым в очереди стояло сообщение от Лори Прайн, из библиотеки. Она отправила свое письмо в тот же день, уже в 16.30, где сообщила: «Интересное из „Нексиса“. Информация на столе». Я отправил такой же короткий ответ, поблагодарив за оперативность. Еще написал, что поездка в Боулдер сильно выбила из колеи и результаты поиска посмотрю позже. Думаю, я нравился Лори, хотя никогда и не подходил к ней иначе, чем с вопросами о работе. Прежде всего — тщательность и достоверность. Делаешь свой шаг сам — и сохраняешь спокойствие и уверенность. Делаешь вынужденный шаг — и получаешь лишь уступчивых коллег. Вот мое мнение: лучше оставаться на дистанции. Затем я пролистал новости информационных агентств на предмет интересующих данных по делу. Здесь мое внимание привлекла заметка о докторе, застреленном около женской клиники в Колорадо-Спрингс. Активист, протестовавший против абортов, находился под стражей, но доктор еще не умер. Я скопировал заметку в свой личный фолдер и подумал, что информация вряд ли понадобится, если доктор выживет. Тут в дверь постучали, и, прежде чем открыть, я посмотрел в глазок. На пороге стояла Джейн. Ее квартира располагалась этажом ниже. Соседка жила здесь около года, и едва она переехала, я помог ей передвинуть мебель. Впечатлившись рассказом о репортерской профессии, она и понятия не имела, что это означало в действительности. Два раза я водил ее в кино, однажды мы пообедали вместе и как-то провели вдвоем целый день, катаясь на лыжах в Кистоуне. Но эти отдельные вылазки уже затерялись в годах, что Джейн обитала в нашем доме, и, похоже, не могли иметь последствий. Думаю, причиной скорее оказалась моя нерешительность, чем ее сомнения. На природе она выглядела привлекательной, а это могло оказать обратное действие. Я сам считал себя «туристом» и, по крайней мере подсознательно, всегда тянулся к чему-то противоположному. — Джек, здравствуй. Вчера я заметила твою машину. Вечером, в гараже. И поняла, что ты вернулся. Как съездил? — Хорошо. Неплохо иногда бросить все и уехать... — Катался на лыжах? — Немного. Ездил в Теллурид. — Звучит интересно. Знаешь, я хотела предложить раньше, но ты уже отбыл. Так что говорю сейчас: если снова соберешься куда-нибудь — я могу поливать твои цветы, или забирать почту, или еще что-нибудь. Просто скажи. — Спасибо. Хотя, правду сказать, у меня вовсе нет растений. Когда работаешь в круглосуточном режиме, они как-то не выживают. Обернувшись, я посмотрел на свое жилище. Кажется, мне следовало пригласить ее на чашку кофе, но я этого не сделал. — Собираешься на работу? — спросил я вместо этого. — Да-а. — И я тоже. Лучше мне не сидеть дома. Слушай, раз уж я вернулся — давай сходим куда-нибудь? Например, в кино. Нам обоим нравились фильмы с Де Ниро. В этом и состояла общность интересов. — Ладно, позвони мне. — Ага, позвоню. Закрыв дверь, я принялся честить себя за то, что не пригласил Джейн в квартиру. Войдя в комнату, я выключил компьютер, и взгляд упал на стопку бумаги около принтера. Мой неоконченный роман. Я начал работу более года назад, но она все еще не сдвинулась с места. Предполагалось, что это будет история о писателе, парализованном после аварии на мотоцикле. За вырученные от продажи имущества деньги он нанял в местном университете прекрасную женщину, согласившуюся печатать текст под его диктовку. А вот затем он осознает, что машинистка редактирует текст, переписывая заново еще до того, как текст отпечатается на бумаге. И понимает, что женщина — настоящий писатель, гораздо лучше его. Вскоре герой уже сидит молча, в то время как она пишет его книгу. Он только наблюдает. Он жаждет убийства, желая задушить ее. И не может поднять на нее руку. В итоге писатель оказывается в настоящем аду. Стопка бумаги на столе заставила предпринять еще попытку. Не знаю, почему я вовремя не засунул работу в стол, к остальным текстам, что составил за прошедшие годы. И даже сейчас я не бросил свой труд в долгий ящик. Казалось, мне необходимо видеть его лежащим на полке всегда. * * * В первый момент отдел новостей «Роки» показался обезлюдевшим. На своих стульях сидели редактор утренних «Новостей», да ранние пташки из числа репортеров, но кроме них, я не увидел никого. Большинство сотрудников не появлялись на службе раньше девяти утра. Первым из моих остановочных пунктов оказался кафетерий, после чего я зашел в библиотеку. Там получил наконец распечатку, надписанную моим именем и лежавшую на общем столе. Оглядевшись в поисках Лори Прайн, чтобы поблагодарить за труд, я не обнаружил ее поблизости. Похоже, еще не пришла. Вернувшись, стал наблюдать со своего места: интересно, что происходит в офисе Грега Гленна? Пока он сидел за своим столом и разговаривал по телефону. Для меня ежедневная рутина начиналась с параллельного чтения «Роки» и «Пост». Это всегда приносило удовольствие: ежедневное сравнение операций двух армий, противостоящих одна другой на информационном пятачке Денвера. Да, если вы издаете таблоид, то основные очки приносит эксклюзив. А вот в обычных газетах печатают одно и то же, и их война носит позиционный характер. Я читаю нашу статью, затем их, потом смотрю, чья история лучше и у кого она более информативна. Не всегда я отдаю первенство «Роки». На деле чаще случается противоположное. У себя в редакции я работал с настоящими задницами и не сожалею, видя, как им достается от «Пост». Хотя и не приветствую это. Что же, таковы природа бизнеса и суть конкуренции. Мы соревнуемся друг с другом, и мы конкурируем с другой газетой. Поэтому уверен: кто-то постоянно наблюдает за мной, когда я расхаживаю по отделу новостей. Некоторым из молодых репортеров я казался, в свете моих статей, чуть ли не героем с особым талантом и способностью всегда попадать в точку. Впрочем, для других я наверняка лишь жалкий писака с незаслуженно высокой зарплатой. Динозавр, Жаль, пристрелить нельзя. Ну и хорошо. Это радует. Городские газеты Денвера давали материал в крупные ежедневные издания Нью-Йорка, Чикаго и Вашингтона. Наверное, давно следовало переехать, воспользовавшись предложением «Лос-Анджелес таймс», сделанным несколько лет назад. Ладно, зато я сумел использовать переезд как средство отвоевать у Гленна ставку репортера по убийствам. Он-то считал, что предложение касалось работы непосредственно с горячими полицейскими новостями. Разумеется, я не сказал ему всего: приглашение исходило от пригородного издания, «Вэлли эдишн». И Гленн обещал открыть криминальную рубрику, если я решу остаться. Временами я считал свое согласие ошибкой. Видимо, такому, как я, лучше начинать с нуля и на новом месте. Утреннее соревнование мы прошли с честью. Я отложил газеты и принялся за распечатку из библиотеки. Лори Прайн откопала в газетах восточных штатов несколько серьезных статей, анализировавших патологию самоубийств в полицейской среде, и штук пять коротких заметок по той же теме со всей страны. Исключение она сделала в одном случае: для статьи из «Денвер пост», о моем брате. Большая часть пространных публикаций подавала случившееся как неизбежный риск, сопровождающий работу полицейского. Каждая начиналась с разбора частного случая самоубийства, переходя затем к дискуссии с участием психиатров и полицейских экспертов. И все об одном: что заставляет копа «глотать» пулю из собственной пушки? Статьи делали вывод о существовании неявной связи между самоубийством, совершаемым полицейским, и стрессом, который он испытывал на службе, отмечая присутствие триггера, то есть события, травмировавшего сознание жертвы в определенное время. Статьи казались полезными, так как в них упоминались эксперты, чьи имена могли понадобиться в дальнейшем. Некоторые ссылались на проводимое с финансовым участием ФБР научное исследование. Самоубийствами сотрудников полиции занимался Фонд поддержки правопорядка в Вашингтоне. Я подчеркнул эту информацию, надеясь использовать статистику фонда или самого бюро, чтобы придать своим материалам актуальность и вес. Раздался звонок телефона — оказалось, это мама. С ней мы не разговаривали с похорон. После обычных вопросов о моей поездке она перешла к сути дела: — Райли сказала, что ты решил писать про Шона. Это вовсе не звучало вопросом, но я ответил так, словно хотел отчитаться: — Да, собираюсь. — Почему, Джон? Только она могла называть меня Джоном. — Потому что должен. Я... просто я не могу жить так, словно ничего не произошло. По крайней мере я обязан понять. — Ты вечно разбирал свои игрушки на части, помнишь, Джон? Помнишь все, что ты разломал? — Ма, ну о чем ты говоришь? Это же... — Я говорю о том, что, разобрав на части, ты никогда не умел составить эти части обратно. И что ты получал в итоге? Ничего. Джимми, ничего не вернуть. — Ма, ты говоришь ерунду. Ты же видишь, я должен это сделать. Не понимаю, почему так легко раздражаюсь, начиная разговаривать с матерью. — А ты подумал о ком-то еще, кроме себя? Ты понимаешь, насколько заденет всех эта история, будучи напечатанной в газете? — Если ты имеешь в виду отца, я думаю, это ему поможет. Наступило долгое молчание, и я представил мать сидящей на кухне около стола, с телефонной трубкой возле уха. Наверное, отец рядом и боится со мной разговаривать. — Что ты предлагаешь? — тихо спросил я. — Что вы оба предложите? — Разумеется, ничего, — проговорила она с печалью. — Никто ничего не знает. Снова наступила тишина, а затем мать прибегла к последнему доводу: — Джон, пожалуйста. Лучше оставить это дело личным. — Так же, как с Сарой? — Что ты имеешь в виду? — Вы никогда не говорили об этом... вы никогда не говорили со мной... — Я еще не могу говорить об этом. — И не сможешь никогда, Прошло только двадцать лет. — Не надо сарказма, Джон, это не тот случай. — Извини. Видишь ли, я только стараюсь не делать так, как уже было. — Пожалуйста, подумай о том, что я тебе сказала. — Подумаю, — ответил я. — И дам тебе знать. Она зло повесила трубку, так же как и я. Меня задело, что она воспротивилась идее писать про Шона. Словно старалась защитить его или в чем-то поспособствовать. Но он уже умер. А я еще жил. Приподнявшись на стуле, я посмотрел вокруг, поверх звуконепроницаемых перегородок, отделявших мою ячейку от других. Отдел новостей постепенно оживал. Гленн уже покинул свое место; теперь он беседовал с редактором утреннего выпуска, стоя возле дверей его кабинета и явно обсуждая, как правильнее «накрыть» тему покушения на доктора из клиники. Плюхнувшись обратно на стул, я удачно ускользнул от взгляда Гленна, опасаясь, что мне поручат ассистировать в этой писанине. От переписывания по новой я старался уклоняться. Обычно на место преступления или стихийного бедствия посылали целую толпу репортеров, и все они должны были звонить, сообщая информацию. После этого мне следовало сочинить статью к сроку, а еще решить, чьей фамилией ее подписать. Таков газетный бизнес в чистом виде: быстрота и натиск. В подобных заданиях я всегда выгорал дотла. И теперь хотелось только одного: чтобы меня оставили в покое и позволили работать по собственной теме — убийства. Почти уже собравшись взять распечатку в кафетерий, позже, когда никто не сможет меня увидеть, в последний момент я передумал и решил дочитать до конца. Самый интересный текст оказался опубликованным в «Нью-Йорк таймс», пятью месяцами ранее. Это не случайность. «Таймс» — поистине Святой Грааль журналистики. Лучшее. Начав читать, я вскоре отложил статью, решив оставить ее напоследок. Просмотрев остальной материал, взял еще чашку кофе и принялся перечитывать статью из «Таймс», посвятив ей остаток времени. Гвоздевыми новостями оказались три вроде бы независимых самоубийства, совершенных полицейскими Нью-Йорка за период в шесть недель. Жертвы не знали друг друга, но все они пострадали от «полицейской тоски», как это тут же окрестили в прессе. Двое застрелились дома, а один наложил на себя руки прямо в коридоре, где кололись героином наркоманы, на глазах у шести окаменевших хиппи, с ужасом смотревших на него. В статье говорилось о растущей цепи самоубийств сотрудников полиции и об исследовании этого явления, проводимом совместно службой ФБР по изучению мотивов поведения и Фондом поддержки правопорядка. Статья цитировала высказывания директора фонда, Натана Форда, и я сделал пометку в своем блокноте. Его имя могло пригодиться позже. Форд заявил, что в проекте изучаются все случаи самоубийств полицейских, произошедшие в течение последних пяти лет, и тщательно изучается их возможное сходство. Главное, по его мнению, в том, что невозможно заранее определить, кто именно подвержен «полицейской тоске». Тем не менее при своевременной диагностике оказать помощь можно. Если сам сотрудник желает этого. Форд упомянул о цели проекта: создании базы данных, которую затем преобразуют в набор правил, помогающих выявить заболевших «полицейской тоской» офицеров прежде, чем будет уже поздно. В боковой полосе «Таймс» перепечатала историю годичной давности о случае в Чикаго, когда полицейский пытался преодолеть себя и все же кончил жизнь трагически. Когда я прочитал, дыхание внезапно перехватило. Детектив полиции Чикаго, Джон Брукс, обратился к психотерапевту. Его мучила депрессия, вызванная одним из расследованных убийств. Речь шла о похищении и убийстве двенадцатилетнего мальчика по имени Бобби Смазерс. Мальчик исчез за два дня до того, как его останки обнаружили на снегу возле зверинца в Линкольн-парке. Он оказался задушен. Восемь из десяти пальцев отсутствовали. Вскрытие показало, что пальцы отрезали еще при жизни. Этот факт, вместе с осознанием своего бессилия в поиске и поимке убийцы, оказался для Брукса слишком тяжелой ношей. * * * Мистер Брукс, высококвалифицированный следователь, чрезвычайно тяжело воспринял смерть не по годам смышленого кареглазого мальчика. Когда руководители полиции и коллеги убедились, что это действительно влияет на его работу, детектив взял четырехнедельный отпуск — для курса интенсивной психотерапии у доктора Рональда Кантора, обратиться к которому ему рекомендовали в департаменте полиции Чикаго. С самого начала курса, как следует из слов доктора Кантора, Брукс открыто заявлял о собственных суицидальных настроениях и признавал, что его преследуют видения мальчика, бьющегося в агонии. По окончании двадцати сеансов, продлившихся более четырех недель, доктор Кантор разрешил детективу вернуться к работе, в отдел по расследованию убийств. По всем показателям служебная деятельность мистера Брукса соответствовала требованиям, и он продолжал расследовать и раскрывать новые дела, связанные с убийствами. Друзьям он говорил, что кошмары прекратились. Прозванный ими «попрыгунчик Джон» — за буйный и несгибаемый нрав, мистер Брукс смог даже продолжить свое столь неудачное преследование убийцы Бобби Смазерса. Однако той холодной чикагской весной в нем что-то переменилось. 13 марта, в день, когда погибшему мальчику должно было исполниться 13 лет, мистер Брукс сидел в своем любимом кресле в небольшой уединенной комнатке. Там он обычно предавался любимому им отвлечению от работы — писанию стихов. Приняв не менее двух таблеток перкоцета, оставшихся от лечения раненой год назад спины, Брукс записал в своем поэтическом блокноте единственную строку. Затем вложил в рот ствол служебного револьвера калибра 38 «спешл» и нажал на спуск. Вернувшись с работы, жена обнаружила дома тело. Смерть мистера Брукса оставила родным и друзьям массу вопросов. Могли они что-то предпринять? На вопрос журналистов о возможности сторонней помощи Кантор лишь грустно покачал головой. — Мозг представляет собой сложное, непредсказуемое и временами ужасающее меня явление, — заявил мягкоречивый психотерапевт, сидя в своем офисе. — Я полагал, что Джон вместе со мной прошел большой путь. Но очевидно, мы с ним зашли недостаточно глубоко. Мистер Брукс и то, что завело его в смертельную западню, остается загадкой. Головоломку представляет собой и его предсмертное послание. Записанное им дает весьма мало для объяснения, что же заставляет обратить собственное оружие против себя. «Бурной толпой через бледную дверь». Такими были его последние слова[1 - По Э.А. Лирика. Минск: Харвест, 1999. — Здесь и далее примеч. пер.]. Эта строка вовсе не принадлежала перу детектива. Мистер Брукс взял ее у Эдгара Аллана По. В стихотворении «Дворец, населенный духами», впервые появившемся в книге «Падение дома Эшеров», По написал так: Путников странные думы страшат: Сквозь красноватые стекла окна Тени огромные смутно дрожат, Звуков скорбящих рыдает волна: Там, где смеялось Эхо, теперь Бурной толпой через бледную дверь Ужасы с хохотом диким идут, Мчатся, растут и растут. Смысл этих строк, написанных мистером Бруксом, остался невыясненным. Они определенно несут тоску, выраженную его последним решением. До настоящего момента дело об убийстве Бобби Смазерса не раскрыто. В отделе, где работал мистер Брукс, его коллеги все еще занимаются расследованием, и, по их словам, они жаждут возмездия за оба убийства. — Насколько я могу судить, это двойное убийство, — сказал нам Лоуренс Вашингтон — детектив, вместе с Бруксом поднимавшийся по служебной лестнице и также расследовавший дело Смазерса. — Кто убил мальчика, тот достал и до Джона. Вам меня не переубедить. * * * Я снова приподнялся и оглядел отдел новостей. Никто не обращал на меня внимания. Вернувшись к статье, я снова перечитал ее последние строки. Потрясение, оставшееся после этого, напомнило тот вечер, когда пришли Векслер и Сент-Луис. Я слышал, как стучит сердце, а внутри все похолодело и сжалось. «Падение дома Эшеров». Я читал это произведение еще в школе и снова — в колледже. И я помнил полное имя персонажа. Родерик Эшер. Открыв блокнот, я взглянул на пометки, сделанные вчера, сразу после ухода от Векслера. Там действительно значилось это имя. Это Шон записал его в своем дневнике. Запись была последней. РЭШЕР. Позвонив в библиотеку, я попросил к телефону Лори Прайн. — Лори, это... — Джек. Да-да, я узнала. — Слушай, мне понадобится срочный поиск контекста. То есть я предполагаю, что это поиск. Даже не знаю, как определить... — И что это будет, Джек? — Эдгар Аллан По. У нас такое есть? — Конечно. Мы найдем массу сведений из его биографии. Я могла бы... — Я хочу знать, есть ли у нас его тексты: рассказы или другие произведения. Мне нужен текст «Падения дома Эшеров». Извини, что перебил. — Да ладно тебе. Ну, я не думаю, что мы найдем его работы прямо здесь, в базе данных. У нас есть тексты, в основном биографические. Могу поискать в них. Хотя определенно в любом из ближайших книжных магазинов есть его сочинения, на тот случай, если ничего не даст поиск. — Отлично, спасибо. Пойду заскочу в «Затертые обложки». Уже почти положив трубку на рычаг, я услышал, как она произнесла мое имя. — Да? — Я вот о чем подумала. Раз тебе требуется цитата... у нас есть такие справочники на лазерных дисках. Я сейчас быстренько смонтирую их. — Отлично. Сделай, если можешь. Она положила трубку, и возникшая пауза показалась бесконечной. Я еще раз пробежал глазами концовку статьи из «Таймс». То, о чем я подумал, выглядело неконкретным. Но точное совпадение способа, каким умерли мой брат и Брукс, так же как сходство имен Родерик Эшер и РЭШЕР, казалось невозможным не принять во внимание. — Порядок, Джек, — сказала Лори, перезвонив опять. — Я переиндексировала базу данных. У нас нет полных текстов По. Но есть собрание поэзии, и мы можем покрутить его поиском. А что ты ищешь? — Есть такое стихотворение: «Дворец, населенный духами». Это часть рассказа «Падение дома Эшеров». Можешь его найти? Она не отвечала. Я только слышал, как стучат клавиши ее компьютера. — Так, да-а, есть избранные строки из этого стихотворения и из рассказа. Три экрана, не более ста строк. — Хорошо. Есть ли такая строчка: «Где ни мрак, ни свет и где времени нет»? — "Где ни мрак, ни свет и где времени нет". — Да. Я только не уверен в пунктуации. — Не важно. Она продолжала бить по клавишам. — Ой, нет. Этого нет в... — Черт! Не знаю, что меня так взволновало. Я мгновенно потерял равновесие. — Джек, это строка из совсем другого стихотворения! — Да что ты! Из того же По? — Да. Стихотворение называется «Страна сновидений». Хочешь, я его прочитаю? Здесь целая строфа. — Читай. — Ладно. Я не очень хорошо читаю, но для этого случая — сойдет: Вот за демонами следом, Тем путем, что им лишь ведом, Где, воссев на черный трон, Идол Ночь вершит закон, — Я прибрел сюда бесцельно С некой Фулы запредельной, — За кругом земель, за хором планет, Где ни мрак, ни свет и где времени нет[2 - По Э.А. «Страна сновидений», перевод Н. Вольпина.]. Я оцепенело молчал. — Джек? — Прочитай еще раз, только помедленнее. Я переписал всю строфу в свой блокнот. Можно попросить Лори распечатать, а потом зайти к ней и взять копию, но я не желал никуда идти. Мне хотелось хотя бы ненадолго остаться в полном одиночестве. Вместе с этим. Это необходимо. — Джек, что такое? — спросила Лори, закончив чтение во второй раз. — Кажется, тебя это беспокоит? — Еще не знаю. Предстоит выяснить. И я повесил трубку. Тотчас бросило в жар и показалось, что я в замкнутом пространстве. Совершенно точно находясь в том же помещении отдела новостей, я вдруг почувствовал, как его стены сомкнулись и сжали меня со всех сторон. Сердце бешено заколотилось. В сознании вспыхнул образ брата, лежащего в собственном автомобиле. Когда я вошел в офис, Гленн разговаривал по телефону. Я сел напротив. Указав на дверь, он закивал, показывая, чтобы я подождал в коридоре, пока разговор не закончится. Я не двигался с места. Он снова указал на дверь, но я отрицательно замотал головой. — Послушай, у меня тут что-то происходит, — сказал Гленн в трубку. — Могу я перезвонить позже? Отлично. Да! Он положил трубку на аппарат. — Что еще за... — Мне нужно в Чикаго, — сказал я. — Сегодня же. Затем, вероятно, в Вашингтон, далее — скорее всего в Квонтико, штат Виргиния. В ФБР. * * * Гленн идею не одобрил. — "Где ни мрак, ни свет и где времени нет"? Я должен сказать тебе, Джек, должно быть, это примерно та же мысль, что проносится через сознание многих и многих людей, рассматривающих возможность самоубийства. И факт, что такая же строка находится в стихах какого-то парня с явной патологией (заметим, жившего сто пятьдесят лет назад), другие строки которого также процитировал еще один из покончивших с собой полицейских, еще не дает нам доказательства какого-либо умысла. — А как же РЭШЕР и Родерик Эшер? Думаешь, простое совпадение? У нас совпадение трех обстоятельств, и ты еще говоришь о неверно проведенном поиске! — Я не сказал ничего о неверно проведенном поиске! — Тут он повысил голос, чтобы показать свое возмущение. — Конечно, ты все нашел. Садись на телефон и продолжай работу. Но я не отправлю тебя в круиз по стране, основываясь лишь на тех данных, что ты имеешь сейчас. Он повернулся вместе с креслом, проверяя на своем компьютере входящую почту. Там не было ничего. Гленн снова посмотрел на меня. — Где здесь мотив? — Что? — Кто мог хотеть смерти твоего брата и того парня из Чикаго? Я уже не спрашиваю, как это упустили копы. — Не знаю. — Хорошо. Ты провел с ними день, и ты знакомился с делом. А ты нашел слабое место в версии о самоубийстве? Каким образом можно сделать такое и запросто уйти? Как опровергнуть то, что уже признано самоубийством? Я понял, что ты уверен. А в чем уверены копы? — Пока у меня нет ответов. Вот почему я хочу отправиться в Чикаго и затем в бюро. — Видишь ли, Джек, у тебя здесь хорошо оплачиваемая работа. Я не могу подсчитать, сколько раз ко мне приходили репортеры, говоря, что они тоже хотят ее делать. Ты... — Кто они? — Что? — Кто хочет занять мое место? — Брось. Сейчас я не об этом. Суть дела в другом — ты на своем месте и можешь рассчитывать на поездки в любую часть штата, куда бы ни захотел. Для поездки по стране мне потребуется санкция Нефа и Нейборза. Еще у меня есть целый отдел других репортеров, и они могут возжелать ездить туда и сюда всякий раз, когда я поручу им статью. Я бы даже хотел дать им такую возможность. Для них это определенная мотивация. Однако у нас имеются финансовые проблемы, и я не в состоянии оплатить любую предложенную мне командировку. Я ненавидел подобные проповеди и даже хотел, чтобы Неф и Нейборз, исполнительный редактор и редактор газеты, хотя бы узнали, кого и куда Гленн посылает и приносят ли эти люди хорошие статьи. Моя статья обещала стать достойной внимания. Гленн вел себя как засранец, причем он сам отлично это знал. — Ладно, тогда я возьму отпуск и поеду за свой счет. — Ты уже использовал весь отпуск после похорон. Кроме того, не думай, что сможешь ездить по стране, говоря, что ты репортер из «Роки-Маунтин ньюс», если не действуешь по заданию редакции. — А как насчет отпуска за свой счет? Вчера ты еще говорил, что, если понадобится дополнительное время на отдых, ты что-либо придумаешь. — Подразумевалось время на восстановление душевного равновесия, а не для безумного рейда через страну. В любом случае тебе известны правила относительно отпуска за свой счет. Я не могу долго сохранять место за тобой. Уйдешь и, возможно, вернешься на другую должность. Мне хотелось порвать с ним прямо сейчас, но я не был достаточно храбрым для этого. Кроме того, я сам нуждался в газете. Необходимо иметь определенный статус, как пароль доступа к полицейским, к исследователям, ко всем, кто может что-то знать. Без удостоверения с надписью «Пресса» я оказался бы лишь братом самоубийцы, которого запросто выставят отовсюду. — Мне необходимы более существенные данные, чтобы это санкционировать, — проговорил Гленн. — Мы не посылаем дорогостоящих экспедиций на рыбалку. Нам нужны факты. Узнаешь больше, возможно, я смогу что-нибудь придумать для поездки в Чикаго. Однако этот фонд и ФБР... с ними определенно можно общаться по телефону. Если нет, тогда я пошлю к ним кого-нибудь из Вашингтонского бюро новостей. — Все же это мой брат и это, черт побери, моя статья. Я не отдам ее никому. Он успокаивающе поднял вверх обе руки. Понимал, что такое предложение переходит за всякие рамки. — Значит, так: ты работаешь на телефоне и возвращаешься ко мне, найдя что-то более весомое. — Ты сам понимаешь, о чем говоришь? Хочешь, чтобы я вернулся с доказательствами? А мне нужно попасть туда, чтобы найти доказательства. * * * Вернувшись к себе, я открыл новый файл в текстовом редакторе и принялся излагать все, что знал о смерти Терезы Лофтон и гибели моего брата. Я старался не упустить ни одной, самой малой, подробности из упомянутых в полицейских досье. Звонил телефон, но я не снимал трубку, непрерывно продолжая печатать. Я знал точно: начать следует с наиболее основательных фактов. Затем я использую эти факты, чтобы опровергнуть вывод о самоубийстве брата. В итоге — получу согласие Гленна. А если заставлю полицию вновь открыть дело о гибели Шона, то смогу отправиться в Чикаго. Конечно, он темнил, говоря, что тему визита в округ Колумбия мы еще обсудим. Теперь я знал точно: если попаду в Чикаго, то попаду и в Вашингтон. По мере работы над текстом во мне нарастало странное чувство. Казалось, что образ брата становится все ближе. Теперь его стерильное фото, лишенное всех нюансов живого человека, занимало мысли и чувства все больше и больше. Потому что я уже начал верить. Верить в невозможное. Я позволил ему уйти, а теперь ослаб в коленях, подспудно ощущая свою вину. В том автомобиле лежал не только мой брат, мой близнец. Там остался и я. Глава 9 Остановившись на шестой странице записей, полученных в результате целого часа работы, в итоге я свел их в шесть строк вопросов, ответы на которые следовало найти в первую очередь. Я обнаружил, что факты, если рассматривать их, предполагая, что Шон стал жертвой убийства, а вовсе не сам лишил себя жизни, дают совершенно неожиданные выводы, возможно, упущенные полицией. Конечно, главной ошибкой было их изначальное убеждение в том, что это самоубийство. Они знали Шона и знали о том, что его угнетало нераскрытое дело Лофтон. Ведь каждый коп подозревает подобные чувства у своих товарищей. Они видели достаточно всякого и удивлялись только одному: тому, что еще живы. Однако, двигаясь от одного факта к другому и не веря в самоубийство, я открывал то, что осталось скрытым. Изучая составленный мной список, я видел на страницах блокнота следующее: Пена: его руки? После события: как долго? Векслер/Скалари: автомобиль? Обогреватель? Блокировка замка? Райли: перчатки? Тут я сообразил, что могу запросто созвониться с Райли. Набрав ее номер, я ждал гудков шесть, пока она сняла трубку. — Райли? Это Джек. Как ты? Я выбрал неудачное время? — А есть удачное? Мне показалось, она выпила. — Хочешь, я выберусь к тебе? Правда, я могу приехать. — Нет, не надо, Джек. Я в порядке. Ты же знаешь, просто такой грустный день. Понимаешь, я еще думаю о нем... — Да. И я тоже о нем думаю. — Как же так, тебя не было рядом так долго до того, как он ушел. Извини, я не могу просто оставить все это... Я помолчал. — Не знаю, Райлз. Мы словно боролись с ним, за что, не знаю. Я что-то сказал такое, что не следовало. Кажется, и он тоже... Возможно, был период взаимного охлаждения... Он сделал то, что сделал, раньше, чем я сумел с ним сблизиться. Тут я понял, что давно не называл ее Райлз. Подумал, что она не заметила. — О чем вы спорили? Не о девушке ли, которую разрезали надвое? — Почему ты спрашиваешь? Он тебе что-то рассказывал? — Нет. Просто догадалась. То дело вертело им как хотело. Почему бы этому не случиться с тобой? Вот все, что я подумала. — Райли, да у тебя... Видишь ли, лучше на этом не зацикливаться. Старайся думать о хорошем. Почти закончив разговор, я решил рассказать обо всем, чего добиваюсь. Хотелось по мере сил облегчить ее страдания. Но кажется, время для этого еще не пришло. — Это так трудно. — Знаю, Райли. Извини. Я не знал, что еще тебе сказать. Какое-то время нас разделяло долгое напряженное молчание. Больше я вообще не слышал ни звука. Ни музыки. Ни телевизора. Вдруг я задумался: что же она делает, находясь в доме одна? — Сегодня мне звонила мама. Это ты ей сказала? — Да. Я подумала, что ей следует знать. Я не ответил. — Чего ты добиваешься, Джек? — наконец спросила она. — Понимаешь, есть вопросы. Что-то вроде небольшого белого пятна, но оно существует. Скажи, полиция вернула или показала тебе перчатки Шона? — Его перчатки? — Те, что он надел в тот день. — Нет. Я их не получала. И никто о них не спрашивал. — Ладно. А что это были за перчатки? — Кожаные. Почему ты... — Просто такая игра. Расскажу потом, если найду, о чем рассказывать. А какого цвета они были? Черные? — Да, черная кожа. Кажется, отделаны мехом. Описание соответствовало перчаткам, что я видел на фотографиях с места преступления. На самом деле это не подтверждало ни одну версию, ни другую. Просто еще один пункт для проверки, еще одна утка в ряду остальных, составляющих мишень. Мы поговорили еще немного, и я спросил, не хочет ли она пообедать вместе ближе к вечеру, поскольку собираюсь заехать в Боулдер. Она отказалась. Потом мы оба положили трубки. Я беспокоился за ее состояние, но надеялся, что наш разговор — как простой человеческий контакт — немного поднимет ей настроение. Я собирался заехать к ней в любом случае, после того как завершу другие дела. * * * Я уже миновал Боулдер, когда увидел снеговые облака, формировавшиеся у вершин Флатиронз. Я там вырос и потому помнил, насколько быстро выпадет снег, когда эти облака придут в движение. Я понимал: надеяться, что в багажнике «темпо», принадлежавшего фирме, спрятаны цепи, не следовало. На Медвежьем озере я сразу же встретил Пену, стоявшего около будки и о чем-то разговаривавшего с группой лыжников, маршрут которых проходил мимо. Дожидаясь смотрителя, прошелся до озера. Там я заметил пару мест, где снег оказался протертым до самого льда. Ради эксперимента я выбрался на поверхность замерзшего озера, заглянув в один из темно-голубых проемов и представляя себе глубину лежавшей внизу воды. Где-то внутри почувствовал холодок. Двадцать лет назад под такой же лед ушла моя сестра. Она погибла здесь же, на этом озере. А теперь в пятидесяти ярдах от того места в своей машине умирает мой брат. Глядя вниз, сквозь холодный лед, я вспомнил услышанное когда-то о рыбе, которая может вмерзнуть в лед зимой, чтобы весной снова оттаять и выпрыгнуть из морозного плена. Теперь я надеялся, что это правда. Как жаль, что люди не способны на такой трюк. — Снова вы. Я обернулся, увидев стоявшего передо мной Пену. — Да. Извините, что надоедаю. Появилось еще несколько вопросов. — Да чего уж там. Хотел бы я знать заранее... Может, сумел бы ему помочь. Наверное, мог заметить вашего брата здесь, когда он приезжал в первый раз, и догадаться, что ему нужна поддержка. Даже не знаю... Мы начали медленно двигаться по направлению к хижине. — Не знаю, что можно было сделать в этой ситуации, — сказал я. Просто чтобы что-то сказать. — А что за вопросы? Я достал блокнот. — Ну, прежде всего: оказавшись возле машины, обратили ли вы внимание на его руки? К примеру, что было надето на руки? Он продолжал идти молча и, как я понял, мысленно воспроизводил сцену событий. — Знаете, — наконец сказал он, — думаю, что я смотрел на его руки. Потому что, подбежав к машине и увидев, что он один, сразу подумал, что парень застрелился. Почти уверен, что смотрел на его руки... Я должен был искать взглядом оружие. — И оно находилось в руке? — Нет. Я увидел его на сиденье, рядом. Оно упало на сиденье. — Не помните, были на руках перчатки или нет? — Перчатки... перчатки, — пробормотал он, пытаясь вызвать воспоминание из глубин памяти. Наступила еще одна долгая пауза, и наконец он произнес: — Не знаю. Не вижу. А что говорит полиция? — Ладно, я просто пытаюсь узнать то, что запомнили вы. — Что же, извините меня, я просто не помню. — Тогда скажите: если полиция этого захочет, вы дадите себя загипнотизировать? Чтобы они смогли вытащить эти воспоминания на поверхность? — Гипнотизировать? Меня? Они что, этим занимаются? — Иногда да. Если это достаточно важно. — Ладно, если такое дело, думаю, да. Мы уже стояли против будки охранника. Глядя на свой «темпо», я подумал: он как раз там, где была машина моего брата. — И еще одно. Я хотел задать вопрос о точности времени. В полиции зафиксировано, что автомобиль оказался в поле зрения уже через пять секунд после выстрела. И что за пять секунд невозможно выбраться из машины и добежать до ближайших деревьев, чтобы скрыться из виду. — Правильно. Ни малейшего шанса. Окажешься как на ладони. — Так. А что, если после? — После чего? — После того как вы подбежали к машине и увидели, что человек уже мертв. В прошлый раз вы сказали, что бегом вернулись в караулку и сделали два звонка. Правильно? — Да. Один — в Службу спасения и второй — моему шефу. — То есть находились внутри и не могли наблюдать за машиной. Так? — Так. — Как долго? Пена неопределенно покачал головой, не понимая, к чему я клоню. — Но это не имело значения, он все равно был мертв и в машине оставался один. — Я знаю, но постарайтесь рассуждать. Как долго? Он пожал недоуменно плечами, словно вопрошая, что за ерунда, и снова впал в молчание. Войдя в будку, Пена сделал рукой движение, словно и впрямь собирался звонить. — В Службу спасения я позвонил сразу. Это не заняло много времени. Они спросили мое имя и должность, потом была короткая пауза. После этого я еще звякнул Дугу Пэкуину, моему боссу. Я сказал, что это чрезвычайно важно, и меня быстро переключили на него. Он ответил, и я все рассказал, а он приказал идти к машине и охранять ее до появления полиции. Вот и все. Я вернулся на площадку. Теперь я убедился, что он не видел машины в течение минимум тридцать секунд. — А в первый раз, у машины, проверили ли вы все двери, заблокированы они или нет? — Только дверь водителя. Но они оказались заблокированы все. — Откуда это известно? — Приехав, копы пытались открыть двери и не смогли. Тогда они применили одну из тех тонких штуковин, чтобы отжать фиксатор. Я только кивнул, заметив: — А что скажете о заднем сиденье? Вчера вы говорили, что окна оказались запотевшими. Вы пытались приблизиться к стеклу и глянуть внутрь, на пол салона, вниз? Теперь Пена понял, о чем я спрашиваю. Подумав мгновение, он отрицательно покачал головой: — Нет. Непосредственно в стекло задней двери я не смотрел. Думал, что в машине явно один человек. — А полицейские спрашивали что-то подобное? — Нет, пожалуй, нет. Понимаю, к чему вы клоните. Я кивнул. — И последнее обстоятельство. Когда вы позвонили, то сказали им, что это самоубийство, или просто заявили о выстреле? — Я... Да-а, я сказал так: кто-то приехал на стоянку и выстрелил в себя. У них есть запись, я думаю. — Вероятно. Спасибо за все. Я повернулся, собираясь уйти, и увидел, что полетели первые снежные вихри. Пена окликнул меня сам: — Что насчет гипноза? — Они сами позвонят, если решат, что это нужно. Прежде чем сесть в машину, я проверил, есть ли в багажнике цепи. Конечно, их не оказалось. Проезжая Боулдер, я остановился у книжного магазина, названного довольно подходяще — «Улица Морг», и купил толстый том, включавший полное собрание прозы и поэзии Эдгара Аллана По. Хотелось начать чтение уже вечером. Возвращаясь в Денвер, я старался выстроить ответы Пены в новую теорию, над которой еще предстояло работать. И независимо от того, как я расставлял цепочку его ответов, не нашлось ничего, что смогло бы поколебать мои новые убеждения. Оказавшись в департаменте полиции Денвера, я узнал от дежурного, что Скалари покинул здание, а потому направился прямиком в отдел убийств, где и обнаружил сидящего за своим столом Векслера. Сент-Луиса поблизости не наблюдалось. — Ё-моё, — произнес Векслер. — Ты заколебал. — Нет, — в тон ответил я. — Это ты заколебался. — Мой ответ будет зависеть от сути твоего вопроса. — Где машина моего брата? Полагаю, она все еще в сервисе? — Что? Что за фигня? Ты считаешь себя вправе усомниться, умеем ли мы вести расследования? В гневе он даже бросил ручку, которой писал, в сторону мусорной корзины, стоявшей в углу комнаты. Причем попал. Зато быстро остыл и, подойдя к корзине, достал ее оттуда. — Видишь ли, я не пытаюсь никого выставить и не хочу создать никаких проблем, — спокойно сказал я Векслеру. — Но мне хотелось бы прояснить все возникшие вопросы, однако чем больше стараюсь, тем больше становится неувязок. — Например? Я поведал ему о визите к Пене и увидел, насколько Векслера разозлило это обстоятельство. Кровь прилила к его лицу, а по левой щеке пробежала легкая дрожь. — Видите ли, парни, вы сами закрыли это дело, — продолжил я. — В свою очередь, я не совершил ничего противозаконного, поговорив с этим Пеной. Наконец ясно: ты, или Скалари, или кто-то еще упустил некоторые факты. Машина находилась вне поля зрения охранника дольше чем полминуты, пока он вызывал помощь. — И что это, мать твою, значит? — Что вы, парни, имели в виду лишь одну возможность для отхода убийцы: до момента, когда Пена увидел автомобиль. Пять секунд. Действительно, никому не убежать. Дело закрыто, и это самоубийство. Но Пена рассказал, что окна были запотевшими. Они должны были оказаться запотевшими, чтобы кое-кто мог написать послание. Пена не обратил внимания на заднее сиденье и на пол. Затем он отсутствовал в течение более чем тридцати секунд. Кое-кто мог залечь на полу, у заднего сиденья, выйти наружу, пока сторож звонил по телефону, добежать до леса и скрыться. И такое вполне вероятно. — Ты что, больной на всю голову? А посмертная записка? А экспертиза следов выстрела? — На стекле мог расписаться кто угодно. Перчатки со следами гари мог надеть убийца. Затем он снял их и натянул на руки Шона. Тридцать секунд — это много. Вероятно, он располагал еще большим запасом времени. Векс, подумай: два телефонных звонка. — Слишком неопределенно. Убийца не мог заведомо полагаться на неторопливость Пены. — Может, да, а может — нет. Возможно, он рассчитывал или на это, или на устранение Пены. При том, как вы подошли к первому варианту, вы вполне могли вычислить, что Шон сначала прикончил Пену, а потом застрелился сам. — Ну, это уже полная чушь, Джек. Да я же всегда любил твоего брата, словно он был моим, дьявольщина, собственным братом. Думаешь, легко поверить, что он заглотил эту чертову пулю... — Можно, я что-то спрошу? Где ты находился, когда узнал про Шона? — Вот здесь, за столом. Почему... — Кто тебе сказал? И кто принял звонок? — Ну-у я принял. Звонил дежурный, капитан. Охранник парка позвонил дежурному, а тот связался со мной. — Что ты услышал? Какие именно слова? Векслер замялся, словно никак не мог вспомнить. — Я не помню. Просто сообщили, что Мак умер. — Пена сказал это, или же он сказал, что Мак выстрелил в себя? — Я не помню, что именно он сказал. Могло быть и так и так. А в чем разница? — Охранник, тот, что звонил, сказал, что Шон выстрелил в себя сам. Именно с этого сообщения все и завертелось. Вы помчались туда, уже зная: это самоубийство. И вы нашли там то, что ожидали найти. Все составные части этой головоломки вы принесли с собой сами. Все вокруг знали, как подействовало на Шона дело Лофтон. Понимаешь, что я тебе говорю? Вы оказались предрасположены к одной версии. Вы даже меня убедили тем вечером, пока ехали в Боулдер. — Джек, это полная фигня. И у меня нет времени. Не существует никаких доказательств, и у нас нет возможности изучать гипотезы... человека, неспособного воспринимать реальность как факт. Я помолчал, позволив ему немного остыть. — Где машина, Векс? Раз ты так уверен, покажи мне машину. Я знаю, что могу доказать. Векслер замер. Я сразу догадался. Он думал, стоит ли встревать во все это. Показывая машину, он очевидным образом принимал мою теорию, подвергая сомнению собственную версию. — Она еще во дворе, — наконец сказал он. — Я вижу ее в каждый проклятый день, приходя на работу. — И она в том же состоянии, что и раньше? — Да-а, да-а, все в том же. Она опечатана. И я вижу его кровь на стеклах. — Пойдем, Векс, посмотрим на нее, И кажется, я смогу тебя убедить. Так или иначе. * * * Снежные заряды налетели со стороны Боулдера. Выйдя во двор полицейского департамента, Векслер взял у дежурного ключи и сверился со списком, чтобы проверить, не мог ли кто побывать в салоне уже после того, как там поработали следователи. Нет, в машину никто не совался. Салон остался в том состоянии, в каком был на момент появления машины во дворе. — Ждали указаний от начальства, чтобы почистить салон. Автомобили отвозят на специальную мойку. Знаешь, есть такие фирмы. Они решают проблемы. Чистят дома, машины, офисы. После того как там кого-то убивают. Одна из самых дрянных профессий. Показалось — Векслер слишком разговорился, наверное, занервничал. Подойдя ближе к машине, мы остановились и стали ее разглядывать. Вокруг нас кружились потоки снега. Брызги крови на внутренней поверхности стекол высохли, став просто пятнами темно-коричневого цвета. — Внутри скорее всего пахнет плохо, — сказал Векслер. — Господи, не могу поверить, что делаю... Пока ты мне не рассказал, все представлялось иначе. Я кивнул: — Ладно. Есть два интересующие меня обстоятельства. Я хочу знать, не включен ли обогреватель на максимальную температуру и зафиксирована ли защелка безопасности на задней двери. — Что еще за... — Окна запотели, и было холодно. Однако не настолько холодно. И на Шоне была надета теплая одежда. На нем оставалась куртка. Включать обогреватель на максимум необходимости не было. Каким еще образом могут запотеть окна, если ты припарковался с выключенным двигателем? — Я не... — Вспомни, как наблюдают за подозреваемым. Что приводит к запотеванию стекол? Однажды брат рассказал, как у вас окна запотели и вы упустили парня, выходившего из дому. — Мы разговаривали. За неделю до того проходил Суперкубок, и мы с ним обсуждали чертов проигрыш «Бронко», да так, что все окна запотели по кругу. — Да. И последнее, что я понял: брат не мог разговаривать сам с собой. Поэтому если обогреватель окажется поставленным на слабый нагрев и раз окна запотели так, что на них можно было что-то написать... Это означает, с ним кто-то был. И они разговаривали. — Это общее описание, не содержащее конкретных доказательств. Что насчет замка? Я обрисовал свою версию: — Кто-то находится в машине вместе с Шоном. Каким-то образом он овладевает его пистолетом. Вероятно, у убийцы есть свой ствол, и, угрожая им, он отбирает оружие у Шона. Затем забирает его перчатки. Тот отдает. Человек надевает перчатки и одним выстрелом убивает Шона, используя его же собственное оружие. Затем перескакивает назад через спинку сиденья и прячется, прижавшись к полу. Он ждет, пока Пена придет и уйдет, перегибается через сиденье, пишет записку на стекле, затем надевает перчатки обратно на руки Шона. Теперь у вашего эксперта есть следы от выстрела. После этого исполнитель покидает салон через заднюю дверь, ставит ее на фиксатор и скрывается среди деревьев. Никаких следов, поскольку участок очищен от снега. К моменту, когда Пена возвращается, чтобы охранять машину, как приказано его шефом, рядом уже никого нет. Векслер замолчал надолго, анализируя услышанное. — Ладно, пока это только версия, — произнес он наконец. — Давай уж доказывай. — Ты хорошо знал брата. Ты с ним работал. Каково единое правило в отношении замка безопасности? Всегда держать его включенным. Таким образом мы навсегда исключаем ошибки — при перевозке задержанных. Никаких побегов. Если у вас сзади не преступник, вы должны всякий раз специально отключать фиксатор. Так же, как со мной тем вечером. Мне стало плохо, а замок оказался заперт. Помнишь? Тебе понадобилось его открыть, прежде чем я смог выйти и облегчить желудок. Векслер не произнес ни звука, но по его лицу я понял, что угодил в десятку. Да, если замок безопасности окажется открыт, у меня не будет твердого, неубиваемого доказательства неизвестно чего. Но поскольку Векс знал моего брата достаточно хорошо, в этом случае он мог понять: Шон находился в машине не один. Подумав, он произнес: — Как знать. И ты еще ничего не посмотрел. И ведь это просто кнопка. Кто угодно мог ее проверить. — Открой. Я должен попасть в салон. Векслер отпер дверь, отключил центральный электрозамок, и я смог открыть заднюю дверь. Тошнотворный сладковатый запах. Высохшая кровь, разбрызганная на стекле, потолке и на водительском подголовнике. Кровь моего брата. Я почувствовал импульс отвратительного, почти рвотного рефлекса. Быстрый взгляд на панель управления помог мгновенно выяснить положение, занятое рукояткой отопителя. Сразу же, взглянув сквозь правое по ходу автомобиля стекло, я встретил взгляд Векслера. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, и я засомневался — хочу ли увидеть, что фиксатор замка тоже находится в положении «открыто»? Мелькнула трусливая мысль: не лучше ли оставить все как есть? Тут же я выкинул сомнение из головы. Думаю, тогда я точно знал: «оставить все» означало остаться в западне самому до конца своих дней. Потянувшись, я щелкнул защелкой замка двери. Потянул за ручку, и дверь открылась, позволив мне выйти. Оказавшись снаружи, я взглянул на Векслера. Снег уже облепил его волосы и плечи. — Отопитель в положении «выключено». Сам по себе он не мог оставить влагу на окнах. Я считаю, в машине с Шоном был кто-то еще. Они определенно разговаривали. И кто бы ни был, этот подонок убил моего брата. Векслер выглядел так, словно только что заметил привидение. Сильно его стукнуло. Теперь все сказанное выглядело не просто гипотезой, и он сам это прекрасно понимал. Мне показалось, что Векс сейчас заплачет. — Черт, — сказал он. — Видишь, какое дело, а мы все это упустили. — Нет... ты не понимаешь. Коп никогда не сдает своего напарника, вот так, за не хер делать... И зачем мы вообще нужны, раз даже не в состоянии защитить сами себя? Гребаный случай... и ты еще, репортер... Он не смог договорить, но я понял, что чувствует детектив. Да, так вышло, но теперь Векс осознал, как предал Шона. Пожалуй, я мог почувствовать это лучше других по одной простой причине: я сам предал брата точно так же. — Ничего не закончено, — сказал я. — Мы можем все исправить и поймать гниду. У Векса был жалкий вид. Однако я не стал ему сочувствовать. С такого момента нам следовало начать. — Векс, все, что мы упустили, это немного времени, — сказал я, не обращая на него внимания. — Вернемся в отдел, здесь холодает. Иди, а не то напишу, что ты профукал дело. * * * Когда я пришел, чтобы встретиться с Райли, дом брата показался совершенно темным. Перед тем как постучать в дверь, я немного постоял, понимая, насколько абсурдной была мысль прийти с «этим», чтобы немного ее порадовать. «Хорошие новости, Райли. Шон вовсе не убил сам себя, как мы все полагали. Нет, его убил какой-то подонок. Тот, что уже делал это раньше и, вероятно, сделает снова». Все-таки я постучал. Еще не поздно. Я вообразил, как она сидит в темной комнате одна. Скорее всего в спальне, окнами выходящей во двор. Ее не видно с улицы. На меня упал свет от фонарика, и Райли открыла дверь, прежде чем я успел постучать вторично. — Джек! — Привет, Я размышлял, не зайти ли к тебе поговорить. Я понимал, что она еще ничего не знает. Это дело обсуждалось только с Векслером. И я должен был сказать ей лично. Это не его вопрос. У копа довольно забот с возобновлением следствия, с оформлением списков вероятных подозреваемых и организацией исследования машины на случай обнаружения отпечатков или прочих улик. Я еще не говорил ему ничего относительно Чикаго. Пока что держал это при себе, сам не понимая почему. Неужели из-за статьи? А нужна ли мне эта статья? Ответ казался слишком простым, а я уже привык бороться со всякими сложностями самостоятельно, не посвящая в это никого. Однако в глубине души я чувствовал, что здесь есть еще что-то. Нечто такое, что пока нельзя вытащить на свет. — Входи, — просто сказала Райли. — Что случилось? — Не то чтобы случилось... Следуя за ней, я прошел внутрь, потом она провела меня на кухню, где и включила лампу, висевшую над столом. На ней были синие джинсы, толстые шерстяные носки и свитер с эмблемой «Колорадских Буффало». — Есть кое-какие новости по делу Шона, и я хотел бы сам рассказать тебе об этом. В общем, чтобы не по телефону. Мы взяли по стулу и уселись возле стола. Круги под ее глазами все еще не прошли, и я подумал: она совсем не красится и не делает ничего, чтобы выглядеть получше. Я ощутил, как ее депрессия отчасти передается мне, и тут же отвел глаза от ее заметно подурневшего лица. Казалось бы, я уже избавился от прежней боли, но она все еще была рядом. В этом доме страдание наполняло все закоулки и казалось инфекцией. — Ты что, спала? — Нет, просто читала. Что такое, Джек? И я рассказал ей. Но в отличие от Векслера она узнала от меня все. Про Чикаго, про стихи и обо всем, что я давно хотел ей рассказать. Во время моего рассказа она кивала время от времени, внешне оставаясь совершенно безучастной. Ни слез, ни вопросов. Все это будет позже, когда я закончу. — Вот и весь сказ, — сказал я наконец. — И я здесь. А в Чикаго поеду, как только смогу. Последовало долгое молчание, а затем она начала говорить: — Забавно, но я чувствую себя очень виноватой. Я мог бы увидеть слезы, да только их не было. Может, их у нее просто не осталось? — Виноватой? За что? — За все эти дни. Я на него так злилась. Ты понимаешь, за это" Словно он сделал это со мной, а не с собой. Я даже стала его ненавидеть. Его и память о нем. Теперь же ты... и это. — Мы все тебе сочувствуем. Это все, что осталось, и с этим придется жить. — А ты сказал Милли и Тому? Мои родители. Ей казалось неудобным обращаться к ним иначе. — Еще нет. Но скажу. — Как же ты не проговорился Векслеру о Чикаго? — Не знаю сам. Наверное, хотел получить фору. Они будут знать сами, уже к утру. — Джек, если ты говоришь правду, им нужно знать все. Я хочу, чтобы тот, кто это сделал, за все поплатился, и не важно, что ты собираешься написать об этом. — Послушай, Райли, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Кто бы это ни совершил, он уже не поплатился бы, если в в дело не влез я, и только я. Сейчас я просто хочу поговорить с полицейскими из Чикаго раньше Векслера. Только один день. Минуту мы сидели молча, потом я продолжил: — И не делай ошибки. Да, я хочу написать эту статью. Но это не просто текст. Это я сам, и это Шон. Она наконец кивнула, и я замолчал. Хотя в общем-то я не представлял, как объяснить мои мотивы. Я только и умею, что складывать слова вместе так, чтобы они выглядели созвучными и интересными людям. Но внутренне я не мог этого объяснить. Все еще не мог. Впрочем, также я знал: Райли требуется услышать от меня еще что-то, и потому пытался дать желаемое — простое объяснение, которое, правда, не смог бы принять сам. — Помню, тогда мы окончили школу и, казалось, отлично представляли, чего хотим от жизни. Я собирался писать книги и стать известным или богатым. А может, и тем и другим. Шон хотел стать шефом полиции и раскрывать все городские преступления. Ни один из нас не достиг всего, чего хотел. Хотя Шон продвинулся больше меня. Она попыталась засмеяться над моим воспоминанием, но лицо все еще ее не слушалось. — Во всяком случае, — продолжал я, — в конце того лета я собирался отправиться в Париж, чтобы написать величайший из американских романов. А он ждал своего зачисления на службу. А тот договор мы с ним заключили, когда расставались. Выглядело все достаточно наивно. Соглашение состояло в том, что, разбогатев, я должен буду купить Шону «порш» с багажником для лыж. Как у Редфорда в «Бегущем по холмам». Ни больше ни меньше. Все, чего Шон пожелал. Он выбрал модель. Мне оставалось лишь платить. Тогда я сказал, что это плохая сделка, поскольку мне ничего не перепадает. И он обещал, что в долгу не останется. Шон сказал: если со мной что-то случится... Ну, знаешь, если меня убьют, ранят или ограбят, то он отыщет того, кто это сделал. Он уверял, что никто не сможет от него скрыться. И ты знаешь, будь это сейчас, я бы снова подписался. Верил, что он так поступит. Какое было приятное чувство. Мне показалось, что рассказ не произвел особого впечатления. Я даже не знал, стоило ли это делать. — Это ведь было его обещание, а не твое, — сказала Райли. — Да, знаю. — Я замолчал, и в это время она внимательно на меня посмотрела. — Это просто... Я не уверен... Просто я не могу сидеть сложа руки и ждать. Я должен действовать. Должен... Подходящего слова как-то не находилось. — Сделать хоть что-то? — Может быть. Не знаю. Райли, тяжело рассуждать на эту тему. Но я ему действительно должен. И я поеду в Чикаго. Глава 10 Гладдена и еще пятерых провели в огороженную прозрачными панелями зону, располагавшуюся в самом углу судебного зала. На уровне лица в стекле имелся неширокий проем, позволявший задержанным слышать все, что говорилось в зале, а также отвечать на вопросы адвокатов или судьи. Гладден выглядел неопрятным после ночи, проведенной в тюрьме без сна. Он занимал одиночную камеру, однако доносившийся откуда-то шум не давал заснуть, слишком уж напоминая Рейфорд. Осмотревшись, он не увидел ни одного знакомого лица. Здесь не было вчерашних полицейских, Делпи и Суитцера. Не увидел он и телевидения или хотя бы видеокамер. Хороший признак. В том смысле, что отсутствие камер затруднит его идентификацию. Это воодушевило Гладдена. К стеклянному боксу, огибая столы для поверенных, направлялся рыжеволосый курчавый человек в узких очках. Он казался невысоким и тянулся вверх, чтобы достать проема в стекле, так, словно стоял по горло в воде. — Мистер Брисбен? — спросил человек, выжидающе глядя на только что доставленных в суд людей. Гладден шагнул вперед, взглянув через стекло вниз. — Краснер? — Да, это я. Как самочувствие? Адвокат подал руку, дотянувшись через проем. Гладден ответил слабым пожатием. Ему не нравилось прикасаться к кому бы то ни было, если только это был не ребенок. И он не стал отвечать на вопрос Краснера. Не следует спрашивать о самочувствии человека, проведшего ночь в камере городской тюрьмы. — Говорили с обвинителем? — спросил он вместо этого. — Да, говорил. Непродолжительная беседа. Вам снова не повезло — заместитель окружного прокурора, которой поручено дело, — своеобразная женщина, и я уже имел проблемы, работая с ней. Она очень дотошна, а арестовавшие вас офицеры уже проинформировали ее насчет определенных обстоятельств — так, как они видели это на пирсе. — Итак, она станет биться до последнего? — Конечно. Напротив, с судьей нормально. Здесь все не так плохо. По-моему, наш судья — единственный в этом здании, кто не имел прокурорского опыта до момента назначения. — Что же, это радует. Вы получили деньги? — Да, в точности как договаривались. Так что мы в расчете. Один вопрос: вы будете убеждать в своей невиновности сегодня или отложите это? — Есть разница? — Не то чтобы большая... В аргументации за внесение залога это может до некоторой степени повлиять на судью, на дюйм или чуть больше сдвинув его по нашему пути. В случае если он, знаете ли, удостоверится в вашей готовности отвергнуть обвинения и продолжить дальнейшую борьбу. — Хорошо, я не виновен. И сделайте так, чтобы я отсюда вышел. * * * Муниципальный судья Санта-Моники Гарольд Найберг произнес имя Гарольда Брисбена, и Гладден вернулся на свое место. Краснер снова прошел вокруг столов, остановившись вблизи застекленного отсека так, чтобы при необходимости переговариваться с клиентом. Он назвал свое имя, так же поступила и помощник окружного прокурора Тамара Файнсток. Бегло выслушав обвинения, Краснер сообщил судье, что его клиент не признает себя виновным. Судья Найберг немного помедлил. Ему показалось немного странным начинать с заявления о невиновности, причем на первой же стадии слушания. — А вы уверены, что мистер Брисбен желает подать прошение об этом? — Да, ваша честь. Он предпочитает двигаться быстрым темпом, поскольку уверен в своей невиновности по предъявленным обвинениям — абсолютно, на все сто процентов. — Посмотрим... Судья медлил потому, что прочитал нечто, лежавшее перед ним на столе. До сих пор он так и не взглянул в сторону Гладдена. — Значит, как я понимаю, вы не собираетесь откладывать это слушание на десять дней? — Одну минуту, ваша честь, — произнес Краснер, оборачиваясь к своему клиенту, и затем произнес шепотом: — Вы имеете право на предварительные слушания по делу в период десяти рабочих дней суда. Вы можете отложить слушание, и судья перенесет их на другой день. В противном случае он начнет предварительные слушания немедленно. Десять дней отсчитываются, начиная с этого момента. Если вы откажетесь от переноса, это еще один знак вашей решимости продолжать борьбу и что вы не станете искать милости у прокурора. Возможно, это окажет действие на решение о залоге. — Не переносим. Краснер снова повернулся к судье. — Благодарю, ваша честь. Мы отказываемся от переноса слушаний. Клиент не верит, что подобные обвинения проживут дольше предварительных слушаний, и, следовательно, просит суд рассмотреть его дело так скоро, как это возможно. С тем чтобы он мог... — Мистер Краснер, госпожа Файнсток, возможно, не возразит вашим пространным комментариям, но я это сделаю. Это уголовное слушание. Мы здесь не дискутируем. — Да, ваша честь. Судья повернулся и стал изучать календарь, висевший на дальней стене над головой одного из клерков. Он выбрал дату, отсчитав десять рабочих дней, и назначил провести предварительные слушания в отделении суда номер ПО. Краснер открыл еженедельник и записал дату. Как отметил Гладден, прокурор сделала то же самое. Она показалась ему молодой, но непривлекательной. До настоящего момента женщина не произнесла в суде ни слова. — Итак, — произнес судья, — что скажете о залоге? — Ваша честь, — начала Файнсток, в первый раз за время слушания вставая со своего места. — Народ убеждает суд отойти от залогового плана и назначить сумму в размере двухсот пятидесяти тысяч долларов. Судья Найберг оторвался от бумаг и посмотрел сначала на Файнсток, а затем, в первый раз, на Гладдена. Показалось, что при помощи осмотра он пытался удостовериться: отчего этого человека оценивают в столь большую сумму при сравнительно небольшом объеме обвинений. — Почему это, госпожа Файнсток? — спросил он. — Я не вижу перед собой ничего, что побуждало бы к такому отходу. — Ваша честь, мы полагаем, что в данном случае существует риск бегства от следствия. Обвиняемый отказался дать информацию о месте жительства или хотя бы о месте, где поставил машину. Его водительское удостоверение выдано в штате Алабама, и мы не можем удостоверить его подлинность. Итак, для начала: мы не уверены даже в том, что Гарольд Брисбен — его подлинное имя. Мы не знаем, кто он и где живет, имеет ли он работу или семью, и поэтому считаем, что существует риск его исчезновения. — Ваша честь, — вскочил со своего места Краснер, — госпожа Файнсток сделала ошибочные заявления. Имя моего клиента известно полиции. Оно подтверждается законно выданным водительским удостоверением штата Алабама, за которым не известно никаких проблем. Мистер Брисбен только что прибыл в город в поисках работы и потому не имел постоянного места жительства. Как только он сможет устроиться, немедленно известит власти. Мой клиент может находиться в контакте с правосудием в любое время, при помощи сотрудников моего офиса, и он также согласен дважды в день подвергаться проверке — мной или любым лицом, которое назначит ваша честь. Как ваша честь знает, отклонение от залогового плана требует оснований, подтверждающих склонность обвиняемого к совершению побега. Отсутствие постоянного адреса никоим образом не является основанием для заявлений о такой склонности. Напротив, мистер Брисбен заявил о своей невиновности и не желает откладывать слушания по своему делу. Он совершенно ясно выразил намерение противостоять обвинениям и очистить свое имя чем скорее, тем лучше. — Контакт с вашим офисом — это хорошо, но как быть с адресом? — задал вопрос судья. — Где именно он собирается жить? Мне кажется, вам следует отвлечься от своих рассуждений и обратить внимание на тот факт, что до своего ареста этот человек уже пытался обмануть офицеров полиции. — Ваша честь, мы оспариваем это обвинение. Полицейские были одеты в гражданское платье и никоим образом не обозначили свою принадлежность к полиции. Мой клиент имел при себе весьма дорогостоящее оборудование, фотокамеру, которая к тому же дает ему средства для существования. Он опасался, что может стать жертвой грабежа. По этой причине он и убегал от своих преследователей. — Очень интересно, — заметил судья. — Вернемся к вопросу относительно адреса. — Мистер Брисбен снимает комнату в «Холидей инн» на бульваре Пико. Оттуда он отправляется на поиски работы. Мой клиент — фотограф и дизайнер графики, он работает по заказам и уверен в собственных перспективах. Он не планирует уезжать. Как я уже отметил, он собирается опровергнуть эти... — Именно, мистер Краснер, как вы уже сказали. Какого рода залог вы собираетесь предложить? — Видите ли, сэр, четверть миллиона долларов при обвинении в сбросе одной мусорной корзины в океан — это весьма странно. Я считаю честным требование залога в пять или даже десять тысяч долларов, что более соответствовало бы характеру обвинений. Мой клиент весьма стеснен в средствах. Истратив все деньги на внесение залога, он не сможет оплатить жилье и юридическую помощь. — Не забывайте об обвинениях в вандализме и препятствовании действиям полиции. — Ваша честь, как я уже говорил, он бежал от полиции, поскольку не имел об этом ни малейшего понятия. Он полагал... — Мистер Краснер, я снова предупреждаю — оставьте ваши аргументы суду присяжных. — Простите, ваша честь, но прошу, взгляните на обвинения. Совершенно ясно, что этот случай попадает под определение мелкого хулиганства и, следовательно, размер залога должен определяться соответствующим образом. — Что-либо еще? — Нет. — Госпожа Файнсток? — Да, ваша честь. Народ продолжает убеждать суд отойти от залогового плана. Два основных обвинения, выдвинутых против мистера Брисбена, относятся к уголовным и останутся таковыми. Вопреки заверениям мистера Краснера народ не считает, что обвиняемый избавлен от склонности к побегу от правосудия, и не считает, что его настоящее имя — Гарольд Брисбен. По мнению моих детективов, обвиняемый покрасил волосы примерно в то же время, когда, судя по дате выдачи, получил свои водительские права. Что согласуется с возможной попыткой затруднить идентификацию личности. Мы рассчитываем получить данные с отпечатками пальцев из департамента полиции Лос-Анджелеса сегодня и проверить, не... — Ваша честь, — прервал ее Краснер, — я должен заявить протест на основании того... — Мистер Краснер! — повысил голос судья. — Вам предоставят слово. — Кроме того, — продолжала Файнсток, — арест мистера Брисбена явился следствием иных подозрительных действий, в которых он непосредственно участвовал. А именно... — Протестую! — ...фотографирование малолетних детей, часть которых находились без одежды, скрытое от них самих и от наблюдения их родителей. Инцидент... — Ваша честь! — ...обвинение по которому уже было представлено ранее, произошел после того, как мистер Брисбен попытался скрыться от офицеров полиции, собиравших изобличающие его факты. — Ваша честь, — громко произнес Краснер, — не существует никаких тяжких обвинений, предъявленных моему клиенту. Все, что пытается сделать окружной прокурор, — это признать человека виновным до того, как суд вынесет свое решение. Это совершенно неуместно и аморально. Если мистер Брисбен действительно совершил подобные действия, тогда где ваши обвинения? В зале суда наступила тишина. Выпад Краснера даже заставил остальных поверенных, шептавших что-то своим клиентам, убавить голос. Взгляд судьи медленно перешел от Файнсток на Краснера и дальше — на Гладдена, прежде чем он снова посмотрел на обвинителя и продолжил обсуждение: — Госпожа Файнсток, существуют ли в настоящее время иные обвинения, расследуемые вашими сотрудниками? Я подчеркиваю: в настоящий момент. Файнсток помедлила и затем неохотно сказала: — Нет иной информации, представленной в деле, однако полиция, как я уже сказала, продолжает расследование с целью выяснения настоящего имени и рода занятий обвиняемого. Судья снова посмотрел в бумаги, разложенные перед ним, и углубился в чтение. Краснер открыл было рот, собираясь что-то добавить, но передумал. Судя по всему, судья уже принял решение. — Залоговый план требует в данном случае установить сумму в десять тысяч долларов, — сказал судья Найберг. — Я намерен несколько отклониться от него и установить залог в пятьдесят тысяч долларов. Мистер Краснер, я буду готов вернуться к этому решению позднее, если к тому времени ваш клиент сумеет представить окружному прокурору подтвержденные сведения о своем адресе, имени и тому подобном. — Да, ваша честь. Весьма вам признателен. Судья объявил следующее по очереди слушание. Файнсток закрыла лежавшую перед ней папку, отложив ее в стопку справа от себя, взяла другую, слева, и открыла ее. Адвокат обернулся к Гладдену, еле заметно улыбаясь: — Извините. Я полагал, мы поднимемся не выше двадцати пяти. Вся прелесть в том, что она скорее всего просто счастлива. Просила четвертак, а рассчитывала или на гривенник, или на пятачок. Вышел пятачок. — Ну и ладно. Как скоро я выйду отсюда? — Сидите спокойно. Я вас вытащу в течение часа. Глава 11 Около берега озеро Мичиган уже замерзло, а край непрочного еще льда выглядел причудливо-неровным и даже красивым. Верхние этажи высотки с логотипом «Сирз» оказались скрыты за серовато-белой пеленой, окутавшей весь город. Такой вид открывался мне со скоростного шоссе Стевенсон. Утро постепенно переходило в день, и я предположил, что до вечера снег пойдет еще не один раз. А я думал, что в Денвере холодно — пока не вышел из самолета в Мидуэе. С моего последнего приезда в Чикаго прошло три года. И несмотря на все тот же холод, я уже подзабыл, что это за место. В начале восьмидесятых я посещал здесь школу журналистики и успел полюбить этот город. Я надеялся остаться здесь по завершении учебы, прибившись к какой-либо из местных газет. Но «Трибюн» и «Санди таймс» сделали ручкой, а беседовавшие со мной редакторы посоветовали уехать, набраться опыта, а затем уж вернуться с собственными сюжетами. Горькое разочарование. Не столько их отказ, сколько перспектива покинуть город. Само собой, что я мог получить место в бюро городских новостей, где подрабатывал в студенческие годы. Однако редакторы имели в виду совсем иной опыт, а мне была не по душе сама идея работать где угодно, только не в офисе. При том, что платили там словно школяру, которому больше нужен его клип, чем деньги. Потому я уехал домой и поступил на работу в «Роки». С тех пор прошло много лет. Поначалу я ездил в Чикаго минимум два раза в год — повидать друзей и зайти в знакомые мне бары, но со временем и это забылось. Итак, в последний раз я приезжал сюда три года назад. Как раз тогда мой друг, Ларри Бернард, поступил на работу в «Трибюн» после долгого отсутствия и набрал наконец тот самый опыт, о котором уже сказано. Повидав его, больше я не возвращался. Думаю, теперь я располагал сюжетами, достойными такого издания, как «Трибюн», но посылать их в Чикаго даже не приходило в голову. Из такси я вышел около отеля «Хайатт», по другую сторону от редакции «Трибюн». Поселиться раньше трех часов дня не удавалось, пришлось оставить вещи у дежурного и поискать таксофон. Недолго помусолив телефонную книгу, я набрал один из номеров департамента полиции Чикаго («Третий район, тяжкие преступления») и произнес имя детектива Лоуренса Вашингтона. Услышав в ответ его голос, я повесил трубку. Достаточно убедиться, что он на месте. Мой опыт общения с копами, чисто репортерский, подсказывал: не стоит договариваться о встрече. Сделав так, вы лишь укажете точное место, которого им следует избегать, и точное время, когда не надо приходить. Большинство полицейских не любят разговаривать с нами, а многие вообще предпочитают не светиться в компании с журналистом. А с теми немногими, кто не делает этого, лучше осторожничать самому. Так что приходится извиваться как уж. Это такая игра. Положив трубку, я взглянул на часы. Почти двенадцать. Оставалось еще двенадцать часов. Рейс на Даллас вылетал ровно в восемь, следующим утром. Выйдя из отеля, я поймал такси и, заставив водителя включить печку, велел ему ехать по Бельмонт и Уэстерн, с намерением добраться в Линкольн-парк. По дороге я вспоминал описание места, где обнаружили тело ребенка. С того момента прошел ровно один год. Я подумал, что место происшествия, конечно, если я его найду, будет иметь тот же вид, что и год назад. Открыв ноутбук, я загрузил программу и нашел страницу из «Трибюн», что скопировал вчера вечером в библиотеке «Роки». Прокрутив абзацы с второстепенными деталями дела Смазерса, я разыскал описание места, где обнаружили тело. На него наткнулся ученый-зоолог, срезавший путь и направившийся к дому своей подружки прямо через парк. Мальчик лежал на открытом заснеженном поле, там, где летом проходили состязания международной лиги по игре в итальянские кегли — бочи. В статье говорилось, что в конце Кларк-стрит, около ее пересечения с Висконсин, есть конюшня красного цвета, которая является частью городского зоопарка. Движение не было напряженным, и до парка мы добрались минут за десять. Я сказал водителю, чтобы тот проехал по Кларк, остановившись у бровки сразу за перекрестком. Парк оказался укрытым свежевыпавшим снегом, на котором виднелось совсем немного следов. Как я заметил, глубина снега еще не достигала и трех дюймов, судя по боковинам скамеек, расставленных вдоль дорожек. Часть парка, в которой я оказался, выглядела совершенно безлюдной. Выйдя из машины, я прошел на поляну, не предполагая обнаружить ничего и одновременно в ожидании чего-то неизвестного. Не знаю, чего именно я ждал. Вероятно, это было лишь минутное ощущение. Пройдя половину пути, я наткнулся на цепочку следов, пересекавших мой путь слева направо. Пройдя еще немного, встретил следы еще одной вереницы ног, шедших теперь справа налево. Дети, подумал я. Возможно, экскурсия в зоопарк. Если, конечно, он открыт. Я взглянул в сторону красного цвета строения и только в этот момент заметил цветы, лежавшие возле огромного дуба, на расстоянии примерно двадцать ярдов от меня. Направляясь к дереву, я инстинктивно понял, что это такое. Цветы отмечали годовщину того дня. И место. Подойдя ближе к дереву, я увидел, что цветы — ярко-красные розы, рассыпавшиеся на снегу словно кровь. Они оказались искусственными и были сделаны из древесной стружки. В развилке самой нижней ветви дерева кто-то оставил маленькое фото, сделанное в ателье. Улыбающийся мальчик, локтями упершийся в стол и охвативший ладонями свои щеки. На нем были надеты красный пиджачок и белая рубашка с повязанным на шее совсем небольшим синим галстучком. Как я понял, сюда приходила его семья. Интересно, подумал я, почему они не устроили поминание на его могиле? Пруды около конюшни уже покрылись льдом, и там на коньках катались несколько человек. Никого больше. Посмотрев на Кларк-стрит, я заметил ожидавшее меня такси. На противоположной стороне улицы возвышалось кирпичное здание. Надпись на нависающей части фронтона гласила: «Дом Хемингуэя». Именно оттуда вышел зоолог, вскоре обнаруживший маленькое детское тело. Обернувшись, чтобы снова взглянуть на фото, вставленное в развилку, я решительно потянулся к снимку и снял его с дерева. Карточка оказалась запечатанной в пластмассу, защищавшую бумагу от осадков. Такой же пластик, как на водительских правах. На оборотной стороне — имя мальчика, и больше ничего. Я опустил фото в карман пальто. Я подумал, что однажды оно понадобится, чтобы продолжить мою повесть. Такси еще ожидало меня, гостеприимное и теплое, словно жилая комната с камином. Пока мы ехали в Третий район, я продолжал изучать «Трибюн». Факты казалась столь же ужасающими, как и в случае с убийством Терезы Лофтон. Мальчика похитили с территории обнесенного забором центра отдыха начальной школы, располагавшейся на Дивижн-стрит. Он и еще двое детей вышли на улицу, чтобы поиграть в снежки. Как только учительница заметила, что детей нет в классе, она тут же вышла на улицу и собрала всех. Не оказалось только Бобби Смазерса. Оба двенадцатилетних свидетеля не смогли рассказать следователям ничего существенного. По их словам, Бобби просто исчез. Отвлекшись от своей снежной забавы, они посмотрели вокруг и больше его не увидели. Заподозрив, что мальчик спрятался и хочет с ними позабавиться, они нарочно не стали его искать. Тело мальчика нашли на снегу следующим днем. На поляне для игры в кегли, в Линкольн-парке. Несколько недель, с утра до вечера, шло расследование, возглавляемое детективом Джоном Бруксом. Он вел дело с начала до конца и не продвинулся дальше, чем оба двенадцатилетних свидетеля: в тот день Бобби Смазерс исчез с территории школы. Прочитав, я задумался о сходных со случаем Лофтон деталях. Таких моментов нашлось немного. Девушка взрослая, белой расы. Мальчик — чернокожий и совсем-совсем ребенок. Настолько далеки в словесном описании, насколько вообще возможно. Но они оба исчезли более чем за 24 часа до своего обнаружения, и оба изуродованных тела найдены в городских парках. Наконец, оба в свой последний день находились в детских учреждениях: мальчик — в школе, а девушка — в детском садике, где работала. Я не имел представления о важности всех обстоятельств, но это единственное, чем реально располагал. * * * Штаб Третьего района представлял собой настоящую крепость, выстроенную из ярко-оранжевого кирпича. В этом вытянутом двухэтажном здании находился также городской суд Первого района округа Кук. Нескончаемым броуновским движением здесь кишели люди, сновавшие туда и обратно через стеклянные, мутные от табачного дыма двери. Потолкавшись в дверях, я вошел внутрь и попал в просторное помещение, пол которого был мокрым от растаявшего снега. Первый барьер оказался из кирпича, сложенного в перевязку. Пусть двери и стеклянные, но если кто-то захочет прорваться в здание на автомобиле, до копов, засевших за стойкой, ему не добраться. Иное дело — граждане, оказавшиеся по эту сторону преграды. Я взглянул направо, в направлении лестницы. Память услужливо подсказала: ступени ведут наверх, в кабинет детективов. Вроде бы можно забить на процедуру и пойти прямо к ним. Но я решил иначе. Когда вы нарушаете полицейские правила, даже самые простые, копы становятся раздражительными. И я шагнул к одному из полисменов, находившихся за барьером. Он заметил сумку с ноутбуком, висевшую на моем плече. — Решили нас подорвать? — Нет, это всего лишь компьютер, — ответил я. — На месте ли детектив Лоуренс Вашингтон? Я бы хотел с ним поговорить. — А вы кто? — Мое имя Джек Макэвой. Детектив со мной не знаком. — Вам назначено? — Нет. Это касается дела Смазерса. Можете ему так и сказать. От удивления брови дежурного приподнялись на дюйм. — Послушайте, откройте-ка свою сумку и достаньте компьютер — мы его проверим, а пока я позвоню. Я сделал, как он и просил, открыв сумку. Точно так меня проверяли в аэропорту. Включил питание, затем снова выключил и отодвинул ноутбук от себя. Полицейский что-то говорил в телефонную трубку, наблюдая за моими действиями. Похоже, он беседовал с секретарем. Я предполагал, что упоминание Смазерса позволит мне не терять времени на объяснения. — Тут один гражданин, он хочет поговорить с Ларри Ноги насчет паренька. Несколько секунд коп слушал, затем повесил трубку. — Второй этаж. По ступенькам наверх, потом по левую руку холл, вам в последнюю дверь. Спросите убойный отдел. Вам к тому парню, что черный. — Спасибо. Поднимаясь наверх по ступеням, я подумал, как просто он определил Смазерса: «паренек». Кто бы ни слушал дежурного на том конце провода, он понял, кто имелся в виду. Обстоятельство говорило о многом. Больше, чем газеты. Копы делают все, чтобы лишить свои дела персональных черт. В этом они подобны серийным убийцам. Если жертва — это не личность, которая живет, дышит и может сделать больно, она не станет вас преследовать. И тогда бояться нечего, «мертвые не кусаются». Называть жертву «паренек» против практики полиции. Что наводило на мысль: спустя год это дело крепко держит Третий район за одно место. Комната, где сидели детективы из убойного, занимала площадь примерно с половину теннисного корта и оказалась устлана зеленым ковровым покрытием. Всего там было три рабочие зоны, по пять столов в каждой. Две пары столов стояли друг против друга, а еще один — стол сержанта — в торце. Вдоль стены, слева от меня, располагались ряды папок, запертых перекладинами. У дальней стены, за тремя рабочими зонами, находились два офиса, из которых можно было наблюдать за всем происходящим через стеклянные окна. Один из офисов занимал лейтенант. Другой, судя по всему, предназначался для допросов. Там стоял стол, и я заметил за ним мужчину и женщину, перекусывавших бутербродами. Кроме них, еще трое находились в обшей комнате за столами. Секретарь сидела у входа. — Это вы к Ларри Ноги? Я кивнул, и она указала на мужчину, сидевшего за столом чуть поодаль. В своем отсеке он находился один. Я прошел к нему. Человек не оторвался от бумаг, даже когда я встал рядом. — Снег идет? — спросил он. — Пока нет, но собирается. — Так всегда. Я Вашингтон. Что нужно? Я взглянул на двух детективов, сидевших в соседних ячейках. Эта парочка даже не взглянула в мою сторону. — Я хотел поговорить с глазу на глаз. О том пареньке, Смазерсе. Есть кое-какая информация. И не обернувшись, я уже знал: остальные уставились на меня. Вашингтон положил наконец ручку и поднял взгляд на меня. На вид я дал бы детективу лет тридцать с небольшим, однако виски его коротко остриженных волос тронула седина. Впрочем, физически он выглядел превосходно. Я сказал бы это и не видя Вашингтона в полный рост. И еще он казался суровым. Вместо формы детектив носил темно-коричневый костюм и белую рубашку с галстуком в полоску. Пиджак едва вмещал накачанный мускулатурой торс. — Хотите поговорить один на один? Что у вас есть такого? — Об этом я скажу вам только наедине. — А вы не из тех, кто хочет исповедаться? Я улыбнулся: — Что, если да? Возможно, я сообщу нечто важное. — Тогда это хороший день. Ладно, пройдемте в нашу особую комнату. Надеюсь, вы не собираетесь просто отнять мое время? Как вас зовут? — Джек Макэвой. — Хорошо, Джек, только имей в виду, я сейчас выставлю оттуда наших ребят, и если ты потратишь мое время впустую, мы все на тебя очень обидимся. — Думаю, проблема вряд ли возникнет. Он встал со своего места, и тут я заметил: детектив много ниже, чем ожидалось. Ладно скроенный мощный торс поддерживали коренастые и слишком короткие ножки. Вот почему дежурный, встретивший меня внизу, назвал его Ларри Ноги. Независимо от того, насколько хорошо сидела одежда, физическая диспропорция предательски уродовала облик детектива. — Что? — спросил он, обходя вокруг стола. — Да ничего. Я говорю... Джек Макэвой... Я отпустил ремень сумки, протянув руку ему навстречу, но Вашингтон даже не обратил на это внимания. — Пройдем в комнату, Джек. — Охотно. Он бросил на меня взгляд, полный пренебрежения. Итак, мы квиты. За Ларри я прошел к двери той самой комнаты, где мужчина и женщина поглощали ленч. Оглянувшись, детектив взглядом показал на мою сумку. — Что там? — Компьютер. И в нем нечто весьма интересное. Он распахнул дверь, и сидевшие в комнате уставились на Вашингтона. — Простите, ребята, пикник окончен. — Ноги, ну дай нам десять минут, — проговорил мужчина, уже поднимаясь с места. — Не могу. У меня клиент. Завернув в бумагу остатки сандвичей, детективы без всякого препирательства покинули комнату, хотя показалось, что мужчина посмотрел на меня со сдержанным недовольством. Наплевать. Вашингтон сделал знак, и я положил сумку с ноутбуком на стол, рядом с перегнутым пополам картонным знаком «Не курить!». Мы сели по противоположные стороны стола. В комнате пахло куревом и салатом. — Итак, чем могу быть полезен? — спросил Вашингтон. Собравшись с мыслями, я старался выглядеть спокойным. Общаясь с копами, всегда испытываешь некоторый дискомфорт, даже если их речи и кажутся приятными. Постоянно думаешь, что они тебя в чем-то подозревают. В чем-то нехорошем. Заранее ищут в тебе червоточину. — Не знаю, с чего начать. Я из Денвера. Приехал утром. Я репортер и пересек половину... — Постой-постой... Ты репортер? И какого рода репортер? Я уловил гневный импульс, и его левая щека слегка дернулась. Что не было неожиданным. — Репортер из отдела новостей. Я работаю в «Роки-Маунтин ньюс». Просто выслушай до конца, и если потом решишь выставить, твое дело. Но я не думаю, что до этого дойдет. — Видишь ли, приятель, я уже наслышан о способностях таких говорунов, как ты. У меня нет на тебя времени. Я не... — Что, если Джона Брукса убили? Я наблюдал за его реакцией, стараясь уловить, верит ли он в эту версию. Но ничего не происходило. Вашингтон держал все внутри. — Твой напарник, — повторил я еще раз. — Думаю, его убили. Детектив покачал головой: — Не надо, я хорошо слышу. Только кто? Кто его убил? — Тот же, кто убил моего брата. На мгновение я замер, взглянув на него и убедившись, что теперь внимание Вашингтона сосредоточено полностью на мне. — Мой брат был полицейским и занимался расследованием убийств в Денвере. Его убили около месяца назад. Сначала копы считали это самоубийством. Я начал копать самостоятельно и вот оказался здесь. Я действительно репортер, хотя не об этом речь. Дело в моем брате. И в твоем напарнике. Вашингтон сдвинул брови и уставился прямо на меня. Воцарилось томительное молчание. Я ждал, когда он очнется. Однако Ларри будто окаменел. Или он поверил, или просто вышвырнет меня отсюда. Выйдя из оцепенения, мой визави резко откинулся на стуле. Достав из внутреннего кармана пачку сигарет, закурил, а затем вытащил из угла мусорницу, поставив ее так, чтобы стряхивать пепел. Я представил, сколько раз он слышал о вреде курения для роста юноши. Выпуская дым, Ларри задирал голову вверх, и дым уходил выше, собираясь у потолка. Наконец он перегнулся через стол, приблизив лицо ко мне. — Я еще не знаю, что ты за фрукт. Покажи документы. Кажется, мы перешагнули через пропасть, нас разделявшую. Достав бумажник, я протянул ему водительское удостоверение, пресс-карточку и пропуск в департамент полиции Денвера. Детектив просмотрел их тщательно и до конца, но я знал заранее, что он меня выслушает. Что-то такое было в смерти Брукса. И он явно хотел услышать повесть репортера, которого даже не знал. — Ладно, — произнес Ларри, возвращая документы. — Значит, ты настоящий репортер. Но из этого еще не следует, что я должен тебе верить. — Не спорю. Однако ты мне уже поверил. — Слушай, ты собираешься рассказать или передумал? Не думаешь ли: раз в этой проклятой истории что-то не так, вроде... типа... Короче, что ты знаешь? — Немногое. То, что напечатано в газетах. Вашингтон загасил сигарету о край мусорной корзины и бросил окурок на дно. — Что же, Джек, тогда рассказывай свою историю. В противном случае ты сделаешь мне большое одолжение, свалив отсюда. Записи не понадобились. Рассказав ему все, в самых мельчайших деталях, я не обращался к блокноту, потому что помнил все до точки. Это заняло около получаса, в течение которого Вашингтон выкурил еще две сигареты, не проронив ни слова. Оба раза он не выпускал сигарету изо рта, так что дым скрывал его глаза. Но я уже знал. Как и с Векслером. Я лишь подтверждал то, что Ларри понимал в глубине души. — Нужен ли номер Векслера? — спросил я, закончив свой рассказ. — Он подтвердит: все сказанное — правда. — Нет. Если понадобится, я найду его сам. — Вопросы у тебя есть? — Нет, только не сейчас. Он взглянул на меня в упор. — И что теперь? — Я хочу проверить. Где ты остановился? — Отель «Хайатт», около реки. — Ясно, позвоню позже. — Детектив Вашингтон, так не пойдет. — Как это? — А вот как: я сюда пришел со своей информацией и хочу уйти с вашей. Мне нужно задать вам несколько вопросов. — Послушай, мальчик, такого договора между нами не было. Ты пришел сам и рассказал свою историю, так... — Не нужны мне твои понты, папаша, и не называй меня «мальчиком». Я не из деревни приехал. Я дал сведения, и взамен мне нужно кое-что получить. Я за этим приехал. — Сейчас у меня ничего нет, Джек. — Хватит врать! Как ты можешь сидеть и врать? Врать, когда я знаю точно: у тебя кое-что есть. И мне нужно это! — Что, сделаешь статейку, и она приведет сюда остальных шакалов, таких же, как ты? Теперь уже я перегнулся к нему через стол. — Говорю же, речь не о статье! Я откинулся назад, и мы посмотрели друг другу в глаза. Я захотел покурить, но не нашел у себя ни одной сигареты, а просить у Ларри не хотелось. Тишина была нарушена лишь тогда, когда один из детективов, сидевших вначале в общей комнате, приоткрыл дверь и посмотрел на нас. — Все в порядке? — спросил он. — Вали отсюда, Реццо, — ответил Вашингтон. Едва дверь закрылась, он заметил: — Любопытный такой, засранец. Знаешь, что они подумали? Нет? Они подумали: может, ты решил накопать что-то про паренька? Годовщина, знаешь ли... Странные вещи творятся в мире. Подождем, все еще услышат настоящую историю. Я вспомнил о фотографии, лежавшей в кармане. — Я побывал на том месте, пока добирался сюда. Там цветы. — Обычная картина, — ответил Вашингтон. — Семья часто туда приезжает. Я кивнул, почему-то ощутив вину за то, что забрал фото. Поэтому не стал ничего говорить. Просто ждал, что сделает Вашингтон. Казалось, он немного отошел. Каменное лицо разгладилось и смягчилось. — Слушай, Джек, нужно кое-что выяснить. И немного это обмозговать. И если говорю, что позвоню, значит, позвоню. Возвращайся в отель и закажи массажистку или еще что. Так или иначе, я сам выйду на связь в пределах двух часов. Я облегченно кивнул, и он встал из-за стола. Через стол Вашингтон подал мне правую руку. Я ответил крепким пожатием. — Хорошо сработал. Для репортера, разумеется. Я взял свой компьютер и вышел. Отдел показался более населенным, причем большинство из присутствующих теперь наблюдали, как я иду к выходу. Судя по времени, которое мы провели наедине, все поняли, что я не похож на чокнутого. На улице еще похолодало, а снег начинал сыпать всерьез. Минут пятнадцать я безуспешно ловил такси, пока не остановил наконец машину. На обратном пути я уговорил водителя сделать крюк через Висконсин и Кларк-стрит, выпрыгнул из автомобиля и по свежему снегу добежал до дерева. Я положил фотографию Бобби Смазерса обратно. Туда, где нашел. Глава 12 Ларри Ноги промариновал меня до вечера. В пять я попытался до него дозвониться, но найти детектива в Третьем районе или, как называли его подразделение в департаменте, «11-21», оказалось невозможно. Секретарь убойного отдела отказалась раскрыть место пребывания Вашингтона, равно как и оповестить его о моем звонке. В шесть, когда я наконец смирился с неудачей, в дверь постучали. Это был Ларри собственной персоной. — Ты готов, Джек? — спросил он, отказавшись войти. — Давай прокатимся. Машина Вашингтона оказалась припаркованной на служебной стоянке отеля. Под ветровым стеклом виднелся полицейский пропуск, так что проблем не возникло. Мы сели в машину и куда-то двинулись. Переехав через реку, мой напарник взял к северу, направившись на Мичиган-авеню. Снег шел и шел. Насколько я мог судить, снегопад продолжался весь день, и по обе стороны трассы высились целые валы. Многие из двигавшихся по дороге автомобилей покрывал слой снега толщиной в три дюйма. От холода из моего рта вырывался белый пар, и Вашингтон включил обогреватель на всю катушку. — Наверное, ты привез нам столько снега. Как считаешь, Джек? — Похоже на то. Он задал вопрос скорее для приличия или чтобы завести разговор. Меня заботило, когда Вашингтон заговорит о деле. Однако если детектив действует в собственном темпе, все равно он скажет, рано или поздно. Как репортер я еще успею задать свои вопросы. Он повернул налево, на Дивижн, направляясь дальше от озера. Блеск роскоши Миракл-Мэйл и Голд-Коаст быстро сошел на нет, а уличная застройка становилась все более бедной, даже ветхой, и требовала срочного ремонта. Я предположил, что мы, вероятно, направляемся в сторону школы, возле которой исчез Бобби Смазерс, но Вашингтон хранил молчание. Стемнело. Мы миновали Эль и вскоре подъехали к школе. Вашингтон махнул рукой в направлении здания. — Сюда ходил мальчик. В этот двор. Здесь он и исчез. — Детектив сжал кулак. — Вчера я проторчал тут целый день. Как ты знаешь, была годовщина этого исчезновения. На всякий случай. Надеялся, что тот человек, исполнитель, снова появится. — И что же? Вашингтон молча покачал головой и глубоко задумался. Однако машину он не остановил. Если он и хотел, чтобы я увидел школу, взгляду суждено было остаться мимолетным. Мы продолжали ехать на запад и вскоре добрались до района, где стояли кирпичные дома, издали казавшиеся почти заброшенными. Я узнал эти дома. «Спальный район». Громады, неясно освещенные и выделявшиеся на фоне мрачно-синего неба, как одно целое. Такими они всегда представали перед своими обитателями, озябшими и опустошенными лишенцами с городских окраин. — Что ты задумал? — спросил я Вашингтона. — Тебе знакома местность? — Да-а. Здесь я пошел в школу. Жил в Чикаго, как понимаешь. Всякий знает Габрини-Грин. Почему ты спросил? — Я тоже вырос здесь. И Попрыгунчик Джон Брукс отсюда. Внезапно мне пришла в голову мысль о несуразности происходящего. Во-первых, попробуй сначала выжить в этом районе, а потом, во-вторых, выжив, стань-ка полицейским. — Это вертикальные гетто, каждый из домов. Мы с Джоном обычно говорили, что есть лишь одно место, где можно вызвать лифт, направляясь в ад. Я просто кивнул. Это из другой жизни, не из моей. — Если только лифт работал, — добавил Вашингтон. Вдруг до меня дошло одно обстоятельство: никогда раньше Брукс не представлялся мне чернокожим. Места для фото не нашлось ни в одной статье, как не было и причины упоминать его расовую принадлежность. Я решил, что он должен быть белым, и к исходному пункту этого допущения следовало бы вернуться позже. Сейчас же я лишь пытался понять, куда именно старается повести наш разговор Вашингтон. Он выехал на площадку возле одного из строений. На ней стояли мусорные баки, украшенные десятками граффити. Здесь же располагалась неплохо укатанная баскетбольная площадка, кольца на которой давно выломали. Вашингтон поставил машину на стоянку, но двигатель выключать не стал. Не знаю, чего он хотел: то ли сохранить тепло в машине, то ли оставить нам возможность быстро уехать на случай непредвиденных обстоятельств. Невдалеке я заметил группу подростков, одетых в длинные пальто, с черными, как ночное небо, лицами. Они выбежали из ближайшего к нам здания и скрылись в подъезде другого. — В такой момент начинаешь себя спрашивать: какого черта я тут делаю? — проговорил детектив. — Оно и понятно. С точки зрения белого, вроде тебя. Я снова не ответил. Пусть уж Вашингтон гнет свое; только куда это нас выведет? — Посмотри вон на то здание, третье справа. Это был наш дом. Я жил с бабушкой на четырнадцатом этаже, а Джон с матерью — на двенадцатом, на один этаж ниже нас. В здании не предусмотрели тринадцатого этажа, и все же несчастий хватало на всех. Ни у кого из нас не было отцов. По крайней мере таких, которые хоть иногда показывались. Я подумал: он хочет что-то сказать, но что именно — не имел никакого представления. Нелегко представить себе, что за путь прошли эти двое, чтобы найти себя в жизни. Выйти из этого здания, напоминавшего скорее надгробный памятник. Я продолжал слушать молча. — Мы с ним по жизни всегда оставались друзьями. И, черт побери, он кончил тем, что женился на моей первой девушке, Эдне. Затем, уже в департаменте, когда мы оба пришли работать в отдел по расследованию убийств, после многолетней обкатки со старшими детективами, сразу попросили сделать нас напарниками. Черт, они так и сделали. Даже тиснули о нас статейку в «Санди таймс». Нас определили в Третий район, потому что он включал и этот участок. Они считали, будто нам поможет личный опыт. Большая часть наших дел именно отсюда. Но все относительно. Думаю, мы попали под раздачу случайно, когда нашли мальчишку с отрезанными пальцами. Да, дьявольщина, звонок раздался точно в восемь. Случись он десятью минутами раньше, и дело получила бы ночная смена. Некоторое время он сидел молча. Вероятно, размышляя о том, к чему привела бы разница, займись делом другая бригада. — Однажды вечером, раскрыв это дело или еще что-то, мы с Джоном приехали бы сюда, поставили машину как раз на этом месте и просто посмотрели вокруг. Теперь я наконец понял его адресованное мне «послание». Ларри Ноги знал, что Попрыгунчик Джон не мог застрелить себя сам, потому что хорошо представлял себе, какого напряжения стоило Бруксу выбраться из этого места и чему его это научило. Брукс нашел дорогу из ада и ни за что не вернулся бы туда по своей воле. Вот в чем состояло послание. — Отсюда твоя уверенность, да? Вашингтон посмотрел на меня со своего сиденья и коротко кивнул. — Это относится к тем вещам, которые знаешь, и не более того. Он не убивал себя. Я говорил это в полиции, но им не захотелось копать глубже и дело просто кинули на хер. — Итак, все, что у тебя есть, — это ощущения. А не осталось ли чего более существенного? — Одно обстоятельство, которое показалось малозначительным. Я имею в виду — в сравнении с тем, что они имели и так: его записку, историю общения с психологом и улики с места происшествия. Все выглядело очень логично. Все знали, что это самоубийство, еще до того, как положили Брукса в мешок и унесли оттуда. Обычное дело: отрезать и прострочить по мерке. — Так что за обстоятельство? — Выстрелов было два. — Что ты имеешь в виду? — Поехали отсюда. Предлагаю перекусить. Он включил передачу, и машина описала широкую дугу, выезжая со стоянки обратно на улицу. Мы двинулись к северной части района по улицам, где я не бывал никогда прежде, поэтому не имел понятия, куда везет меня Вашингтон. Минут через пять я начал испытывать желание услышать весь рассказ до конца. — И все же что насчет двух выстрелов? — Он выстрелил два раза, представляешь? — Действительно? В газетах такого не печатали. — Они никогда не раскрывают публике всех обстоятельств. Но я-то побывал в том доме. Когда Эдна нашла Брукса, она вызвала именно меня. И я приехал до полиции из Главного управления. Один выстрел в рот, а другой — в пол. Официальная версия такова: первый выстрел он сделал, желая убедиться, что способен нажать на спуск. Вроде как тренировка. Чтобы себя завести. Второй выстрел, и он сделал это. Будто бы. В чем нет и капли смысла, хотя это ясно только мне. — Почему нет смысла? И для чего, по-твоему, сделали два выстрела? — Думаю, застрелили его первым выстрелом, в рот. Второй понадобился для экспертизы, чтобы остались следы. Преступник обхватил оружие рукой Джона и выстрелил в пол. На руке остались следы выстрела. Самоубийство. Дело закрыли. — И к тебе никто не прислушался? — Никто, до этого самого дня. Пока не появился ты со своим Эдгаром По. Я съездил в Главное управление расследований и сказал им, что за информацию ты привез. Я напомнил о своих сомнениях. Это лишь сомнения. Пока. Но они уже собираются открыть дело снова и все пересмотреть. Первое совещание намечено на завтрашнее утро. У нас, в «11-21». Шеф управления обещал, что я буду участвовать. — Прекрасно. Я взглянул в окно, и какое-то время мы ехали молча. Меня охватила легкая эйфория: казалось, теперь все обстоятельства могли занять свои места. Сейчас я имел уже два случая подозрительно странных самоубийств двух полицейских в двух разных городах, расследуемых по второму кругу с подозрением на убийство и, возможно, со взаимной связью. Это, конечно, тема. Слишком уж хорошая тема. И это обстоятельство позволяло ехать в Вашингтон, чтобы получить данные из фонда и даже от ФБР. В том случае, если я окажусь там первым. Если первыми там окажутся копы из Чикаго или Денвера, меня просто выставят, поскольку я буду ненужным. — Почему? — Что «почему»? — Почему он это делает? И что именно он делает? Детектив не отвечал. Он вел машину дальше, в холодную ночь. * * * Мы пообедали вдвоем, расположившись в дальнем углу «Слэммера», обычного бара для полицейских, неподалеку от штаба Третьего района. По случаю холодной погоды и я и он заказали фирменное блюдо — жареную индейку в подливке. За едой Вашингтон бегло обрисовал мне план, разработанный управлением. Он рассказал то, чего не было в прессе, и обещал: при необходимости я смогу получать информацию от лейтенанта, возглавляющего расследование. Группа обязана мне своим существованием, и лейтенант должен посвящать меня во все детали. Детектив сидел за столом, положив на него оба локтя. Выглядело это так, словно он пытался защитить свою порцию. И Ларри Ноги все время порывался говорить с набитым ртом, но потому лишь, что его распирало от восторга. То же чувствовал и я. И также хотел бы застолбить место как в начатом вновь расследовании, так и во всей истории. — Мы связались с Денвером, — продолжал рассказывать Вашингтон. — Работать будем в контакте, выявим всех подозреваемых, и увидишь, что будет. Кстати, как ты поговорил с Векслером? Старик, он дико зол на тебя! — С чего бы? — А ты как думаешь? Почему ты не рассказал ему про По, Брукса и Чикаго? Думаю, ты навсегда потерял контакт с ним, Джек. — Вероятно. У них есть что-либо новое? — Да, это касается охранника из парка. — И что же? — Его подвергли гипнозу. Вернувшись в тот день, он сказал: в момент, когда он посмотрел в окно, на твоем брате была одна перчатка. Другая, со следами выстрела, оказалась на его руке потом, неведомо каким образом. Векслер сказал: «Теперь сомнений нет». Я кивнул, обращая жест больше к себе самому, чем к Векслеру. — Теперь и вы, и Денвер, все вместе обратитесь к ФБР, не так ли? Ведь это преступления, связанные друг с другом и выходящие за границы штатов. — Посмотрим. Ты можешь понять: местная полиция никогда не приходила в восторг от общения с федералами. Сколько раз обращались к ним, и всегда оказывались в идиотском положении. Но ты прав, наверное, бюро неизбежно начнет собственное шоу. Я не стал посвящать Вашингтона в свои планы. Я знал, что должен выйти на ФБР первым. Отодвинув тарелку, я замотал головой. Жуткая история. — Что ты сам думаешь? О чем вообще это дело? — Версий немного, — ответил Вашингтон. — Первая: мы имеем дело с одним человеком, сначала убивающим в месте, избранном по случаю, а затем выбирающим жертву из числа полицейских, расследующих дело. Я кивнул, вполне соглашаясь с его логикой. — Есть вторая версия. Убийства первой фазы не связаны в цепь, а исполнитель второго этапа прибывает в тот или иной город, если случай привлекает внимание. Например, он видит сюжет в телепрограмме и решает поохотиться на копа, возглавляющего расследование. — Та-а-к. — Наконец, третий вариант: это связка из двух преступников. В обоих городах один совершает первое убийство, второй — приходит за ним и совершает второе, убирая отличного копа. Из всех трех мне больше всего не нравится последнее предположение. Слишком много вопросов. Знают ли они друг друга? Работают ли вместе? Это уводит слишком далеко. — Они должны быть знакомы. Как еще второй узнает о месте, где будет действовать первый? — Именно. Впрочем, мы пока решили сосредоточиться на первом и втором вариантах. Мы не знаем, приедут ли к нам представители из Денвера или мы сами пошлем туда своих людей, но придется заняться мальчиком и студенткой колледжа. Рассмотрим все их связи и посмотрим, что из этого выйдет. Я кивнул, задумавшись о первом из вариантов. Один убийца, один человек, совершивший все это. — Если преступник один, то какова истинная цель? — спросил я, обращаясь в большей степени к себе, чем к детективу. — Первая жертва или коп? Вполне вероятно, — продолжал я, — мы имеем дело с тем, кто желает убивать именно полицейских. Это его цель, так? Тогда он использует первое убийство, то есть Смазерса, Лофтон и других, как символ, чтобы обозначить свой замысел. Я осмотрелся вокруг. Высказав свою мысль вслух, пусть она и крутилась в мозгу еще с самолета, я ощутил холодную дрожь. — Привидения? — полушутя спросил Вашингтон. — Да, похоже на то. — А знаешь, откуда это чувство? Раз есть эти два случая, значит, были и другие. Всякий раз, когда полицейский кончает с собой, расследование идет быстро и мирно. Ни один департамент полиции не любит заниматься подобными случаями. Поэтому они вершат следствие быстро, и вот уже мы имеем то, что имеем. И поэтому должны найтись похожие дела. Если первое предположение верно, эта цепь не могла начаться с убийства Брукса и закончиться смертью твоего брата. Существует еще. Могу поклясться. Ларри отодвинул тарелку. Он закончил. Четверть часа спустя детектив высадил меня у отеля «Хайатт». С озера дул пронизывающий ветер. Мне не хотелось оставаться на улице, а Вашингтон отказался подняться в номер. Он дал карточку с номерами телефона и пейджера. — Позвони. — Ладно. — На этом все, — сказал он, протянув ладонь. Я подал свою руку. — И спасибо, мужик. — За что? — Ты заставил поверить. Знай, я обязан тебе. Как и Попрыгунчик Джон. Глава 13 Для начала Гладден несколько секунд смотрел в ярко-голубой экран. Он делал это упражнение перед каждым сеансом, чтобы снять напряжение и злобу. Сегодня задача оказалась труднее. Ярость его просто переполняла. Постаравшись отбросить все лишнее, он положил ноутбук на колени. Очистив экран, перекатил большим пальцем шар манипулятора, вызывая окно терминала удаленного доступа к сети. Кликнув клавишей, выбрал нужную программу. Нажав еще кнопку, разрешил набор номера и стал ждать знакомого, режущего слух звука, всегда сопровождавшего нормальную работу модема. Он подумал: каждый раз это напоминает рождение нового существа. Оно рождается и визжит. Визжит и рождается. Соединение произошло быстро, и на экране компьютера высветился текст приглашения: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СЕТЬ «ЛДДВ»! Через несколько секунд экран снова ожил, и перед Гладденом появилась строка с приглашением к вводу первого из паролей на доступ. Введя комбинацию, он подождал, пока ее примет сервер, и затем, получив новое приглашение системы, ввел второй пароль. Через секунду ему разрешили полный доступ, и на экране появился новый текст: ХВАЛА ПОВЕЛИТЕЛЮ! ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ 1. НИКОГДА НЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ РЕАЛЬНОГО ИМЕНИ. 2. НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ПЕРЕДАВАТЬ СИСТЕМНЫЕ РЕКВИЗИТЫ. 3. НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАТЬСЯ С ДРУГИМИ ПОЛЬЗОВАТЕЛЯМИ В РЕАЛЕ. 4. ВСЕГДА ПОМНИТЬ, ЧТО ДРУГИЕ ПОЛЬЗОВАТЕЛИ МОГУТ БЫТЬ ИНОСТРАНЦАМИ. 5. СИСТЕМНЫЙ ОПЕРАТОР ИМЕЕТ ПРАВО УДАЛИТЬ ЛЮБОГО ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ. 6. ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ НЕ МОЖЕТ ИСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ ЛЮБЫХ ВИДОВ НЕЗАКОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. 7. СЕТЬ НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА КОНТЕНТ. 8. ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ РАБОТЫ НАЖМИТЕ ЛЮБУЮ КЛАВИШУ. Гладден нажал «Ввод», и компьютер сообщил ему, что в памяти есть электронное письмо. Легко коснувшись клавиш, он увидел, как на экране появился текст от системного оператора. СПАСИБО ЗА ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. НАДЕЮСЬ, ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ХОТЯ НЕМНОГО ОБИДНО. НО ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ. РАЗ ВЫ ЧИТАЕТЕ МОЕ ПИСЬМО, ЗНАЧИТ, ДЕЛО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЗАКОНЧЕНО И ЗАБЫТО. БРАВО. УДАЧИ, И ПОСТАРАЙТЕСЬ НЕ ТЕРЯТЬ КОНТАКТА С ОСТАЛЬНЫМИ И САМИМ СОБОЙ. (ХА-ХА!) СЕТЬ Гладден выбрал «Ответить» и подтвердил выбор, нажав «Ввод». На экране высветился шаблон для нового сообщения. Он набрал текст, адресованный отправителю первого письма. ОБО МНЕ НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ. ИСКРЕННЕ ВАШ. А ДЕЛО МОЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЗАКОНЧЕНО И ЗАБЫТО. СЕТЬ Отправив ответ, Гладден ввел новую команду, перейдя в главное меню электронной доски объявлений. Наконец экран заполнил каталог с рубриками. Название каждой рубрики сопровождалось количеством активных сообщений. 1. ОБЩИЙ ФОРУМ 89 2. БИ+9 46 3. БИ-9 23 4. ДЖИ+9 12 5. ДЖИ-9 6 6. ВСЕ ПРЕКРАСНОЕ 51 7. НАБЛЮДЕНИЯ И ЖАЛОБЫ 76 8. ИЩЕЙКИ В ЗАКОНЕ 24 9. СЕРВИСЫ ПО ГОРОДАМ 56 10. БАРТЕР 91 Быстро печатая, он ввел команду, входя в категорию «Наблюдения и жалобы». Тема самая популярная. Большую часть записей он читал, другие написал сам. В основном авторы рассказывали, как дурно обошлась с ними жизнь. Что, возможно, в иные времена их вкусы и инстинкты могли стать нормой. Гладдену всегда казалось, что здесь печатают больше жалоб, чем наблюдений. Открыв файл автора, называвшего себя «Идол», он приступил к чтению. Кажется, о моих делах уже знают. Приближается время, когда я окажусь центром внимания и всеобщего страха. Я готов. Всякий такой же, как я, со временем примет мантию. Закончится безвестность. Мне дадут имя, не то, которое подойдет мне или отразит мои качества. Оно обнажит лишь соответствие другим заголовкам таблоида и вызовет только страх в массе его читателей. Мы всегда изучаем то, чего боимся. Страх движет продажами газет и рейтингами телешоу. Скоро настанет моя очередь их продавать. Скоро начнется охота, и ко мне придет слава. Но им не найти меня никогда. Им не дано понять. И я всегда буду готов к их действиям. Теперь я решил — настало время рассказать всю историю. И хочу ее рассказать. Я напишу обо всем, что было, что есть, и еще — обо всем, что есть я. В этих окошках вы увидите мою жизнь и мою смерть. Ноутбук «БОСВЕЛЛ» не осуждает, не сжимается в страхе от единого слова. Кто лучше «БОСВЕЛЛА», ноутбука, выслушает мою исповедь ? Кто, если не «БОСВЕЛЛ», станет моим лучшим биографом? Сейчас я начну рассказывать. Включите свои фотовспышки. Я буду жить и умирать здесь, в темноте. ИНОГДА ЧЕЛОВЕК СТРАДАЕТ НЕОБЫКНОВЕННО, ТЕРПЕЛИВО И С ЛЮБОВЬЮ Я не написал этого сразу, а думаю, что следовало. Это не имело значения потому, что я верю. Мое страдание — моя вера и терпение. Они не уйдут никогда. Они поведут меня. Они — это я. Теперь я вижу. Думаю, значение сказанного в том, что боль — это дорога, которой мы следуем в жизни. Можно сказать, боль мостит этот путь из всего, что мы совершаем и чем становимся. А мы принимает боль. Мы получаем ее как знание и любим это знание за его жестокую правду. Нам не дано иного выбора. Я чувствую это с полной ясностью и пониманием. Могу обратиться к прошлому и видеть, как боль влияла на мои решения. Могу смотреть в будущее и предвидеть, что со мной произойдет. Теперь я не должен идти. Дорога движется подо мной сама, несет вперед сквозь время, словно лента эскалатора. Она принесла меня сюда. Боль — это утес, где разбит мой лагерь. Я преступник. Я Идол. Боль — моя сущность. Моя боль, я вместе с тобой. Пока смерть не разлучит нас. Езжайте осторожнее, дорогие друзья. Гладден перечитал текст еще раз, чувствуя в нем глубокий смысл. Автор целился в самую точку. Вернувшись в главное меню, Гладден перешел в раздел «Бартер», чтобы посмотреть, есть ли новые заказчики. Их не оказалось. Напечатав команду, он покинул раздел. Затем выключил питание и опустил крышку ноутбука. Теперь Гладдена охватил досада за камеру, оставшуюся в полиции. Едва ли стоило рисковать, пытаясь ее выручить, но средств на покупку новой у него не осталось. И еще он знал, что без хорошей камеры нельзя выполнить заказ. Значит, он не получит и денег. Нараставшее озлобление жгло его изнутри, словно по венам текли острые обломки бритвенных лезвий. Он решил купить новый фотоаппарат после того, как сумеет устроить денежный перевод из Флориды. Подойдя к окну, Гладден посмотрел на ленту из машин, медленно ползших по Сансет. Словно бесконечная подвижная парковка. Он задумался: вот дымящее железо. Вот живая плоть. Куда они едут? И еще один вопрос — много ли их, сидящих в своих машинах и так похожих на него? Сколько из них слышат голоса, как он, чувствуя, что в них впиваются невидимые лезвия? И скольким хватает мужества бороться? В нем снова закипела злоба. Теперь внутри было что-то вполне ощутимое, в горле распускался черный цветок, и он вызывал удушье. Подойдя к телефону, он набрал номер, полученный от Краснера. Суитцер снял трубку после четырех звонков. — Суитцер, вы не заняты? — Кто это? — Это я. Как дети? — Что... Кто это? Чутье подсказывало Гладдену: сейчас же повесь трубку. К чему связываться? Но он был так любопытен! — У вас моя фотокамера. На том конце провода наступила короткая тишина. — Мистер Брисбен? Как поживаете? — Спасибо, детектив, прекрасно. — Действительно, камера у нас. Есть распоряжение вернуть ее, раз с помощью этого оборудования вы зарабатываете на жизнь. Не желаете ли назначить встречу, чтобы получить свою собственность? Гладден закрыл глаза и сжал телефонную трубку так, словно хотел ее сплющить. Они знают. Если бы не знали, он сказал бы: забудь о камере. Но им что-то известно. Хотят заманить его к себе. Вопрос, все ли им известно? Гладдену хотелось закричать, однако еще сильнее было желание успокоиться. «Никаких резких движений», — подумал он. — Я об этом поразмыслю. — Слушайте, это же превосходная вещь. Не знаю, так ли хорошо она снимает, но я не возражал бы заполучить такую. Если хотите, она все еще здесь... — Хер тебе, а не камеру. От злости Гладден готов был взорваться. Слова приходилось цедить сквозь сжатые судорогой зубы. — Видишь ли, Брисбен, я просто делаю свою работу. Если из-за камеры у тебя проблемы, нужно связаться со мной, и мы что-нибудь придумаем. Если захочешь вернуть себе камеру, просто приди за ней. Но я не останусь стоять и смотреть... — Есть у тебя дети? На линии наступила тишина, и все же Гладден знал: детектив все еще его слушает. — Что ты сказал? — Что слышал. — Не попытаешься же ты взяться за мою семью, ты, жалкий ублюдок, сукин сын! На мгновение Гладден запнулся. Потом в горле послышался слабый звук, быстро нараставший, переходя в маниакальный смех. Звук вырвался неосознанно, и какое-то время Гладден не мог рассуждать и ничего не слышал. Он положил телефонную трубку на базу, и смех сразу прекратился, словно его отрезало. По лицу поползла мерзкая гримаса, и он крикнул в пустоту своей комнаты. Крик с трудом вырвался наружу сквозь крепко сжатые зубы: — Твою мать! Подняв крышку ноутбука, Гладден включил его и нашел директорию с фотографиями. Экран хорош для ноутбука, но графическая система не соответствовала возможностям настольного компьютера. Все же фотографии оказались довольно четкими, и Гладден попытался заняться делом. Он просматривал папки, снимок за снимком. Его коллекция ужасов состояла из мертвых и живых. Так или иначе, он находил в этих снимках утешение — ощущение мнимого контроля над всем, с чем сталкивался в реальности. Однако то, что он видел перед собой, одновременно угнетало. Все эти маленькие жертвы, то, что он совершил. Принесенные им, чтобы успокоить собственные раны. Он понимал, насколько эгоистичными и извращенными его действия казались другим. А то, что он обратил эти жертвы в деньги, лишало покоя вовсе, превращая свершившийся акт в омерзительное и ненавистное самому Гладдену действо. Прав Суитцер, и правы остальные. Он заслужил свою участь, став добычей охотников. Перевернувшись на спину, Гладден посмотрел на много раз залитый, в пятнах от протекшей воды потолок. Подступили слезы. Закрыв глаза, он попробовал успокоиться и заснуть. Лучший Друг оставался рядом с ним, в темноте. Как и всегда. С обычным выражением и с ужасной прорезью вместо рта. Кто-то постучал. Гладден открыл глаза, взгляд упал на входную дверь. Услышав, как скважину царапает ключ, он резко сел. Надо же так облажаться! Конечно, Суитцер отследил звонок. Они догадались, что он позвонит! Дверь в комнату открылась. В дверях стояла невысокая чернокожая горничная, одетая в белое, с двумя полотенцами на сгибе руки. — Обслуживание, — сказала она. — Извините, но сегодня я позже обычного. Много работы. Завтра уберу вашу комнату в первую очередь. Гладден шумно выдохнул, с сожалением заметив, что не позаботился повесить на дверь табличку «Не беспокоить». — Все в порядке. — Он быстро встал, преграждая ей путь. — Сегодня только поменяйте полотенца. Когда Гладден брал полотенца, то заметил вышитое на ее форме имя «Евангелина». Лицо миловидное, и он мысленно посочувствовал ее работе: несладко убирать за другими. — Спасибо, Евангелина. Гладден заметил, как ее взгляд следил за путем его перемещения по комнате и остановился на кровати. Постель на ней не была разобрана. Вчера вечером он не стал снимать покрывало. Затем она снова посмотрела на Гладдена и кивнула, изобразив подобие улыбки. — Что-нибудь еще? — Нет, Евангелина. — Удачного дня. Гладден закрыл дверь и обернулся к кровати. Там лежал раскрытый и включенный ноутбук. На экране остался один из снимков. Вернувшись к двери, он снова ее открыл и встал в проем, туда, где только что стояла горничная. Он посмотрел на компьютер. Все видно совершенно ясно. Мальчик, лежащий на земле, и что-то еще рядом с ним на фоне белого снега: что это, как не кровь? Быстро подойдя к компьютеру, он нажал клавишу экстренного стирания, которую сам запрограммировал. Дверь номера осталась открытой. Гладден попытался рассуждать логически. «Боже, какая нелепая ошибка!» — подумал он. Он вышел в коридор и спустился по лестнице. Евангелина стояла в проходе, около своей тележки с бельем и принадлежностями. Мельком обернувшись на Гладдена, она не выразила никакого волнения. Но ему хотелось убедиться. Не стоило рисковать всем лишь из-за выражения чьего-то лица. — Евангелина, я передумал. Нужно бы прибраться в номере. Кстати, кончились туалетная бумага и мыло. Горничная положила блокнот, где что-то записывала, на тележку и полезла за рулоном бумаги и мылом. Наблюдая, Гладден засунул руки в карманы. Про себя он отметил, что здешняя прислуга жует резинку. Возмутительно: зачем делать это при постороннем? Словно он невидимка. Словно его вовсе нет. С приближением Евангелины он не изменил позы, даже не вынул рук из карманов. Только отступил на шаг, впуская ее в комнату. Проводив девушку взглядом, Гладден тут же метнулся к тележке и заглянул в записи. Она бросила блокнот, не пряча, поверх вещей. Около номера его комнаты, 112, значилось «Только полотенца». После того как горничная вошла в номер, Гладден осмотрелся. Мотель строился вокруг внутреннего дворика и состоял из двух этажей, по двадцать четыре комнаты на каждом. Этажом выше Гладден увидел еще тележку. Она стояла возле двери одного из номеров, и обслуги видно не было. Пространство двора казалось пустым. Погода стояла холодная, и приезжих не было. Гладден не заметил ни одного постояльца. Он вошел в комнату и закрыл дверь как раз в тот момент, когда Евангелина показалась из ванной, держа в руках вынутый из мусорного ведра пакет. — Извините, сэр, мы должны держать дверь открытой, пока убираем в комнате. Таковы правила. Он преградил ей дорогу. — Ты видела фотографию? — Что? Сэр, я должна открыть дверь... — Ты видела фото на компьютере? На койке? Внимательно следя за ее реакцией, он показал в сторону ноутбука. Горничная выглядела сконфуженной, но даже не обернулась. — Какое фото? Повернувшись, она взглянула в сторону провисшей кровати. Затем снова посмотрела на Гладдена, смущенно и с выражением недоумения на лице. — Я ничего не брата. Я честная девушка. Если думаете, что взяла, можете пожаловаться мистеру Барсу хоть сейчас. Пусть он прикажет сделать обыск. У меня нет никакой фотографии, и вообще я не знаю, что вы имеете в виду. Мгновение Гладден смотрел на нее, затем улыбнулся и произнес: — Видишь ли, Евангелина, возможно, ты действительно честная девушка. Но сначала я должен удостовериться. Кое в чем. Глава 14 Фонд поддержки правопорядка располагался на Девятой улице в Вашингтоне, округ Колумбия. Здание стояло в нескольких кварталах от министерства юстиции и штаб-квартиры ФБР. Громадное сооружение, и я еще подумал, что здесь найдется немало агентств и фондов, питающихся из общественной кормушки. Войдя внутрь сквозь тяжелые двери, я на лифте поднялся на третий этаж. Похоже, что фонд занимал весь этаж. У лифта располагался просторный холл с приемной, где восседала полная женщина. В нашем газетном деле такие помещения называли предбанником. Не потому, что за ним посетителя ждала парилка, а потому, что веником он мог получить уже на входе. Сказал даме, что я хочу поговорить с доктором Фордом, директором фонда, на которого ссылались в статье «Нью-Йорк таймс» про самоубийства сотрудников полиции, и положил на стол свою пресс-карточку. Форд держал базу данных, доступ к которой я хотел бы получить. — Он занят. Сейчас у него ленч. Вам назначено? Я пояснил, что наша встреча заранее не оговаривалась. На часах было без четверти час. — А, репортер, — сказала она, увидев название газеты. Как будто профессия означала приговор. — Это другое дело. Сначала вам придется пройти в офис по общественным связям, а там уже решат, сможете ли вы встретиться с доктором Фордом. — Я понял. Скажите, с кем в этом офисе мне следует переговорить? Если они еще не ушли на ленч? Женщина сняла телефонную трубку и набрала номер. — Майкл? Вы на месте или на перерыве? Здесь у меня посетитель, он представляет газету «Роки-Маунтин ньюс» из... Нет, он пожелал встретиться с доктором Фордом. Несколько секунд она молчала, прислушиваясь, затем поблагодарила собеседника и повесила трубку. — С вами встретится Майкл Уоррен. Он сказал, что торопится на встречу, и просил вас также не задерживаться. — Куда идти? — Комната триста три. По холлу, потом направо и еще раз направо, первая дверь. Двигаясь в заданном направлении, я пытался вспомнить, где слышал это имя: Майкл Уоррен. Что-то знакомое, но откуда? Дверь с номером 303 отворилась, едва я оказался рядом. Шагнув мне навстречу, у порога остановился мужчина лет сорока. — Это вы из «Роки»? — Да, я. — Я уже боялся, что вы свернули не туда. Входите. У меня совсем мало времени. Майкл Уоррен, — представился он. — Можно просто Майкл, если решите печатать интервью в своей газете. Думаю, что до этого не дойдет и мы ограничимся беседой в офисе. Надеюсь, что смогу быть вам полезным. Он занял свое место за столом, и я представился, протянув ему руку. Уоррен предложил присесть. Стол оказался завален газетами. С другой стороны стояло фото жены с двумя детьми, повернутое так, что Уоррен всегда мог его видеть, так же как и посетителя. На низенькой тумбочке слева от Майкла Уоррена стоял компьютер, а фотография, запечатлевшая его рукопожатие с президентом, красовалась на стене чуть выше. Уоррен был выбрит, в белой рубашке и малиновом галстуке. Воротничок рубашки несколько потрепан — в местах, где его касалась щетина. Пиджак брошен на спинку стула. Лицо бледное, с подчеркнуто острым взглядом темных глаз и черные, без всякой седины, волосы. — Ну, в чем дело? Вы работаете на бюро «Скриппс»? Он имел в виду материнскую компанию моей газеты. В этом бюро трудились репортеры, поставлявшие новости из Вашингтона во все газеты сети. Туда меня хотел направить Грег Гленн. — Нет, я приехал прямо из Денвера. — Ладно, так чем я могу помочь? — Мне необходимо встретиться с Натаном Фордом. Или с человеком, непосредственно занятым темой самоубийств среди полицейских. — Полиция и самоубийства. Эту тему ведет ФБР, а с ними общается наша сотрудница, Олин Фредрик. — Да, мне уже известно о ФБР. — Хорошо, давайте изучим данные. Он взял записную книжку и снова положил ее на место. — Слушайте: а вы не звонили мне раньше? Я не могу вспомнить вашего имени. — Не звонил. Я же сказал, что приехал прямо из Денвера. Могу заверить, что дело довольно захватывающее. — Захватывающее? Полиция и самоубийства? Это не похоже на горящую тему. Откуда такая спешка? Тут до меня дошло, кто он на самом деле. — Скажите, вам не приходилось писать для «Лос-Анджелес таймс»? Вашингтонское бюро? Не тот ли вы Майкл Уоррен? Он улыбнулся. — Вероятно, да. А откуда вы меня знаете? — Из новостной рассылки «Пост таймс». Я выписываю ее много лет. А теперь, значит, поддерживаете правопорядок? Работа непыльная. — Да, уже почти год. Уволился из бюро и перешел сюда. Я кивнул. Наступила неловкая пауза. Эту неловкость я ощущал всякий раз, встречая того, кто оставил жизнь газетчика и оказался по другую сторону баррикад. Иногда такое случалось с репортерами, истощившимися и перегоревшими в ежедневной гонке. Как-то я прочитал книгу, написанную от первого лица одним журналистом. Он сравнивал свою жизнь с отчаянным бегом впереди зерноуборочного комбайна. Это сравнение показалось мне лучшим из всех прочитанных. Некоторые останавливаются, уйдя в сторону, другие попадают в молотилку. Тогда они выходят в отставку окончательно сломленными. Редко кому удается получить повышение или спокойную работу по специальности, где можно иметь дело с прессой, больше не принадлежа ей. Уоррену это удалось, но я не завидовал. Он был чертовски хорош как репортер. Возможно, что хозяин кабинета и не испытывает досады от случившегося. — Не жалеете? Я спросил его просто из вежливости. — Не то чтобы жалею... Но всякий раз, когда на свет появляется новая история, я уже представляю, что вернулся и опять занят поиском необычного ракурса. Это мешает, все уже в прошлом. Он солгал и скорее всего догадался, что я это понял. Ему хотелось вернуться к настоящему делу. — Да-а, пожалуй, начинаю вас понимать. Я ответил такой же ложью, желая самую малость его подбодрить. — Итак, вернемся к теме полиции и самоубийств. Где ваш «необычный ракурс»? И он посмотрел на часы. — Видите ли, несколько дней назад эта история совершенно не казалась мне захватывающей. Теперь все изменилось. Понимаю, что у вас лишь несколько минут, и попробую изложить ее кратко. Однако... не желая вас оскорбить, хочу отметить следующее: это моя тема, и я собираюсь публиковать материал самостоятельно. Обещайте, что сказанное останется между нами. Уоррен кивнул. — Не беспокойтесь, все понятно. Я не стану обсуждать ни с одним журналистом то, что вы решите рассказать. Разумеется, за исключением ситуации, когда мне специально зададут такой же вопрос. Мне понадобится обсуждать тему с другими сотрудниками фонда или правоохранительных органов. Прочие гарантии конфиденциальности зависят от того, что именно вы собираетесь сообщить. — Отлично. Мне хотелось ему доверять. Возможно, потому, что легче верить человеку, совершившему то, что сам только собираешься сделать. Кроме того, интересно услышать мнение о моей истории от такого опытного человека. Пусть это несколько хвастливо, но быть выше не в моих силах. И я начал рассказ. — Над темой о самоубийствах среди полицейских я работаю с начала этой недели. Я знаю, это изучали до меня. Но есть действительно новый взгляд на вещи. Мой брат служил в полиции, и около месяца назад он, как все считали, покончил с собой. И я... — Господи... искренне вам сочувствую. — Спасибо, хотя здесь я не за этим. Дело в том, что я решил писать на эту тему, желая разобраться, что именно совершил брат и что об этом думала полиция Денвера. Изучил информацию, всю, что нашел в системе «Нексис», и наконец откопал пару ссылок на исследования фонда. Уоррен исподтишка посмотрел на часы, и тут я решил, что пора его заинтересовать. — Короче говоря, пытаясь найти причину, по которой брат покончил с собой, я обнаружил, что он этого не делал. Взглянув на собеседника, я понял, что достиг цели. — Что значит «не делал»? — Мое расследование определенно установило, что смерть брата не была самоубийством. Это убийство, и тщательно спланированное. Полиция уже возобновила дело. Я нашел связь с еще одним случаем, в Чикаго, в прошлом году. И там также отправили дело на доследование. Сегодня утром я прилетел в Вашингтон из Чикаго. Полиция Чикаго, Денвера и я сам сделали вывод, что кто-то перемещается по стране и целенаправленно убивает полицейских, маскируя это под самоубийства. Информация, сосредоточенная в архивах фонда, способна дать ключ к поиску других подобных случаев. Скажите, нет ли в вашем распоряжении архива по самоубийствам сотрудников полиции лет за пять и по всей территории страны? Несколько секунд стояла полная тишина. Уоррен пристально посмотрел на меня. — Полагаю, нам следует выслушать всю историю более подробно. Впрочем, погодите. Он поднял руку вверх, словно регулировщик, делающий машинам знак остановиться. Затем другой рукой дотянулся до телефона и нажал кнопку быстрого вызова. — Дрекс? Это Майк. Послушай, знаю, уже поздновато, но так выходит. Тут появилось одно обстоятельство... Нет... Придется перенести. Поговорим завтра утром. Спасибо, до встречи. Он положил трубку и взглянул на меня. — Просто отменил ленч. Теперь рассказывайте все по порядку. * * * Спустя полчаса, сделав несколько звонков и договорившись о встрече, Уоррен провел меня хитрым лабиринтом коридоров фонда, и мы остановились наконец около двери с номером 383. Комната оказалась конференц-залом, где нас уже ждали доктор Натан Форд и Олин Фредрик. После короткого вступления мы с Уорреном присели напротив. На вид Фредрик было немногим более двадцати лет. Блондинка с вьющимися волосами, внешне она выглядела совершенно безразличной. Я, естественно, переключил все внимание на Форда. Уоррен подготовил меня заранее, сказав, что решения принимает только директор фонда. Натан Форд был небольшого роста, в темном костюме, и все же ни у кого не оставалось сомнений, кто именно здесь главный. Он носил очки в толстой оправе, с тонированными в розовый цвет стеклами. Густая с проседью борода хорошо дополняла прическу того же оттенка. Он не делал лишних движений и следил за нашим перемещением по комнате только взглядом. Все расположились за большим овальным столом. Мистер Форд сидел, положив локти на стол и держа сцепленные руки на уровне лица. — Не пора ли начать? — сказал Форд. — Джек, мне бы хотелось, чтобы все услышали то, что вы рассказали совсем недавно, — начал Уоррен. — Затем мы вместе двинемся дальше. Джек, вы не возражаете повторить свой рассказ? — Вовсе нет. — А я тем временем сделаю кое-какие записи. Я пересказал все снова, столь же детально, как и в первый раз. Время от времени в памяти всплывали подробности, до того казавшиеся незначительными, и я нарочно использовал все, что имел, так как хотел произвести максимум впечатления на Форда. Именно директору предстояло сделать выбор: предоставить мне поддержку Один Фредрик или нет? За время рассказа меня прервали один раз, и это сделала именно Фредрик. Когда я говорил о смерти брата, она вдруг заявила, что протокол расследования пришел из Денвера неделю назад. Не сдержавшись, я посоветовал отправить бумагу в корзину. Закончив излагать события, развел руками и взглянул на Уоррена. — Кажется, я что-то упустил? — спросил я. — Не думаю. Мы оба посмотрели в сторону Форда в ожидании его реакции. Все время моего рассказа он оставался неподвижен. Затем, подняв кверху сцепленные вместе руки, принялся легонько постукивать ими по лбу, о чем-то размышляя. Вдруг я подумал: что он за доктор, каких наук? И что требуется от человека, поставленного руководить таким фондом? Скорее всего он больше политик, чем ученый. — Ваша история весьма интересна, — спокойно произнес Форд. — И я понимаю ваше возбуждение. Я также не могу не понять настроения мистера Уоррена. Он был репортером большую часть своей взрослой жизни, и, вероятно, столь бурная реакция является частью его характера, что определенно связано с прошлой профессией. Взгляд директора не был направлен на Уоррена. Он смотрел лишь на меня. — Чего я не вижу и почему, как следствие, не разделяю вашего восторга, так это связи с деятельностью фонда. Это непонятно, мистер Макэвой. — Видите ли, доктор Форд, — начал Уоррен, — Джек должен... — Нет, — оборвал его Форд. — Дайте высказаться мистеру Макэвою. Пытаясь мыслить по возможности конкретно, я решил, что Форду нет дела до частностей. Несомненно, он желает знать, что за выгоды получит в конце. — Я полагал, что проект исследования самоубийств введен в компьютер. — Правильно. Большая часть проектов обобщается в цифровой форме. Мы основываем свои выводы на данных от множества департаментов полиции. Их рапорты, как и протокол, упомянутый госпожой Фредрик, попадают к нам. Их действительно вводят в компьютер. Но это еще ничего не значит. Систематизировать, а тем более интерпретировать эти факты способен лишь опытный исследователь. В данном проекте исследователь представляет собой целый коллектив экспертов ФБР, работающих в информационном массиве. — Все это понятно и так. Я только утверждал, что вы располагаете огромным банком данных, несущим информацию о самоубийствах среди полицейских. — И кажется, он охватывает период в пять или шесть лет. Свою работу Олин начала сразу после поступления к нам. — Мне нужно поработать с вашим компьютером. — Почему? — Если мы правы — а я говорю не только от своего лица, со мной согласны детективы из Денвера и Чикаго, — то имеем уже два связанных в систему случая. Далее... — Казалось бы связанных. — Хорошо, казалось бы связанных. Но если так, существует шанс найти и другие подобные случаи. То есть мы можем говорить о серийном убийце. Возможно, что других случаев много. А возможно, и мало. Может быть, их нет вовсе. И все-таки я хочу проверить, а у вас есть необходимые данные. Все известные случаи за последние шесть лет. Я должен просто сесть за клавиатуру вашего компьютера и определить, какие из них похожи на фокусы нашего преступника. Последовало немедленное возражение Фредрик: — А как вы их определите? У нас на диске несколько тысяч этих случаев. — Один вопрос: включают ли файлы полицейских протоколов должность и специальность жертвы? — Да, конечно. — Тогда в первую очередь мы должны рассмотреть случаи гибели полицейских из убойных отделов. По моей версии, преступник охотится именно за такими копами. Возможно, это идея о жертве, которая превращается в охотника. Впрочем, пусть я плохо разбираюсь в психологии, но начать следует именно с этого. С полицейских, расследовавших убийства. Раз мы имеем тенденцию, то пойдем именно за ней. И еще: нужны посмертные записки. Там... — Их нет в памяти компьютера, — замялась Фредрик. — Если и есть какая-то часть информации, то в бумажных делах, в виде твердых копий. Записки сами по себе не являются частью расследования за исключением ситуаций, когда позволяют определить тип патологии жертвы. — А вы храните бумажные дела? — Конечно, все без исключения. В архиве. — Тогда мы доберемся и до архива, — возбужденно заметил Уоррен. За репликой последовало молчание. Взгляды присутствующих сосредоточились на Форде. — Один вопрос, — наконец произнес директор. — Знает ли ФБР? — На данный моменту меня нет достоверных данных, — ответил я. — Могу сказать, что полиция в Денвере и Чикаго пойдет по моему пути, и они, считая его верным, должны будут выйти на контакт с бюро самостоятельно. Форд кивнул и заметил: — Мистер Макэвой, я прошу оставить нас втроем. Надеюсь, вас не затруднит подождать решения в приемной. — Нет проблем. Встав со своего места, я направился к двери, но вдруг остановился и нерешительно посмотрел на Форда: — Я надеюсь... думаю... кажется, мы можем сделать это. В любом случае спасибо. * * * Все стало ясно, едва я увидел лицо Уоррена. Когда он вышел в коридор с совершенно потухшим взглядом, я сидел в холле на диване, покрытом шершавой искусственной кожей. Заметив меня, он отрицательно покачал головой. — Давай вернемся в мой офис, — устало сказал он. Я молча последовал за ним и, войдя, уселся на все тот же стул. Кажется, он переживал не меньше, чем я. — Почему? — А потому что он засранец, — ответил Уоррен. — Потому что все бумаги подписывает министерство юстиции, а ФБР — это и есть министерство юстиции. И это их исследование, раз уж платят именно они. Форд не допустит тебя до компьютера без их разрешения. И он не сделает ничего, что могло бы поставить под удар их выгодное предприятие. Ты сказал то, чего говорить не следовало. Ты должен был заявить о поддержке ФБР и спокойно получил бы допуск. — Они бы мне не поверили. — Штука в том, что при такой ситуации согласия Форда не требовалось. Даже если его обвинили бы в помощи репортеру, он мог бы просто свалить все на тебя. — Что теперь делать? Нельзя же останавливаться... На самом деле я обращался не к Уоррену, а скорее спрашивал самого себя. — Есть ли у тебя связи в бюро? Гарантирую, сейчас Форд звонит именно туда. Вероятно, Бобу Бэкусу. — Кто это? — Один из тех, кто решает вопросы. Проект по самоубийствам среди сотрудников полиции ведет его группа. — По-моему, я уже слышал это имя. — Скорее всего ты слышал о его отце, Бобе Бэкусе-старшем. Его считали кем-то вроде супермена и дали в помощь группу для работы по проектам изучения поведения преступников и для прогнозирования особо тяжких преступлений. Думаю, Бэкус-младший старается показать, что ему впору ботинки папаши. Дело в том, что после разговора с Фордом Бэкус точно перекроет тебе любой доступ. Единственная возможность — идти непосредственно к нему. Все, тупик. Загнан в угол окончательно. Встав со стула, я начал мерить шагами небольшую комнату Уоррена. — Господи, поверить не могу. Это же моя статья... и меня вышибает из дела какой-то тупой бородатый мужик, возомнивший себя Эдгаром Гувером. — Ну уж нет... Натан Форд никогда не носил бабских тряпок. — Да? Это, по-твоему, что, смешно? — Извини. Я снова сел на стул. Уоррен не пытался меня выставить, хотя дело явно не имело продолжения. В конце концов показалось, что он ждет вполне определенного вопроса. Но я не знал, как его сформулировать. Я никогда не жил в Вашингтоне и не имел понятия о местных нравах. И поэтому решил действовать так же, как поступал в Денвере. То есть тупо. — А сам-то ты можешь пошуровать в компьютере? Я кивнул на терминал, стоявший слева от Уоррена. Прежде чем ответить, секунду он изучал меня взглядом. — Может, тебе и девку в офис привести? Я не девка и не агент по кличке Глубокая Глотка, чтобы устроить новый Уотергейт... Короче, здесь не обломится ничего, кроме состава твоего преступления. Все. Что, собираешься идти впереди ФБР? — Ты же репортер. — Бывший репортер. Теперь я работаю на них и не собираюсь рисковать моей... — Ты знаешь, что эту историю нужно рассказать обществу. Если Форд висит на телефоне ФБР, они будут здесь завтра и подгребут под себя материалы. А тебе известно, каких трудов стоит получить от них факты. И ты бывал в таком положении. Все закончится в этих стенах или окажется напечатанным в виде выхолощенной статейки с чистым вымыслом взамен фактов. Так произойдет, если ты не дашь мне доступа в компьютер. — Сказал уже — нет. — Послушай, в чем-то ты прав. Это та самая история, что мне нужна. Большая сенсация. Может, это и не Уотергейт и ты не Глубокая Глотка. Но лично я достоин такой сенсации. И ты сам знаешь, я способен это сделать. ФБР не пришло бы сюда, если бы не я. И теперь они выводят меня из игры... Задумайся. Представь, что оказался на моем месте. Представь, что это произошло с твоим, а не моим братом. — Все понимаю и уже ответил. Нет. Я встал со своего места. — Ладно, но если ты передумаешь... — Не передумаю. — Знаешь, когда отсюда выйду, то поселюсь в «Хилтоне». В том самом, возле которого подстрелили Рейгана. И я вышел из комнаты, оставив Уоррена в одиночестве. Он не произнес ни слова. Глава 15 Чтобы как-то скоротать время в номере «Хилтона», я пополнял файл со статьей скудной информацией, полученной в фонде. Затем позвонил Грегу Гленну и рассказал обо всем, что удалось выяснить в Чикаго и Вашингтоне. Услышав, как пошли дела, он громко присвистнул, а я мысленно нарисовал себе такую картину: Грег откинулся на спинку кресла, рассуждая о вариантах. Статья уже готова, и неплохая статья. Только радоваться здесь нечему. Мне хотелось и дальше оставаться на переднем крае. И я не мог полагаться на агентов бюро и других следователей в том, что касалось личных представлений о следствии. Я должен пройти это сам. Написав о расследованиях убийств множество статей, я играл роль внешнего наблюдателя. Теперь я, репортер, сам внутри этой истории и хотел бы всегда находиться именно там. Словно серфингист, оказавшийся на гребне падающей волны. Чувство восторга напомнило рассказы Шона о том, как он занимается своим очередным расследованием. Охотой, как называл это Шон. — Джек, где ты? — Что? Да я просто задумался. — Когда мы сможем поставить материал в номер? — Зависит от обстоятельств. Завтра пятница. Дай мне еще день. Есть предчувствие относительно человека из фонда. Но если он не покажется до завтрашнего утра, я сам пойду в ФБР. У меня есть нужное имя. И если встреча пройдет впустую, вернусь домой и закончу статью в субботу, в расчете на воскресный номер. Воскресенье всегда было днем большого тиража. Я знал, Гленну понравится идея о большой воскресной статье. — Ладно, — наконец произнес он. — Придется ограничиться тем, что есть, и этого все равно достаточно. В твоем активе общенациональное расследование серийного убийцы, преследующего полицейских и неизвестно как долго занимающегося своим черным делом. — Не так строго, ничего еще не подтверждено. Пока это лишь расследование, ведущееся в двух штатах и касающееся возможного серийного убийства. — Тем не менее это чертовски интересно. И поскольку здесь участвует ФБР, дело приобретает национальный масштаб. Мы сделаем «Нью-Йорк таймс», «Пост», и все они побегут вслед за нашей задницей. «Вслед за моей задницей», — подумал я, благоразумно не высказав эту мысль вслух. В словах Гленна прозвучала и правда, скрывавшаяся за профессиональным стремлением к сенсации. Здесь всегда было очень мало от чистого альтруизма. Дело даже не в праве людей знать, как работает одна из служб, пекущихся о благе общества, а в конкуренции, в непрерывной борьбе — ведь только одна газета получит статью, а остальные останутся позади и лишь кто-то один получит премию Пулитцера в конце года. Конечно, довольно пессимистичный взгляд на перспективу, но после всех лет, проведенных в газете, от моих прежних убеждений остался один цинизм. Однако я солгал бы, сказав, что не сохранил в душе идею написать потрясающую статью общенационального масштаба. Чтобы понаблюдать, как за мной побегут остальные. Просто не хотел бы обсуждать это вслух и в присутствии Гленна. Кроме того, дело касалось Шона. Я не мог забыть. Мне нужен тот, кто его убил. И этого я хотел больше, чем всего остального. Обещав позвонить, как только узнаю что-то новое, я повесил трубку. Побродив немного по комнате, я понял, что, так же как и Гленн, размышляю о возможностях. Думаю о том, что может принести такая публикация. Определенно она способна унести меня прочь из Денвера, стоит лишь захотеть. Вероятно, я могу рассчитывать на «Большую Тройку»: Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Вашингтон. В крайнем случае — Чикаго или Майами. По крайней мере после этого дела я смогу подумать о собственном издательском бизнесе. Тема преступности дает хороший рынок. Сконфузившись, я отбросил свои мысли прочь. Хорошо еще, что никто не видит наши тайные помыслы. Любой предстанет в них идиотом, всегда преувеличивающим даже свою глупость. Хотелось уйти, но ведь я вынужден был сидеть у телефона. Включив телевизор, обнаружил только перекрикивающие друг друга ток-шоу с обычной дневной подборкой из жизни городских люмпенов. Дети стриптизеров по одному каналу, по другому — порнозвезды и их ревнивые супруги и, наконец, по третьему — мужчина, старавшийся воспитывать женщину, регулярно ее избивая. Телевизор я тут же выключил, раздумывая, чем бы заняться. Единственное, что пришло в голову, — это поскорее уйти из комнаты. Я решил, что мое отсутствие гарантирует немедленный звонок. Это правило срабатывало не раз и даже не два. Хорошо, если Уоррен догадается оставить записку. Отель находился на Коннектикут-авеню близ площади Дюпона. Пройдя в сторону площади, я заглянул в магазин «Таинственная книга», чтобы купить томик «Множественных ранений» Аллана Рассела. Как-то раз я прочитал хороший отзыв на эту книгу и подумал, что чтение поможет немного отвлечься. Прежде чем снова войти в здание «Хилтона», я некоторое время изучал его окрестности, стараясь найти место, где Хинкли с пистолетом в руке поджидал Рейгана. В сознании живо всплывали кадры той паники, однако узнать саму точку никак не удавалось. Я даже подумал, что отель нарочно перестроили, чтобы не делать из места события туристическую достопримечательность. Репортер полицейской хроники, я напоминал себе туриста, шествующего по местам, связанным исключительно со смертью. От одного убийства я переходил к другому, взирая на новые ужасы без малейшего блеска в привыкших ко всему глазах. Как это и предполагалось общественным мнением. Направляясь к лифтам по длинному коридору, я вдруг подумал: «А что это говорит обо мне самом?» Возможно, со мной тоже что-то не так? Почему место, на котором Хинкли ждал намеченную им жертву, вдруг стало таким особенным? — Джек! Я обернулся, остановившись около лифта. Передо мной замер Майкл Уоррен. — Привет. — Я звонил в номер. Подумал, что ты вышел ненадолго. — Решил пройтись. А я уж начал в тебе сомневаться. Я так сказал нарочно, с улыбкой и явной надеждой в голосе. Момент этот определял многие события, что за ним последуют. На нем не было костюма, как до того, в офисе. Уоррен переоделся в джинсы и свитер. Через руку переброшено длинное твидовое пальто. Следуя своей роли источника конфиденциальной информации, он предпочел телефонным переговорам личную встречу. — Собираешься разговаривать здесь или лучше в номере? Он направился к лифту. — В номере. Ни о чем таком мы в лифте не говорили. Я лишь бросил взгляд на его одежду и заметил: — Успел заехать домой? — Я живу не в Коннектикуте, по другую сторону пролива, а в Мэриленде. И довольно близко. Я понял, почему он не позвонил. Междугородный звонок. Кстати, отель находится как раз по дороге от фонда к его дому. В груди у меня загорелось радостное предчувствие. Кажется, Уоррен на что-то решился. В коридоре стоял особый влажный запах — примета всякого подобного отеля. Достав карту гостя с электронным ключом, я провел ею по замку. Открыв дверь, я пригласил Уоррена войти в номер. Раскрытый ноутбук все еще стоял на маленьком столике, а пальто и единственный привезенный мной галстук валялись на кровати. Однако в целом комната казалась опрятной. Положив пальто на кровать рядом с моей одеждой, Уоррен взял себе один стул, я — второй, и мы уселись. — Итак, что произошло? — Я провел поиск по базе данных. Он потянулся к заднему карману брюк и достал пачку сложенных листов бумаги. — Пришлось покопаться в главном компьютере. Прежде чем уйти, я сделал запрос по критерию «детективы убойных отделов». Их нашлось всего тринадцать. Здесь распечатаны имена, департаменты и даты смерти. Уоррен протянул уже развернутые им бумаги, которые я принял нежно, словно драгоценность. — Спасибо. Не останется следов твоего поиска? — Понятия не имею. Нет, не думаю. Система с довольно широким доступом. Даже не знаю, ведется ли какая-то трассировка запросов. — Спасибо, — снова повторил я. Да что еще я мог сказать? — Во всяком случае, эта задача оказалась наиболее легкой. Что касается доступа к бумажным архивам, то операция имеет лимит времени. Здесь понадобится заранее знать, что нужно. Ты сам лучше меня понимаешь, что за случаи представляют интерес. — Когда? — Сегодня вечером. Это единственный шанс. Комната закрывается, но у меня есть ключ. Иногда я ищу там старые публикации. Если не успеем сегодня, то завтра же эти папки изымут. Есть ощущение, что ФБР не захочет оставлять бумаги здесь, особенно узнав, что ты ими интересовался. Завтра они явятся и первым делом заберут материалы. — Это сказал Форд? — Не совсем так. Я услышал от Олин. Форд разговаривал с Рейчел Уэллинг, а не с Бэкусом. Говорят, она... — Постой. Рейчел Уэллинг? Имя показалось знакомым. Через секунду я припомнил: именно она подписала текст, характеризовавший преступника в деле Терезы Лофтон. — Да, именно Рейчел Уэллинг. Эта женщина занимается у них всей бумажной работой. А что? — Ничего. Знакомое имя. — Работает на Бэкуса. Что-то вроде связного между центром и фондом во всем, что касается проекта по изучению самоубийств. Короче, Олин сказала, что Рейчел обещала Форду заняться этими совпадениями. Возможно, она даже захочет с тобой встретиться. — В одном случае: если я не поговорю с ней первым. Идем. — Постой. — И он встал со стула. — Имей в виду, я никогда этого не делал. Ты не станешь использовать документы иначе, как для своего расследования. Ты не опубликуешь ни строчки и никогда не признаешься, что видел папки с делами. Иначе все поймут, чья это работа. Согласен? — Абсолютно. — Тогда скажи это вслух. — Я согласен. Полностью. Мы направились к выходу. — Забавно, — вдруг произнес Уоррен. — Все эти годы я работал на них. И даже не представлял, насколько они рискуют. Теперь все иначе. Просто ужас. Взглянув на Уоррена, я лишь кивнул. Теперь я уже боялся сказать что-то не то, способное повлиять на его решение. По дороге к фонду, в машине, он добавил к соглашению несколько важных условий. — В твоей статье я не должен фигурировать под своим именем. — Согласен. — Кроме того, любая информация, исходящая от меня, не должна раскрывать связи с «источником в фонде». Пусть это будет «источник, близкий к расследованию», ладно? Тогда у меня будет определенное прикрытие. — Договорились. — Мы с тобой ищем имена, имеющие связь с интересующим тебя преступником. Получим их — что ж, прекрасно. Но никакой информации о том, как именно они добыты. Все понятно? — Да, проехали. Майк, ты в полной безопасности. Я не открываю своих источников, никогда. Все, что я сделаю с полученными материалами, — это использую их для сбора доказательств. Они станут черновиком. Нет проблем. Уоррен немного помолчал. Должно быть, его мучили сомнения. — Скорее всего он узнает, что это я. — Тогда почему не остановиться прямо сейчас? Я не собираюсь тебя подставлять. Просто подожду людей из бюро. Мне вовсе этого не хотелось, но ему следовало бы знать о такой возможности. Я сам еще не мог зайти так далеко, чтобы уговаривать парня наплевать на работу ради получения от него некоторой информации. Не хотелось бы оставлять такое на своей совести. Там уже и так предостаточно. — Можешь забыть про ФБР, пока это дело ведет Уэллинг. — Ты ее знаешь? Не идет на компромисс? — Гвозди бы делать из этих людей. Однажды я попытался ее раскрутить. Она меня четко пробросила. Насколько я понял Олин, Уэллинг или в разводе, или что-то вроде этого. Тверда в собственном мнении, что все мужики сволочи. Видимо, это уже диагноз. Промолчав, я с ним согласился. Уоррену следовало принять решение, и здесь я был не помощник. Наконец Майкл произнес: — Не стоит беспокоиться о Форде. Возможно, он станет меня подозревать, да только что сделаешь? Я буду все отрицать. И если ты не нарушишь данного обещания, у них не будет ничего, кроме подозрений. — Обо мне можешь не думать. Он припарковал машину в половине квартала от здания фонда. Когда мы вышли, от нашего дыхания в воздух вырывались облака пара. Я нервничал независимо от того, рисковал ли Уоррен своей работой. Кажется, рисковали мы оба. * * * Охраны не оказалось, и нам не пришлось никого обманывать. Не встретили мы и персонала, который бы работал сверхурочно. Просто вошли через парадную дверь, открыв ее ключом Уоррена, и повернули направо, к нужному помещению. Архив хранился в комнате примерно в два гаража шириной, сплошь занятой железными полками высотой около восьми футов, на которых громоздились картонные папки с разноцветными наклейками. Я тихо прошептал, обращаясь к напарнику: — И как мы с этим справимся? Он достал из кармана распечатку. — Здесь есть особая секция с делами по самоубийствам. Мы возьмем папки с именами из списка, пойдем в мой офис и там скопируем нужное. Копир еще включен, нам даже не придется его греть. И перестань шептать, здесь никого нет. Я заметил, что он слишком часто говорит «мы», но промолчал. Заглянув в один из проходов, Уоррен тыкал пальцем в полки, читая подписанные на них наименования программ исследований. В конце концов он добрался и до папок с материалами о самоубийствах. Наклейки на них оказались красными. Разведя руки в стороны, он отмерил объем работы: — Здесь все. Хотя папки казались тонкими, занимали они целых три полки. Права была Олин Фредрик — здесь сотни дел. И каждая красная наклейка означала чью-то смерть. Полки прогибались от груза страданий. Теперь я уже надеялся, что груз станет немного легче. Уоррен передал мне распечатку, и мы принялись искать имена, все тринадцать. — Только тринадцать жертв расследовали убийства? — По проекту собрали данные всего на тысячу шестьсот случаев. Примерно триста за год. Большинство были уличными патрульными. Те парни, что расследовали убийства, появлялись на месте к моменту, когда все кончено, да к тому же они поумнее и покрепче. Наверное, поэтому и реже кончали с собой. Я нашел только тринадцать. Твой брат и Брукс тоже оказались в отчете, но я посчитал, что на них у тебя все есть. Я кивнул. — Очевидно, дела расставлены по алфавиту. Читай список, а я стану вынимать папки. И дай сюда свой блокнот. На все про все у нас ушло меньше пяти минут. Уоррен вырывал листы из блокнота и отмечал ими позиции папок, чтобы нам было легче возвращать их на место. Работа шла достаточно интенсивно. Конечно, это не походило на встречу с Глубокой Глоткой, дело происходило не в подземном гараже и не по вопросу, как свалить действующего президента. Тем не менее адреналина хватало. Более чем. Все же некоторые из законов действовали и в нашем случае. Источник всегда имеет мотив, причем не менее сильный, чем твой собственный, поскольку оказывается на линии огня вместе с тобой. Глядя на Уоррена, я не мог понять, в чем же состоял его истинный мотив. Сама по себе история казалась достойной, но ведь это не его история. От помощи, оказанной мне, он не мог получить ничего, кроме удовлетворения, что действительно помог. Неужели этого достаточно? Ответа я не знал и решил держать Уоррена на обычном расстоянии. На расстоянии вытянутых рук. До тех пор, пока не узнаю, в чем тут дело. Держа папки в руках, мы быстро прошли по коридорам и оказались в 303-й комнате. Неожиданно Уоррен остановился, так что я едва не врезался в него сзади. Дверь офиса оказалась приоткрытой дюйма на два. Показав на щель, он жестом дал понять, что не оставлял дверь в таком положении. Я только пожал плечами, показывая, что он сам все затеял. Склонившись к щели, Уоррен прислушался. Я тоже что-то услышал, и сначала звук походил на хруст сминаемой бумаги, а затем послышался свист. Волосы тихо встали дыбом. Уоррен удивленно обернулся ко мне, и вдруг дверь отворилась. Похоже на принцип домино: Уоррен отпрянул назад, я за ним, а после нас то же движение произвел невысокий человек азиатской наружности, показавшийся в дверном проеме. И всем понадобилась еще секунда, чтобы вернуться в нормальное состояние. — Извините, мистер, — сказал человек. — Я убирал у вас в офисе. — Ах да, — смеясь, ответил ему Уоррен. — Хорошо. Просто замечательно. — Только вот копир вы оставили включенным. Сказав так, уборщик оттащил свое барахло немного вперед и открыл дверь следующего офиса одним из ключей, цепочкой прикрепленных к поясу. Взглянув на Уоррена, я невольно рассмеялся. — Ты действительно не Глубокая Глотка. — А ты не Роберт Редфорд. Пошли уж. Попросив меня закрыть дверь, он включил небольшой копировальный аппарат и перешел за свой стол, еще держа папки в руке. Я присел на тот же стул, что и утром. — Так, ладно, — сказал он. — Начнем помаленьку. В каждой папке есть протокол с кратким рефератом. Любые важные детали или заметки должны упоминаться именно там. Если увидишь то, что тебе нужно, сделаешь копию. Мы начали листать дела. В той же степени, в какой Уоррен был мне симпатичен, я посчитал абсурдной его идею решать, что в точности мне нужно. Я хотел бы просмотреть все. — Запомни, мы ищем всякие цветистые высказывания и то, что относится к словесности, поэзии и всякому такому. Он закрыл папку и положил ее обратно на стол. — В чем дело? — Ты мне не доверяешь. — Напротив. Просто... хотел бы удостовериться, что мы мыслим одинаково. Вот и все. Уоррен замялся. — Послушай, это же невозможно. Давай просто скопируем все и вынесем отсюда. Возьмешь материалы в отель и изучишь их потом. Что гораздо быстрее и безопаснее. Кивнув, я понял, что так и следовало поступить. Следующие пятнадцать минут он занимался копированием, а я вынимал из папок протоколы и вставлял на место после съемки. Копировальный аппарат оказался явно слабым, не рассчитанным на режим непрерывной работы. Когда мы наконец обработали все папки, Уоррен предложил подождать его в офисе. — Я чуть не забыл про уборщика. Будет лучше, если сначала я отнесу все в архив, а потом уйдешь ты. — Ладно. Начав было просматривать копии, я сразу понял, что слишком взволнован для такой работы. Словно бы я бежал, держа в руках добычу. Обведя офис Уоррена глазами, я заметил семейное фото. Хорошенькая миниатюрная жена и двое детишек, мальчик и девочка. На фото оба ребенка еще дошкольники. Когда дверь открылась, я держал рамку с фотографией в руках. Вошел Уоррен, и я почувствовал неловкость, хотя он не обратил на это внимания. — Так, все готово. Как два настоящих шпиона, мы ушли под покровом темноты. * * * До самого отеля Уоррен ехал молча. Думаю, он понимал, что на этом его участие заканчивается. Я репортер. Он только источник информации. Статья принадлежит лишь мне. И я почувствовал ревность, угадав его желание. Желание писать. Желание работать. Снова стать тем, кем был раньше. И я решил спросить: — Почему ты ушел из журналистики? Настроение у него упало. — Жена и семья. Дома я почти не бывал. Знаешь, как это бывает: один кризис, за ним другой... Приходилось туговато. Наконец решился. Иногда начинаю думать, что тогда я поступил правильно, а иногда — наоборот. И это лишь одна из моих ошибок. Паршивое дело, Джек. Теперь настала моя очередь замолчать. Уоррен направил машину к главному входу и, проехав по кругу, остановился у дверей отеля. Затем он ткнул рукой в ветровое стекло, показывая на правую часть здания. — Видишь? Там и произошло покушение на Рейгана. Там я стоял. Блин, какие-то пять футов от Хинкли, и мы оба ждали президента. Он еще спросил, который час. И почти нет других репортеров. Сейчас-то я понимаю, что никто не позаботился перекрыть ему отход. Зато потом все забегали. — Да уж. — Это было событие. Взглянув на него, я кивнул, и мы тут же рассмеялись. Мы знали этот секрет. Про событие из мира журналистики. Мы оба знали, что для репортера существует только одна роль, лучшая, чем просто свидетель неудавшегося покушения на президента. Это роль свидетеля удачного покушения на президента. Если, конечно, ты сам не поймал пулю под перекрестным огнем. Перегнувшись, Уоррен потянул за ручку моей двери и выпустил меня из машины. Затем уже я наклонился к опущенному стеклу. — Дружище, сейчас ты занимаешься своей настоящей профессией. Он улыбнулся: — Все может быть. Глава 16 Ни одна из тринадцати папок не была слишком пухлой, но каждая включала стандартную пятистраничную анкету, заполненную ФБР и фондом. Дополнительно там всегда лежали несколько справок или характеристик, раскрывавших особые условия работы и диагноз. По большей части истории оказывались схожими. Стресс на службе, алкоголь, семейные проблемы, депрессия. Единая формула для тех, кто носит форму. Собственно, депрессия и была наиболее характерным элементом всех случаев. Почти в каждом деле отмечалось, что проблемы того или иного рода начиналась у жертвы из-за служебных обстоятельств. Однако лишь единицы беспокоились о конкретном деле, раскрытом ли, нет ли, но таком, которое они сами же и расследовали. Мельком просматривая протоколы, я знакомился только с абзацами заключений. Несколько дел из-за полной бессистемности сопутствовавших им обстоятельств отпали в самом начале. Некоторые самоубийства и вовсе произошли на виду у сотрудников полиции. Оставшиеся в итоге восемь случаев показались более трудными. В них многие детали подозрительным образом совпадали. В каждом упоминался особый эпизод, сильно надавивший на психику жертвы. И в каждом из дел у меня не было ни одной зацепки, кроме неразгаданной трагедии и стихотворной фразы По. Остановившись на этой схеме, я сделал ее правилом, следуя которому и решил определить: будет ли каждый из восьми случаев частью одного целого или нет. Следуя этому правилу, я отбросил еще два случая. В каждом из них жертва обращалась к конкретной личности. В одном — к матери. В другом — к жене. Оба молили о прощении и понимании. Грустно. В их записках не было ничего поэтического, равно как не существовало намеков на литературу вообще. Исключая эти два, я оставил всего шесть случаев. Листая одну из папок, я наткнулся на посмертную записку жертвы, состоявшую из единственной строки, напомнившей те, что оставили мой брат и Брукс. Записка попалась в приложении: там, где хранились рапорты следователей. Прочитав, я вдруг почувствовал, что меня затрясло словно от электрошока. Я знал, откуда эти строки. И я, за демонами следом... Дотянувшись до блокнота, я нашел страницу с записанными на ней строками из «Страны сновидений», которые процитировала мне с диска Лори Прайн. Вот за демонами следом, Тем путем, что им лишь ведом, Где, воссев на черный трон, Идол Ночь вершит закон, Я прибрел сюда бесцельно С некой Фулы запредельной, За кругом земель, за хором планет, Где ни мрак, ни свет и где времени нет. Все точно. Мой брат, как и Морис Котайт, детектив из Альбукерке, предположительно покончивший с собой выстрелом в грудь и сделавший еще один выстрел, в висок, оставили посмертные записки, цитировавшие одно и то же стихотворение. Эти события связаны. Ощущение найденного мной доказательства и возникшее возбуждение почти сразу перешли в глубокое и все более нараставшее чувство гнева. Эта была злость за то, что произошло с братом и остальными. Я злился на других, все еще живущих рядом, копов за их близорукость. Перед глазами мелькнул Векслер, сетовавший, что я косвенно обвинил его в смерти брата. Он тогда сказал: «Чертов репортер». Хотя более всего моя злость обращалась на негодяя, совершившего злодеяние, и на то, что я сам слишком мало о нем знаю. Сам убийца, видимо, представлялся миру как Идол. И эта моя погоня — охота за призраком. * * * На оставшиеся пять папок хватило одного часа. Пометив для себя три случая, я отложил прочь всего два. Одно было отвергнуто, когда я заметил, что смерть полицейского наступила в один день с убийством в Чикаго детектива Джона Брукса. Маловероятно, чтобы убийца, спланировавший собственные действия так тщательно, оказался в двух местах одновременно. Другое оказалось вне моего дальнейшего рассмотрения потому, что было связано с расследованием гнусного похищения и убийства юной девушки на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке. Вначале показалось, что дело укладывается в принятые мной рамки, несмотря на отсутствие предсмертной записки. Дочитав рапорт до конца, я обнаружил, что в этом случае детектив вычислил убийцу и даже арестовал его по подозрению. Это не соответствовало моим критериям, как не согласовывалось и с версией Ларри Вашингтона из Чикаго. Мы оба держались теории, по которой первую жертву и копа, которому поручали расследование, убивал один и тот же человек. Три последние папки, привлекшие мой интерес, включали, кроме дела Котайта, случай с детективом из Далласа Гарландом Петри, выстрелившим себе в грудь и в лицо. Записка, им оставленная, гласила: «Лежу я недвижно, лишенный сил». Разумеется, я не был с ним знаком. Но также не знал ни одного полицейского, выражавшегося таким образом. Строка, предположительно написанная копом, казалась мне литературно обработанной. Трудно представить, чтобы рука детектива, предполагающего застрелиться, сумела написать такие слова. Во втором из оставшихся случаев записка тоже оказалась однострочной. Как предполагалось, тремя годами ранее застрелился детектив Клиффорд Белтран из департамента шерифа в Сарасоте, штат Флорида. Случай самый старый из всех. Записка, оставленная Белтраном, такова: «Господи, спаси мою бедную душу». И вновь несуразное нагромождение слов, очень странно звучащих в устах копа. Пусть интуитивно, но я включил дело Белтрана в список. И наконец, третий случай попал в тот же список, несмотря на то что никакого упоминания о записке, возможно, оставленной детективом Джоном П. Маккэффри из отдела по расследованию убийств в Балтиморе, в деле не оказалось. Я лишь потому включил в перечень дело Маккэффри, что оно слишком напоминало обстоятельства гибели Джона Брукса. Предполагалось, что прежде Маккэффри выстрелил в пол, чтобы через секунду направить смертельную пулю в рот. Здесь я просто следовал идее Лоуренса Вашингтона, будто это лишь инсценировка для экспертов. Четыре фамилии. Перечитав их еще раз, я бегло взглянул на свои заметки, а затем вытащил из дорожной сумки томик поэзии По, купленный в Боулдере. Книга оказалась довольно толстой, в ней были собраны почти все произведения, когда-либо сочиненные автором. Сверившись с оглавлением, я обнаружил, что поэтическая часть занимает семьдесят шесть страниц. Похоже, долгая ночь в Вашингтоне станет очень долгой. Заказав по телефону термос на восемь чашек кофе, я попросил принести аспирин, чтобы унять головную боль, обычную спутницу большой дозы кофеина. После чего приступил к чтению. * * * Я не из тех, кого пугает одиночество или темнота. Уже десять лет, как я живу своей собственной жизнью. Случалось всякое: останавливался на ночлег в лесах и национальных парках, бродил среди сожженных домов в полуразрушенных кварталах, собирая материал для очередной статьи. Часами сидел в машинах с выключенным светом, ожидая какого-нибудь бандита или опального политика, а иногда и слишком боязливого информатора. Конечно, преступники внушали страх, но я не боялся самой темноты или одиночества. Иное дело стихи По. Должен признаться, этой ночью страх пробирал меня до костей. Может быть, так повлияли чужой город и пустая комната. Или ощущение окружавшей меня подробно задокументированной смерти? Показалось, что брат где-то рядом. Вероятно, действовало сознание того, как именно использовали поэтические строки. Как бы там ни было, меня трясла нервная дрожь. Навалилась настоящая паника, не прошедшая после включения телевизора, всегда служившего источником фона. Пожалуй, мне все же было слишком одиноко. Обложившись подушками, я читал стихи, включив самый яркий свет. И несмотря на это, вздрагивал при малейшем шорохе, даже если из коридора доносился смех. И вот только смог успокоиться, приноровившись к уютному, устроенному из подушек ложу, как послышался резкий звонок телефона. В тот момент я читал стихотворение под названием «Загадка». Звонок заставил вздрогнуть. Казалось, он звенел раза в два громче, чем мой аппарат, оставшийся дома. «Половина первого ночи», — подумал я. Мне мог звонить только Грег Гленн из Денвера, хотя мы с ним разговаривали два часа назад. Однако, почти сняв трубку, я понял, что это не Гленн. Я не сообщал ему, в каком отеле остановился. Звонил Майкл Уоррен: — Просто хотел убедиться, спишь ли ты. А заодно узнать, до чего удалось докопаться. Снова появилось двойственное чувство. К чему вопросы и откуда эта готовность к участию? Он вел себя не так, как остальные мои источники. Однако я не мог просто взять да и отделаться от Уоррена. Это несправедливо, учитывая степень его личного риска. Решив напустить тумана, на всякий случай я сказал: — Изучаю. Сижу вот, читаю По. Жуть берет. Он негромко рассмеялся. — И как выглядит материал? В смысле, это самоубийства или... Только тут до меня дошло. — Послушай, ты откуда звонишь? — Из дома. А что? — Ты же говорил, что живешь в Мэриленде. — Ну да. И в чем дело? — Значит, это междугородный звонок? Его впишут в счет за телефон. Ты не думал о такой возможности? Что-то с трудом верится в простую беспечность, учитывая его же речи про ФБР и агента Уэллинг. — О черт! Я... я как-то не подумал. Вроде бы ерунда. Да и кому понадобится изучать мои счета? Это ведь не оборонные секреты, чтобы шум поднимать. — Не уверен. Впрочем, тебе видней. — Ладно, какая теперь разница? Что ты выяснил? — Я же говорил, просматриваю папки. Кажется, есть пара имен. Да, два или три подозрительных случая. — Ну ладно. Это уже неплохо. Рад, что игра стоила свеч. Тут я кивнул, едва успев сообразить, что Уоррен меня не видит. — Да, я уже говорил, и еще раз — большое тебе спасибо. Хочу вернуться к работе, мне не терпится дойти до конца. — Тогда я оставляю тебя с ней... Если получится, позвони мне завтра. Желательно быть в курсе того, что произойдет. — Не уверен, что это правильно, Майкл. Скорее тебе следует залечь на дно. — Хорошо, как скажешь. Наверное, я все равно узнаю об этом из газет. Ты по меньшей мере получил крайний срок выхода номера? — Ничего такого. Даже не предполагаю. — Хороший у вас редактор. Что ж, возвращайся к бумагам. Счастливой охоты. * * * Вскоре я опять погрузился в строки поэта. Он давно умер, более ста пятидесяти лет назад, и надо же, достал из своей могилы и крепко держит. По — художник настроения и ритма. Настроение всегда депрессивное, а ритм неистовый. Казалось, отдельные слова поэта и даже фразы перекликаются иногда с обстоятельствами моей собственной жизни. Дарил мне свет Немало бед, И чахла душа в тишине. Сильно сказано. Точно про меня. Хотя, конечно, так лишь казалось. Продолжая чтение, я чувствовал, как мне передается ощущение глубокой меланхолии, вечной спутницы поэта. Чувство, выраженное особенно красиво в стихотворении «Озеро». Но лишь стелила полог свой Ночь надо мной и над землей, И ветер веял меж дерев, Шепча таинственный напев, Как в темной сонной тишине Рождался странный страх во мне[3 - По Э.А. «Озеро», перевод Г. Бена.]. По будто проник внутрь моих страхов и в обрывки воспоминаний. В мои кошмары. Сквозь пропасть в полтора века поэт протянул руку, приставив к моей груди свой холодный перст. Таилась смерть в глухой волне, Ждала могила в глубине. Последнее стихотворение я дочитывал часа в три утра. Нашлось всего одно совпадение между стихотворными строками и посмертной запиской. Это были слова, взятые мной в деле детектива Гарланда Петри из Далласа: «Лежу я недвижно, лишенный сил». Текст нашелся в стихотворении «К Анни». Однако не встретилось ни одного соответствия последним мыслям Белтрана, детектива из Сарасоты. Сомнения в собственной внимательности я сразу отбросил, потому что читал медленно. Не зря просидел над книгой до утра. Такой строки просто не было. «Господи, спаси мою бедную душу», — гласила записка из дела. Наверное, последняя молитва самоубийцы действительно могла звучать так складно. Я вычеркнул Белтрана из списка. Без сомнения, слова принадлежали самой жертве. Перед тем как заснуть окончательно, я просмотрел записи, решив наконец, что детали смерти Маккэффри из Балтимора слишком уж совпадают с обстоятельствами гибели Брукса в Чикаго, и это нельзя игнорировать. Теперь стало ясно, с чего начать утром. Придется поехать в Балтимор, чтобы найти там еще кое-что. * * * Ночью опять снились сны. Один и тот же кошмар, возвращающийся ко мне всю жизнь, опять и опять. Как всегда, снилось, что я иду по льду огромного замерзшего озера. Под моими ногами бездна, покрытая иссиня-черным льдом. Кругом, во всех направлениях, не видно ровно ничего, лишь горизонт и снег, ослепительно белый, выжигающий глаза. Иду вперед, опустив голову. Слышу голос девочки, зовущей на помощь, и замираю в нерешительности. Смотрю вокруг и не вижу никого рядом. Отворачиваюсь и иду дальше. Шаг. Второй. Вдруг прямо сквозь лед меня хватает чья-то рука и тащит в дыру, расширяющуюся во льду. Хочет ли кто-то затащить меня под лед или пытается сам выйти наружу? Это всегда остается неизвестным. Ни разу и ни в одном сне я не видел ответа. Все, что удалось увидеть на этот раз, была рука, длинная и худая, торчащая из-под черной поверхности воды. Я понял, что это сама смерть. И проснулся. Свет горел, и телевизор еще работал. Сев на кровати, осмотрел комнату, не сразу вспомнив, где я и что делал вчера. Уняв дрожь, я встал на ноги. По пути к мини-бару выключил телевизор. Потом открыл дверь и, выбрав себе маленькую бутылку «Амаретто», осушил ее одним махом, прямо из горлышка. Посмотрел на лежавший там же листок с ценами. Шесть долларов. Круто, однако... Впрочем, прайс-лист я взял чисто машинально, чтобы отвлечься. Постепенно по жилам побежало тепло. Рухнув обратно на кровать, я посмотрел на часы. Четверть пятого. Нужно выспаться. Снова захотелось лечь. Укрывшись одеялом, я взял со стола томик По. Вернувшись к стихотворению «Озеро», я перечитал его опять. Взгляд упал на те же строки: Таилась смерть в глухой волне, Ждала могила в глубине. Постепенно тревога улетучилась, и я опять свернулся в своей уютной норе, отложив книгу в сторону. Эта часть сна оказалась точно мертвой. Глава 17 Инстинкт подсказывал Гладдену уехать из города, но здесь оставались еще дела. Спустя несколько часов в отделение банка «Уэллз Фарго» должен прийти перевод, и тогда он сможет купить себе новую камеру. Такого ведь не сделаешь по дороге во Фреско или еще куда-либо. Гладдену пришлось остаться в Лос-Анджелесе. Глядя в зеркало, висевшее над кроватью, он придирчиво изучал собственное отображение. Теперь волосы были черными. Он не брился начиная со среды, и щетина на лице достаточно отросла. Дотянувшись до прикроватной тумбочки, Гладден взял очки. Тонированные контактные линзы оказались в мусорной корзине еще прошлым вечером, в забегаловке «Пришел и ушел», где Гладден пообедал. Снова глянув в зеркало, он довольно рассмеялся. На него смотрел совершенно незнакомый человек. Гладден обратил внимание на экран телевизора. Женщина орально обрабатывала одного мужчину, в то время как другой занимался обычным сексом с ней же, пристроившись по-собачьи. Звуковое сопровождение оставалось приглушенным, но и так понятно, что там за звуки. Телевизор не выключался всю ночь. Порно не возбуждало Гладдена. Наверное, потому, что действующие лица казались ему слишком старыми и потертыми жизнью. Скорее они вызывали отвращение. Он даже не пытался переключить приемник. Пустое зрелище. Напоминало лишь, что у всех существуют низменные желания. Вернувшись к прерванному чтению, он вновь перечитал стихотворение По. После стольких лет его текст запомнился наизусть. Правда, держать в руках книгу, воспринимая своими глазами слова на страницах, казалось много приятнее. Странным образом чтение приносило Гладдену ощущение комфорта. В ночи отрадной грезил я, Не помня о разлуке, Но сон дневной настиг меня И пробудил — для муки![4 - По Э.А. «Сон», перевод Г. Кружкова.] В этот момент Гладден услышал звук подъехавшей машины. Отложив книгу, он встал с кровати и подошел к окну. Сквозь занавески стоянка хорошо просматривалась. По глазам било яркое солнце. Из только что припарковавшегося у мотеля автомобиля вышли двое, мужчина и женщина. Оба пьяные в стельку, а ведь день едва перевалил на вторую половину. Гладден чувствовал, что пора выбираться наружу. Во-первых, купить газету и прочитать, если она уже появилась, информацию про Евангелину. И еще что пишут о нем самом. Во-вторых, пойти в банк. Далее нужно найти себе фотокамеру. А если останется время, то продолжить работу. Конечно, Гладден понимал: оставаясь на месте, он не дает им шанса себя обнаружить. Однако он знал, что надежно скрыл все следы. Мотель поменялся дважды за эти сутки, с момента как он покинул то место под вывеской «Голливудская звезда». Первую из комнат, в районе Калвер-Сити, пришлось снять ненадолго, чтобы перекрасить волосы и помыться. Затем он переехал на Вэлли и остановился в этом отстойнике на бульваре Вентуры, с названием «Бон суар». Пятьдесят долларов за ночь и три канала «для взрослых». Порно они включили в стоимость номера. В регистрационной карте значилось имя Ричарда Кидвелла. На это же имя сделано последнее из его удостоверений. Нужно будет выйти в сеть и купить новые документы. Тут он подумал: придется завести здесь почтовый ящик и дожидаться, когда придут бумаги. Еще одна причина, чтобы не уезжать из Лос-Анджелеса. И самая веская. Запись про почту он добавил в свой план. Натягивая штаны, Гладден искоса взглянул на экран. Женщина с резиновым пенисом, привязанным к низу живота обхватывавшими таз ремнями, занималась сексом с другой женщиной. Гладден застегнул «молнию» и вышел из комнаты, по дороге выключив телевизор. Солнце стояло высоко. В первый момент яркий свет больно ударил по глазам. Через парковочную площадку Гладден направился к конторе мотеля. На нем была футболка с изображением Плуто, персонажа его любимого мультфильма. Он часто надевал эту футболку, что избавляло детей от первого страха при знакомстве. В стеклянной клетке офиса дежурила плохо одетая блондинка с татуировкой на левой груди, когда-то выпуклой. Теперь формы увяли, а татуировка расплылась так, что едва отличалась от синяка. Женщина носила парик, губы были ярко накрашены, а макияжа хватило бы на небольшой торт или на то, чтобы пройти конкурс в телепроповедницы. Днем раньше Гладден поселился в мотеле как раз в ее смену. Протянув в окошко доллар, он попросил разменять купюру на три четвертака, две монеты по десять и одну в пять центов. Трудно сказать, сколько стоят газеты в Лос-Анджелесе. — Извини, парниша, у меня нет мелочи, — сказала женщина таким голосом, каким обычно просят сигарету. — Вот херня, — грубо ответил Гладден. Он сразу набычился. В этом мире больше нет нормального обслуживания. — Почему не пошуровать в бумажнике? Я не собираюсь шататься по улицам из-за гребаной газеты. — Сейчас посмотрю. И следите за своей речью. Грубить не стоит. Он молча смотрел, как женщина встала со своего места и повернулась к нему спиной. На ней была короткая черная юбка, бесформенная и открывавшая заднюю часть бедер с замысловатым переплетением вен, вздувшихся от варикоза. Трудно сказать, сколько этой бабе лет — то ли это замученная жизнью «девушка за тридцать», то ли окончательно вышедшая в тираж сорокапятилетняя дама. Могло даже показаться, что тетка нарочно демонстрировала свои прелести, наклоняясь к нижнему ящику стола за бумажником. Вытащив бумажник, женщина стала в нем копаться, выбирая мелочь. Она держала кошелек словно ручного зверька, как вдруг взглянула через стекло прямо на Гладдена. — Что, нравлюсь? — Нет, спасибо, — невпопад ответил Гладден. — Нашли мелочь? Вытащив руку из внутренностей кошелька, она посмотрела на свою ладонь. — Тебе не идет быть грубым. В любом случае у меня только семьдесят один цент. — Давайте сюда. Она потянула к себе долларовую купюру. — Уверен? Шесть монеток вообще по центу. — Уверен. Такие же деньги. Она высыпала монеты в окошко, и Гладден с трудом собрал ускользавшую из-под пальцев мелочь. Женщина посмотрела в список. — Ты ведь в шестом номере? И записан там один. И как ты обходишься? Сам? — Это что, допрос? — Простая проверка. Так чем ты один занимаешься? Надеюсь, не запачкаешь покрывало? Она ухмыльнулась. Ее слова мгновенно вернули Гладдена в агрессивное состояние. Хотя он знал, что не следовало проявлять свои эмоции, сдержаться было уже невозможно. — Кто из нас здесь грубый... хм... Вы ведь сами знаете, на кого похожи, на особу совершенно непривлекательную. А вены на ваших ногах — это карта, по которой едут на хер. Вот так, мадам. — Эй, ты последил бы... — А то что, выселишь меня? — Фильтруй базар. Гладден взял с прилавка последнюю монетку в десять центов и вышел вон, не произнеся больше ни слова. На улице, подойдя к стойке с газетами, он купил себе утренний выпуск. Вернувшись назад, в безопасную прохладу комнаты, он наскоро пролистал газетенку в поисках раздела криминальной хроники. Здесь точно будет статья про него. Быстро читая заголовки на всех восьми страницах, он не обнаружил ни одной строчки об убийстве в мотеле. Совершенно расстроенный, Гладден подумал, что в этом городе убийство чернокожей горничной просто не может стать событием. Бросив газету на кровать, он обратил внимание на фотографию с полосы, раскрывшейся при падении. Снимок изображал мальчика, катившегося вниз на роликовой доске. Взяв страницу в руки, Гладден прочитал текст, напечатанный внизу фотографии. В заметке говорилось, что детские качели и другие аттракционы наконец построены вновь в Мак-Артур-парке после долгого периода, когда их работе мешало сооружение станции метро. Гладден снова посмотрел на фото. Судя по информации, мальчика, изображенного на снимке, звали Мигель Аракс. Район, примыкавший к парку, не был знаком Гладдену, но можно предположить, что вблизи метро живут люди с невысокими доходами. Значит, большинство детей окажутся из бедных семей, скорее всего чернокожих. Гладден решил, что должен пойти в парк, но позже, когда закончит с делами и разберется в обстановке. С бедняками всегда проще. Они нуждаются, а потому более отзывчивы. Тут Гладден подумал про обстановку. Овладеть ситуацией он считал задачей номер один. Если хочешь скрыться, то не следует оставаться ни в этом мотеле, ни в любом другом. В таких местах всегда небезопасно. Ставки растут, и скоро за ним могли начать охоту. Овладевшее им чувство опасности не основывалось ни на чем, кроме почти животного инстинкта. Скоро за ним придут, и нужно искать новое, более защищенное логово. Отложив газету, Гладден протянул руку к телефонной трубке. Глубокий прокуренный голос, прозвучавший в аппарате после того, как он набрал «ноль», оказался вполне узнаваем. — Это Ричард... из шестого. Хотел бы просто извиниться за то, что наговорил вам только что. Я был очень груб и прошу меня извинить. Она не отвечала, и Гладден решил: нужно наступать. — Знаете, вы в общем-то правы, здесь ужасно одиноко, и как мне кажется, это действительно могло дать основание сказать то... Ну, о чем вы говорили... — Какое основание? Она явно не хотела разговаривать. Гладден продолжал: — Послушайте, вы же спросили, нравитесь ли мне. Пожалуй, отвечу «да, нравитесь». — Какое мне дело? Ты довольно раздражителен. Не люблю таких. Кто знает, что у тебя на уме? — Я сам не знаю. Но есть сотка баксов в подтверждение добрых намерений. Она снова помолчала секунду. — Ладно, я уезжаю из этой конюшни в четыре. Потом у меня выходной. Если так настаиваешь, могу взять с собой, за компанию. Гладден улыбнулся, стараясь не выдать себя голосом. — Дождаться не могу. — Знаешь, я тоже извиняюсь за все, что сказала... — Ласкаешь слух. Скоро увидимся... Эй, ты еще здесь? — Конечно, милый. — Как тебя зовут? — Дарлена. — Дарлена, я не могу терпеть до четырех. Она рассмеялась и повесила трубку. Гладден не улыбнулся. Глава 18 Утром пришлось ждать до десяти часов, прежде чем в Денвере Лори Прайн оказалась за своим рабочим столом. Меня уже одолели заботы, а ее день только начинался, так что беседа завязалась с дежурных приветствий и расспросов, где я, чем занят и каким образом туда попал. Наконец я с трудом добрался до сути вопроса. — Когда ты составляла выборку по самоубийствам полицейских, в нее вошли материалы из «Балтимор сан»? — Да, конечно. Я так и думал, но проверить никогда не мешает... И потом, компьютеры иногда глючат. — Хорошо, тогда сделай поиск по выпускам «Сан» с ключевым сочетанием «Джон Маккэффри». Фамилию я продиктовал по буквам. — Сделаю. За какой период? — Точно не знаю, давай за пять лет. — Когда нужны результаты? — Вчера вечером. — Кажется, ты хочешь повисеть на трубке? — Именно так. Я услышал, как Лори застучала по клавиатуре, набирая запрос. Чтобы занять время, я положил на колени томик По и стал перечитывать стихи. При дневном свете они не оказывали такого угнетающего действия, как прошлой ночью. — Так, приехали, и здесь довольно много ссылок. Целых двадцать восемь. Тебя интересует что-то конкретное? — Э-э-э... нет. Пройдемся по самым свежим. Я неплохо представлял себе процесс поиска: перед Лори на экране заголовки статей и примерно один абзац текста из каждой. — Вот последняя: «Детектив уволен из-за причастности к смерти напарника». — Очень странно. Почему эта информация не выплыла при первом поиске? Прочитай, что пишут в самой статье. Я вновь услышал перестук кнопок. — Вот слушай: «Детектив из полиции Балтимора уволен со службы в прошедший понедельник из-за своего вмешательства в расположение улик на месте преступления. Ранее, весной, уволенный пытался представить дело так, будто его напарник вовсе не покончил с собой. Увольнение детектива Даниела Бледшоу инициировал Совет по правам служащих департамента полиции после двухдневных закрытых слушаний. Бледшоу там не присутствовал и никак не прокомментировал решение, однако офицер полиции, представлявший на слушании его интересы, отметил, что в департаменте с его коллегой поступили излишне жестоко, особенно учитывая его более чем двадцатилетний послужной список. Если верить официальной информации, напарник Бледшоу, детектив Джон Маккэффри, скончался от огнестрельного ранения, нанесенного из его личного оружия 8 мая текущего года. Тело обнаружила супруга жертвы, Сюзанна, которая и вызвала Бледшоу, оказавшегося на месте до приезда полиции. Утверждается, что Бледшоу вошел в комнату своего напарника и уничтожил посмертную записку, найденную им в кармане жертвы, а также изменил расположение предметов, чтобы позднее представить ситуацию как убийство. Полиция заявила...» Джек, ты слышишь меня, продолжать? — Да-а, да. Продолжай. — "Полиция заявила, что Бледшоу пошел еще дальше: он прострелил мертвому Маккэффри ногу. После этого Бледшоу велел Сюзанне позвонить по 911, а сам покинул место происшествия, позже изобразив изумление в ответ на информацию о гибели своего напарника. Считается, что Маккэффри сначала выстрелил в пол и лишь после этого вложил ствол пистолета себе в рот, чтобы произвести второй, ставший смертельным, выстрел. Следствие пришло к выводу, что Бледшоу попытался представить эту смерть убийством из-за того, что в последнем случае жена Маккэффри, Сюзанна, могла претендовать на значительные выплаты по страхованию жизни и здоровья супруга, а также на увеличенную пенсию. Схема, построенная Бледшоу, вышла наружу во время допроса Сюзанны Маккэффри относительно всех обстоятельств дня, когда умер ее муж. Она случайно проговорилась, что наблюдала за действиями Бледшоу". Я читаю не слишком быстро? Ты записываешь? — Все в порядке. Продолжай. — Ладно, слушай дальше: "Бледшоу отверг какое бы то ни было участие в создании ложной схемы событий и также отказался от любых свидетельств в свою пользу на слушаниях в Совете по правам служащих департамента полиции. Джерри Либлинг, коллега Бледшоу и его защитник на слушаниях, заявил, что тот поступил как человек, лояльный по отношению к своему напарнику. Вот что сказал нам Либлинг: «Все, что он сделал, — попытался как-то облегчить жизнь вдове своего товарища. Что касается чиновников из департамента, то они явно зашли дальше, чем следовало. В итоге детектив Бледшоу потерял работу, карьеру, средства к существованию. Знаете, о чем это говорит остальным сотрудникам?» Другие офицеры полиции, с которыми корреспонденты встречались в понедельник, выразили те же чувства. В то же время высокопоставленные руководители департамента заявляют, что обошлись с Бледшоу достаточно гуманно, и цитируют свое решение не возбуждать уголовное дело против Бледшоу и Сюзанны Маккэффри, называя это выражением сочувствия. Маккэффри и Бледшоу были напарниками семь лет и расследовали ряд громких убийств, произошедших за это время в городе. Одно из расследований, как считают, частично связано со смертью самого Маккэффри. Полиция заявила, что депрессивное состояние детектива объяснялось его неудачей в расследовании дела об убийстве Поли Амхерст, учительницы начальных классов, похищенной из кампуса в частной школе Хопкинса, тело которой обнаружили изуродованным. Считают, что извращенная жестокость, с которой расчленили тело женщины, постепенно привела детектива к мысли расстаться с жизнью. К тому же у Маккэффри были проблемы со спиртным. «Полиция лишилась не одного детектива, — сказал Либлинг на слушаниях в понедельник, — она потеряла двух своих лучших следователей. Теперь им не найти таких парней, какими были Маккэффри и Бледшоу. Департамент высек сам себя»". Джек, это все. — Отлично. Гм... думаю, придется тебе отправить статью в мой электронный ящик. Компьютер здесь, со мной, так что сообщение получу быстро. — Договорились. Что делаем с остальными данными? — Если не трудно, вернись, пожалуйста, к заголовкам. Есть ли среди них упоминания о деле Маккэффри или это публикации о разных делах? С полминуты она просматривала тексты. — Кажется, здесь лишь статьи о расследованиях. Немного по теме «школьный учитель». И совсем ничего про самоубийства. Кстати, причина, по которой только что прочитанный текст не попал в прошлый поиск, в том, что в описании статьи не оказалось слова «самоубийство». А я ввела его в том запросе как ключ. Это я уже понял. Статьи про школьного учителя пришлось также бросить в почту. Сказав Лори спасибо, я попрощался и повесил трубку. * * * Набрав номер бюро детективов полиции Балтимора, я попросил к телефону Джерри Либлинга. — Либлинг, слушаю. — Детектив Либлинг, меня зовут Джек Макэвой, и я полагаю, вы можете мне помочь. Мне необходимо найти Дана Бледшоу. — По какому вопросу? — Хотелось бы обсудить это с ним. — Извините, но у меня еще один звонок, так что ничем помочь не могу. — Послушайте, я знаю о том, что он пытался сделать для Маккэффри. И знаю кое-что, способное ему помочь. Это действительно все, что я могу рассказать сейчас. Не поможете мне, значит, не поможете и Бледшоу. Если хотите, могу оставить свой номер. Почему бы не созвониться и не передать ему эти слова? Пусть решает сам. Долгое молчание на том конце провода, слишком долгое. Я уже подумал, что говорил в пустоту. — Алло? — Да. Я здесь. Знаете, если Дан захочет с вами говорить, он будет говорить. Просто позвоните ему. Номер есть в книге. — В телефонной книге? — Правильно. Извините, у меня дела. Он повесил трубку. Глупейшее положение. Даже не подумал о такой возможности. Потому что не слышал ни об одном полицейском, номер которого значился бы в книге. Связавшись со справочной Балтимора, я назвал оператору имя бывшего детектива. — У меня нет записей по Даниелу Бледшоу, но есть две компании — «Страхование Бледшоу» и «Расследования Бледшоу». — Ладно, давайте то, что есть. — Здесь две разные записи, разные телефоны и один и тот же адрес — Феллс-Пойнт. Получив телефон, я набрал номер фирмы, занимавшейся расследованиями. Ответила женщина: — "Расследования Бледшоу". Слушаю вас. — Здравствуйте, могу ли я поговорить с Даном? — Простите, сейчас он временно недоступен. — Не знаете, можно ли застать его в течение дня? — Он и сейчас где-то здесь. Его местный телефон на линии, да только он чем-то занят. Когда Дан вне офиса, ему звонят по прямому. Так что шеф точно в офисе, но я не в курсе дел и не знаю, как долго он здесь задержится. Феллс-Пойнт оказался полосой земли, вытянувшейся к западу от внутреннего порта Балтимора. Магазины для заезжих туристов и отели отступили, давая место более традиционным заведениям — барам и небольшим лавчонкам, потом им на смену пришли старые кирпичные строения и трущобы Маленькой Италии. Местами выбитый асфальт обнажал брусчатку, а ветер приносил не то запах моря, не то аромат сахарного завода, располагавшегося по другую сторону, у входа в бухту. «Страхование Бледшоу» и «Расследования Бледшоу» располагались в одноэтажном кирпичном здании на перекрестке улиц Каролина и Флит. Стрелки показывали час с минутами. На двери небольшого, обращенного на улицу офиса висела табличка с изображением часов, на которых стрелки передвигались вручную, и подписью «Буду на месте в...». Стрелка уперлась точно в час дня. Посмотрев вокруг, я не обнаружил никого, кто торопился бы исполнить обещание и вернуться на место к указанному сроку. Пойти было некуда. Прогулявшись до магазина на Флит-стрит, я купил кока-колу и вернулся к своей машине. С водительского сиденья отлично просматривалась дверь офиса. Так я просидел минут двадцать, пока не увидел мужчину средних лет, темноволосого, без намека на седину, но с уже наметившимся животиком. Прихрамывая, человек направлялся к двери офиса. Захватив сумку с ноутбуком, я последовал за ним. Офис Бледшоу выглядел так, словно изначально он задумывался как врачебный кабинет. Впрочем, непонятно, как доктор мог оставить лишь один вход, особенно в таком районе, как этот. За входной дверью находилась небольшая приемная, где была сдвижная стеклянная панель и небольшая стойка для секретаря. Стеклянная панель, похожая на дверь душевой, оказалась закрытой. Распахнув дверь, я услышал звонок телефона, но трубку никто не снимал. На несколько секунд я замер на месте, чтобы осмотреться. В комнате стояли старый диван и небольшой столик. Места для другой мебели просто не оставалось. По столу раскиданы журналы, все не менее чем шестимесячной давности. Собравшись было поздороваться или постучать, я вдруг услышал звук спускаемой в туалете воды, где-то за стеклянной дверью. Затем сквозь стекло я увидел расплывчатую фигуру, и тут же дверь слева отворилась. В двери стоял темноволосый человек. Теперь я заметил, что у него усы, тонкая полоска которых казалась едва заметной. — Здравствуйте, чем могу помочь? — Вы Даниел Бледшоу? — Совершенно верно. — Джек Макэвой. Мне нужно задать вам несколько вопросов относительно Джона Маккэффри. Думаю, это будет полезно нам обоим. — Джон Маккэффри? Это было так давно. Его взгляд упал на сумку с ноутбуком. — Не беспокойтесь, это просто компьютер. Можно присесть? — Конечно. Почему бы нет? За ним я вошел в небольшой холл, где находилось еще три двери, все по правой стороне. Он открыл первую, и мы вошли в помещение, отделанное недорогим ламинатом. На стене висели выданная администрацией штата лицензия и несколько фотографий из прошлой, полицейской жизни Бледшоу. Все вокруг выглядело таким же убогим, как и его усы, однако я не собирался придавать этому какого-либо значения. То, что я знал о копах, а это правило касалось и бывших копов, говорило: внешнее впечатление обманчиво. Я знал ребят в Колорадо, при любых обстоятельствах носивших серо-голубые спортивные костюмы из полиэстра, словно они не имели нормальной одежды. Тем не менее эти мужики считались самыми яркими, лучшими и надежными копами во всем департаменте. Вероятно, таким мог быть и Бледшоу. Он сел за стол, покрытый черным пластиком. Мебель явно куплена по случаю, в состоянии «бывшая в употреблении». На поверхности стола я заметил наслоения из застарелой грязи. Сев против Бледшоу, я занял последний из предметов мебели, предназначенный для посетителей. Хозяин помещения внимательно следил за моей реакцией. — Здесь размещалась частная клиника. Парня вышибли за аборты на поздних сроках беременности. Что касается помещения, то я просто выкупил его, и плевать на грязь или внешний вид. Работой я занимаюсь по телефону, продаю копам страховые полисы. Когда случается вести расследование, то тем более отправляюсь к клиенту сам. Сюда никто не приходит. Разве что иногда у входа появляются цветы. Полагаю, чьи-то. Наверное, так срабатывает старая телефонная книга. Почему вы не расскажете о цели визита? Я выложил ему все, начиная с истории брата и кончая Джоном Бруксом и моей поездкой в Чикаго. Наблюдая за его полным скепсиса лицом, я понял, что могу и вылететь отсюда — секунд через десять, и прямиком сквозь дверь. — Что за дела? Кто вас прислал? — Никто. Только есть мнение, мое личное, что следом за мной приедут люди из ФБР, и, вероятно, уже завтра. Мне показалось, что нам лучше переговорить до этого момента. Знаете, я хорошо вас понимаю. Мой брат — это фактически я сам. Мы ведь с ним близнецы. Всегда считал, что напарники после долгой совместной службы тоже становятся как братья. Как близнецы. На несколько секунд я замолчал. Пока лучше придержать моего козырного туза, чтобы дождаться правильного момента. Казалось, Бледшоу несколько поостыл. А возможно, его злость скоро сменится смущением. — И что нужно от меня? — Текст посмертной записки. Мне нужно знать, что именно Маккэффри написал в своем послании. — Не было никакой записки. И я этого не говорил. — А жена говорила, что записка была. — Вот с ней и общайтесь. — Ну нет, я предпочту разговаривать с вами. Позвольте рассказать еще кое-что. Тот, кто все это совершил, заставил каждую из своих жертв оставить записку в одну или две строки. Как именно и почему они соглашались, нам неизвестно. Но он это сделал. Всякий раз строки оказывались взятыми из стихов. Все стихотворения принадлежат одному автору: Эдгару Аллану По. Достав из сумки компьютер, я отщелкнул замок на крышке, затем вынул книгу со стихами По и положил ее на стол так, чтобы он мог видеть название. — Я предполагаю, вашего напарника убили. Вы вошли в комнату и сразу поняли: он застрелился. Как раз потому, что сцена выглядела именно так, чтобы поверили все, и с первого момента. В той записке должна быть строка из стихотворения. Стихи в этой книге. Готов поставить на всю пенсию вашего напарника. Бледшоу переводил взгляд с меня на книгу, а потом опять на меня. — Скажите, вы впрямь считали, что обязаны рискнуть положением просто для того, чтобы помочь вдове материально? — Да уж, ты попал в самую точку. И вот куда меня занесло теперь. Дерьмоьый офис с дерьмовой лицензией на стене. И я в комнате, где тела детей вырезали из их собственных матерей. Ситуация не для благородных. — Бросьте, всем понятно, что вашим поступком двигало настоящее благородство. В прошлый раз вы сделали то, что должны. Теперь же дело пора довести до конца. Бледшоу отвернулся и посмотрел на стену с фотографиями. На одной из них снялись двое, он и еще один мужчина. Так они и стояли — рядом, обхватив одной рукой шею товарища. Оба улыбались. Наверное, их сфотографировали в каком-нибудь баре еще в те старые добрые времена. — И порвана связь с горячкой, что жизнью недавно звалась, — произнес он, продолжая смотреть на снимок. Я положил руку на лежавшую рядом книгу. Слова резанули по сердцу нам обоим. — Вот оно. — И я раскрыл книгу. Стихи, из которых убийца заимствовал цитаты, были отмечены закладками. Найдя страницу со стихотворением «К Анни», я отыскал то, о чем уже знал заранее, и, положив книгу обратно на стол, повернул ее к Бледшоу. — Первая строфа. Бледшоу начал читать, перегнувшись ко мне через стол. О счастье! Не мучусь Я больше, томясь, Упорной болезнью, И порвана связь С горячкой, что жизнью Недавно звалась[5 - По Э.А. «К Анни», перевод М. Зенкевича.]. Глава 19 Ровно в четыре часа, спеша по коридорам «Хилтона», я мысленно представлял себе, как Грег Гленн степенно идет от своего кабинета в сторону конференц-зала, чтобы поучаствовать в обсуждении очередного номера. Я знал, что если его не отловлю, то он застрянет на обсуждении, которое может затянуться и затем перейти в совещание по поводу воскресного выпуска. Подойдя к лифту, я обратил внимание на женщину, уже ступившую внутрь одной из кабин, и быстро последовал за ней. Кнопка двенадцатого этажа оказалась нажатой. Я притулился в углу кабины и еще раз взглянул на часы. Кажется, успеваю. Совещания редакторов никогда не начинаются вовремя. Женщина переместилась к правой стенке лифта, и между нами установилось неловкое молчание — обычный спутник двух незнакомых людей в тесной кабине лифта. Я видел неясное отражение ее лица в полированной двери. Женщина наблюдала за мигавшими по мере нашего подъема лампочками. Она казалась очень привлекательной, и я вдруг обнаружил, что не могу отвести глаз от отражения, невзирая на опасение, что она перехватит этот нескромный взгляд. Тут же возникла обычная иллюзия, будто мой взгляд можно почувствовать. Всегда считал, что красивая женщина знает и заранее предполагает, что на нее смотрят. Лифт остановился на двенадцатом этаже, и я немного задержался с выходом, пропуская ее вперед. Свернув налево, она направилась к холлу. Я повернул направо и пошел в сторону своего номера, силясь не обернуться, чтобы еще раз окинуть взглядом ее фигуру. Уже подойдя к самой двери и доставая из кармана карточку ключа, я вдруг услышал легкие, приглушенные ковром звуки шагов. Обернувшись, я снова увидел ее. Женщина улыбнулась и сказала, обращаясь ко мне: — Как обычно, свернула не туда. — Да-а, настоящий лабиринт, — заметил я невпопад. Подумав, как глупо прозвучали мои слова, я открыл дверь, а она прошла мимо за моей спиной. Внезапно, уже оказавшись в дверях, я почувствовал, как кто-то ухватился за воротник пиджака и резко втолкнул меня внутрь. Сразу же другая рука залезла под пиджак, вцепившись в ремень, и я мгновенно оказался воткнутым лицом в кровать. Сумку с компьютером я так и не бросил, опасаясь разбить прибор стоимостью две тысячи долларов. Впрочем, ее грубо вырвали из рук. — ФБР! Вы арестованы! Не двигаться! Одна рука продолжала держать меня за шею, а вторая нахально шарила по телу. — Что за фигня? Я попытался протестовать, но голос почти не пробивался через матрас. Руки вдруг отпустили так же внезапно, как и схватили. — Так, вставай. Продолжим. Я перевернулся, медленно сел на кровати и посмотрел вверх. Женщина из лифта. Моя челюсть от удивления слегка отвисла. Меня взяла баба, в одиночку, да еще так легко... Оскорбленный до глубины души, я покраснел от злости. — Не переживай. Я справлялась и не с такими жлобами, как ты. — Лучше предъявите жетон, иначе будете иметь дело с адвокатом. Вытащив из кармана бумажник, она раскрыла его перед моим носом. — Тебе самому срочно нужен адвокат. Теперь возьми стул, поставь его в углу и сиди там, пока я осмотрю твою комнату. Это не займет много времени. Ее документы здорово походили на настоящие: обычный жетон ФБР и идентификатор личности. Специальный агент Рейчел Уэллинг. Прочитав, я подумал, что ее имя напоминает нечто знакомое. — Давай-давай, топай уже. В угол, я сказала. — Разрешите ознакомиться с ордером на обыск. — У тебя есть выбор? — цинично спросила она. — Топай в угол, или запру в ванной и прицеплю браслетами к сливу под раковиной. Считаю до трех. Я встал, поволок стул в угол и сел. — Все же, будьте любезны, разрешите взглянуть на ваш греба-ный ордер. — Известно ли вам, что попытка использовать нецензурный лексикон есть жалкое утверждение вашего мнимого мужского приоритета? — Ни хрена себе. Вы просто не представляете, с кем связываетесь. Где ордер? — Мне не нужен ордер. Вы сами пригласили меня войти и позволили осмотреть комнату. А я арестую вас после того, как найду похищенную собственность. Она отступила по направлению к двери и притворила ее, не отрывая от меня взгляда. — В любом случае я вас не приглашал. Только попробуйте влезть в это дерьмо, и сгорите дотла, как есть. Что, действительно считаете, найдется судья, который поверит, будто я сам позволил обыскать мое жилище, зная о чьей-то похищенной собственности? Она только рассмеялась, взглянув в мою сторону. — Мистер Макэвой, мой рост пять футов с половиной, а вешу я сто пятнадцать фунтов. Это вместе с табельным оружием. Неужели вы полагаете, что судья поверит в вашу версию? И неужели вы предпочтете обнародовать в суде то, что я с вами сделала? Я отвел взгляд и посмотрел в окно. Горничная оставила его открытым. Небо слегка темнело. — Думаю, вам этого не хочется. А теперь не могли бы мы сэкономить немного времени? Где копии протоколов? — В сумке с компьютером. Я не совершал ничего противозаконного, получив их, и то, что они находятся у меня, также не есть преступление. Следовало выражаться осторожнее. Пока я не знал, вышли они на Майкла Уоррена или нет. Тем временем женщина-агент исследовала содержимое моей сумки. Вытащив книгу со стихами По, она недоуменно ее осмотрела, а затем просто бросила томик на кровать. Потом вытащила ноутбук и, наконец, извлекла из сумки стопку копий. Уоррен оказался прав. Действительно, прекрасная внешне. Колючий цветок и в то же время истинной красоты. Моего возраста или, может быть, на один-два года старше. Волосы русые и рассыпаны по плечам. Глаза зеленоватые, пронзительные, создают ощущение твердости. Первые впечатления, интересные и только. — Взлом, проникновение, вот, собственно, и весь состав преступления, — сказала она. — Дело попало под мою юрисдикцию, как только стало известно о правах бюро на украденные вами документы. — Ничего я не взламывал и ничего не похищал. Это посягательство, лишь на мои права. Я уже слышал о том, что федералы испытывают комплекс неполноценности, если кто-то делает их работу лучше. Наклонившись над кроватью, она просматривала бумаги. Затем выпрямилась и достала из кармана пластиковый конверт для вещдоков с единственным листком бумаги внутри. Подняв его повыше, она повернула конверт так, чтобы я мог видеть. Я узнал листок, вырванный из репортерского блокнота. На нем значилось шесть строк, написанных от руки черными чернилами: Пена: его руки? После события, как долго? Векслер/Скалари: автомобиль? Обогреватель? Блокировка замка? Райли: перчатки? Я узнал свой почерк. Наконец все встало на свои места. Уоррен вырывал из моего блокнота страницы, помечая места вынутых нами папок. Он умудрился вырвать страницу с записями и оставил ее там, вернув папку обратно. Я узнал свои заметки, и, должно быть, Уэллинг увидела это на моем лице. — Небрежная работа, не так ли? Получив твой почерк и проанализировав его на компьютере, мы получим доказательство. Как думаешь? Я не мог бы выговорить даже: «Твою мать...» — Я рассматриваю твой компьютер, эту книгу и блокнот как вероятные улики. Если они в дальнейшем не понадобятся, ты получишь их обратно. А теперь нам пора. Моя машина стоит как раз у входа. Единственное, что я могу для тебя сделать, — это не надевать наручники. Нам предстоит долгий путь до Виргинии, и есть смысл сэкономить немного времени, не попав в пробки. Ведь ты не станешь вести себя плохо? Иначе придется посадить тебя назад с хорошо затянутыми браслетами. Тугими, как обручальные кольца. Оставалось лишь кивнуть, и я встал на ноги. Изумление все еще не проходило. И я не мог посмотреть ей в глаза. Направляясь к двери, и вовсе почувствовал, как сердце в груди остановилось. — Эй, каков будет твой положительный ответ? Промямлив что-то вроде благодарности, я услышал позади тихий смех. * * * Уэллинг ошиблась. Обмануть дорожные пробки не удалось: вечер пятницы. Большая часть горожан тоже старалась выбраться из города до вечера, и нам пришлось тянуться до шоссе вместе со всеми. Примерно с полчаса мы не разговаривали, лишь моя спутница ругалась на дорожную сутолоку и красные светофоры. Сидя на месте переднего пассажира, я напряженно думал. Следовало связаться с Грегом Тленном, и по возможности скорее. А им стоило поискать для меня адвоката. Хорошего адвоката. Очевидно, наиболее быстрый путь к свободе — раскрыть мой источник. Тот самый, что я обещал не раскрывать никогда. Я подумал: что будет, если назвать имя Уоррена? Скорее всего он подтвердит, что я не вламывался в помещение фонда. Заманчивая возможность, но ее пришлось сразу же отвергнуть. Я дал Уоррену слово и буду честен. Когда мы миновали наконец южные районы Джорджтауна, напряжение потока чуть ослабло и показалось, что вместе с этим расслабилась и моя провожатая. По крайней мере она вспомнила, что в машине есть я. Вытащив из пепельницы белую карточку, она включила свет и прижала листок вверху рулевого колеса, словно собиралась читать во время движения. — У вас есть авторучка? — Что? — Авторучка с чернилами. Я думала, у всех репортеров есть ручки. — Да. У меня есть ручка. — Хорошо. Сейчас я прочитаю ваши конституционные права. — Какие права? Вы нарушили большую их часть. Она прочитала текст с карточки и спросила, понял ли я. В ответ я пробурчат что-то утвердительное, и она протянула мне карточку. — Так, хорошо. Теперь возьмите свою ручку и поставьте подпись и дату здесь, на оборотной стороне. Сделав, как она сказала, я вернул карточку обратно. Подув на чернила, чтобы они быстрее высохли, она спрятала документ в карман. — Готово дело, — сказала она. — Теперь можем поговорить. Конечно, если вы не хотите вызвать адвоката. Как вы проникли в здание фонда? — Я ничего не взламывал. Вот все, что могу вам сказать до встречи с моим адвокатом. — Так ведь вы уже видели мою улику. Или предполагаете настаивать, что это не ваше? — Могу все объяснить... Видите ли, как я уже сказал, ничего противозаконного совершено не было. Больше ничего сказать не могу, чтобы не раскрывать... — Старый прием «не-могу-раскрывать-свои-источники». А где вы были сегодня? Вы отсутствовали весь день. — Ездил в Балтимор. — И что делали? — Свои личные дела. Имея копии протоколов, их нетрудно вычислить. — Понятно. Дело Маккэффри. А вам известно, что вмешательство в ход федерального расследования может повлечь еще одно обвинение? Я рассмеялся самым язвительным образом. — Да-а, конечно, — продолжил я со всем сарказмом. — И где оно, ваше федеральное расследование? Если бы не мой вчерашний разговор с Фордом, все сидели бы по кабинетам, считая самоубийц. Хотя таков стиль работы бюро, не так ли? Если идея хорошая — это наша идея. Если дело важное — это наше дело. И одновременно не слышать зло, не видеть в упор его источник, и пусть дерьмо плывет себе по трубам. — Господи, да кто же это умер, что вы стали таким экспертом? — Мой брат. Очевидно, она не подозревала о таком повороте и потому на несколько минут замолчала. Возможно, скорлупа, которой она себя окружила, тоже треснула. — Мне искренне жаль. — Спасибо, мне также. То, что копилось внутри со смерти Шона, снова подступило к горлу, но я проглотил обиду и на этот раз. Не хватало только разделить с ней собственное, все же слишком личное горе. Справившись с эмоциями, решил заговорить о чем-нибудь другом: — Кстати, вы могли его знать. Ваша подпись стояла на одном документе, присланном ему из бюро. — Знаю. Но лично мы никогда не встречались. — А как вы отнесетесь, если я задам один вопрос? — Спрашивайте. — Как вы на меня вышли? Я подумал, не Уоррен ли вывел ее на меня. Если да, то все наши договоренности можно отбросить, а я не хотел бы идти в тюрьму, защищая человека, первым делом сдавшего меня самого. — Легко. Ваше имя и адрес редакции я получила от мистера Форда. Мне он позвонил сразу после вашей короткой встречи, а я прибыла сюда сегодня утром. Понятно, что следовало позаботиться о сохранности материалов, но с этим я опоздала. Кто-то сработал быстрее меня. Обнаружив листок из блокнота, я смогла выйти на вас. — Я не вламывался в фонд. — Ладно. Все служащие отрицали контакт с вами. Факт в том, что доктор Форд особо подчеркнул: он помнит, как информировал вас о невозможности доступа к документам без санкции бюро. Забавно, но вы здесь, причем вместе с этими копиями. — А как вы узнали, что я остановился в «Хилтоне»? Это тоже оказалось записано на бумаге? — Небольшой блеф перед вашим редактором, и он повелся на мою уловку словно мальчик на посылках. Просто сказала ему, что располагаю важной информацией. Улыбнувшись, я отвернулся и стал смотреть в окно, чтобы она не увидела моей реакции. Одна небольшая оговорка, и мне подтвердили, что отель выдал именно Уоррен. — Их уже не зовут мальчиками на посылках. Люди обижаются на такое прозвище. — А как, курьерами? — Вроде того. Справившись с лицом, я взглянул прямо на нее, в первый раз за все время, пока мы находились в машине. Ко мне постепенно возвращалось самообладание. Уверенность, которую она так сноровисто забила в матрас гостиничной койки, начинала жить во мне новой жизнью. Теперь уже я вел игру. — Всегда считал, что вы работаете парами, — сказал я. Мы опять остановились перед светофором. Впереди показался въезд на трассу. Настало время сделать ход конем. — Как правило, да, — ответила она. — Просто день выдался суетливый, много людей в отлучке. На самом деле, отправляясь в Квонтико, я думала просто поговорить с Олин и доктором Фордом, а потом забрать папки с делами. Я не рассчитывала на задержание. Ее шоу быстро разваливалось на части. Теперь это очевидно. На мне нет наручников. У нее нет напарника. Я сижу на переднем сиденье. Наконец, мне точно известно, что Грег Гленн не в курсе, в каком отеле я остановился. Я этого не сообщал, и, более того, номер резервировался не из редакции, потому что времени не оставалось. Сумка с ноутбуком лежала на сиденье между нами. Прямо на сумке лежала стопка копий, снятых с ее протоколов, книга По и мой блокнот. Дотянувшись до вещей, я сгреб их все и положил себе на колени. — Что это ты делаешь? — тут же спросила она. — Сваливаю отсюда. — И я переложил копии уже на ее колени. — Можешь сохранить их на счастье. Я уже знаю все, что нужно. Потянув за ручку, я открыл дверь. — Сидеть, гаденыш! Посмотрев на нее, я от души рассмеялся. — Известно ли вам, что нецензурный лексикон есть жалкая попытка утверждения вашего мнимого приоритета? Знаете, вы неплохо играли роль, просто не все ответы оказались правильными. Мне нужно такси, чтобы вернуться в отель. И материалов для статьи теперь достаточно. Я вылез из машины и ступил на обочину. Оглядевшись, увидел поблизости магазинчик с телефонной будкой возле него и направился прямо туда. Затем я снова увидел ее машину, выруливающую на стоянку около магазина. Рванув тормоз, она выскочила из автомобиля. — Ты совершаешь большую ошибку, — сказала она, решительно двигаясь мне навстречу. — Ошибку? Что еще за ошибка? Твоя? К чему весь спектакль? Она беспомощно взглянула на меня и замолчала. — Хочешь узнать, что это было? — продолжал я. — Мошенничество. — Что ты говоришь?! По-твоему, я аферистка? Зачем... — Чтобы получить информацию. Ты захотела иметь то, что уже есть у меня. Позволь немного пофантазировать. Получив данные, ты собиралась сказать: «Да, конечно... Но извини, источник утечки уже посажен. Не переживай, ведь ты свободен, и прости за беспокойство». Знаешь, возвращайся в Квонтико и займись своим профессиональным уровнем. Обогнув ее, я направился к телефону. Однако в трубке не было зуммера. И я не мог упустить инициативы. Она наблюдала. Тогда я стал делать вид, набирая номер справочной. — Мне нужно вызвать такси, — сказал я несуществующему оператору. Бросив в щель четвертак, я набрал другой номер. Затем прочитал адрес с таблички на телефонном аппарате и попросил прислать машину. Когда повесил трубку и повернулся, агент Уэллинг стояла совсем близко. Войдя в будку, она сначала послушала, есть ли гудок, а затем повесила ее на рычаг и показала мне на коробку с торчащим из нее пучком проводов. — Поработай также и над собой. — Ладно-ладно. Сделай одолжение, оставь меня. Отвернувшись, я всмотрелся в стекло магазина, нет ли внутри другого телефона. Оказалось, нет. — Ну извини, а что еще я могла сделать? Мне очень нужно знать то, что знаешь ты. Я резко обернулся. — А почему не попросить? Почему нужно обязательно... унижать человека? — Так ты же репортер. Джек, ваш брат-журналист может просто открыть доступ к файлам и поделиться? С нами? — Может быть. — Да-а, чудесно. Это был бы праздник для всех. Взгляни на Уоррена. Он не репортер, а все равно поступил как один из вас. Наверное, это у вас в крови. — Послушай, если уж ты заговорила о крови: здесь ставки выше, чем просто статья. И откуда тебе знать, что я способен для тебя сделать, стоит лишь подойти ко мне по-человечески. — Ладно, — смягчилась она. — Возможно, я не права. Прошу за это прощения. Мы уже немного разошлись в стороны, и тут она снова заговорила: — Так что будем делать? Мы имеем, что имеем, ты меня раскрыл, и значит, теперь выбор за тобой. Расскажешь мне или заберешь все это с собой? Сделай так, и мы проиграем оба. Как и твой брат. Что ж, она умело загнала меня в угол, и я это понял сразу. В сущности, мне, конечно же, следовало уйти. Но теперь я не мог. И, несмотря ни на что, мне она нравилась. Не говоря ни слова, я подошел к машине, сел на свое место и сквозь стекло посмотрел в ее сторону. Она кивнула, а затем направилась к месту водителя, обходя автомобиль с другой стороны. Сев за руль, повернулась ко мне и подала руку. — Рейчел Уэллинг. Протянув навстречу свою руку, я ответил легким пожатием. — Джек Макэвой. — Знаю. Приятно познакомиться. — Мне также. Глава 20 Проявив добрую волю, Рейчел Уэллинг сама сделала первый шаг, если не считать отобранного у меня обещания не делать записей до тех пор, пока руководитель группы не решит, до какой степени бюро пойдет на сотрудничество. Если вообще пойдет. Особенно глубоко я не задумывался, давать ли это обещание или нет. В принципе на тот момент мои козыри все равно были старше. Казалось, статья в кармане, а ФБР в любом случае не заинтересовано в такой публикации. Заключив, что сейчас преимущество на моей стороне, я полагал себя независимым от мнения агента Уэллинг. За те полчаса, что мы медленно пробирались на юг, следуя по шоссе на Квонтико, она рассказала о том, что сделало бюро в последние двадцать восемь часов. Натан Форд позвонил ей в четверг, примерно в три часа пополудни, с информацией о моем визите, о сделанных в процессе моего расследования открытиях и о моем интересе к базе данных. Уэллинг согласилась с его решением отказать мне в доступе к данным, после чего связалась со своим непосредственным руководителем, Бобом Бэкусом. Бэкус распорядился приостановить ее текущую работу и велел срочно заняться изучением того, что я рассказал Форду. К этому времени бюро не имело ровным счетом ничего из департаментов полиции Денвера или Чикаго. После этого Уэллинг принялась изучать данные, хранившиеся в компьютере службы по изучению мотивов поведения, имевшем непосредственное соединение с сетью фонда. — В сущности, я видела тот же самый поиск, что сделал для тебя Майкл Уоррен. Я находилась за своим компьютером, в он-лайне, когда он вошел в сеть и занялся делом. Мне оставалось найти его сетевой идентификатор пользователя и непосредственно наблюдать за всеми действиями со своего ноутбука. Сам понимаешь, эта проблема относится скорее к сохранности данных. И мне не было нужды ехать сюда, в город, хотя бы потому, что все копии протоколов уже имелись у нас, в Квонтико. Однако хотелось знать, что ты предпримешь дальше. И тут удалось получить второе доказательство утечки через Уоррена: после того как вы скопировали протоколы, я нашла листок из твоего блокнота. Я опустил голову. — И что будет с Уорреном? — После того как я известила Форда, тот вызвал его к себе для разбирательства, происшедшего утром, в моем присутствии. Он признал все, что было предъявлено. Он даже выдал, в каком отеле ты остановился. Форд потребовал его ухода по собственному желанию и тут же получил согласие. — Твою мать... Охватило мучительное ощущение вины, хотя я все еще не знал деталей. Правда, я засомневался: а не сам ли Уоррен устроил собственный уход? Возможно, он решил выбраться из наезженной колеи. По крайней мере себе я объяснил случившееся именно так. Так легче. — Между прочим, — заметила она, — где именно я дала маху? — Мой редактор не знал, в каком отеле я остановился. Это знал только Уоррен. На некоторое время Уэллинг замолчала, и вскоре пришлось возвращать ее к хронологии расследования. Оказалось, в четверг ей удалось получить из компьютера тот же список из тринадцати фамилий, что принес Уоррен, плюс записи о моем брате и Джоне Бруксе из Чикаго. После этого она подняла копии полицейских протоколов и принялась искать связи, ориентируясь на посмертные записки, то есть те самые свидетельства, доступ к которым я запрашивал у Форда. В ее распоряжении оказались криптологи из бюро и центральный компьютер с базой данных, в сравнении с которой вычислительные средства «Роки» казались журналом комиксов. — В итоге, включая твоего брата и Брукса, мы получили список из пяти дел, с пятью прямыми соответствиями в посмертных записках, — заключила она. — И за три часа сделали то, на что мне потребовалась целая неделя. А как вы сумели привязать сюда дело Маккэффри, если не располагали запиской? Она посмотрела на меня, и на секунду ее нога соскочила с педали газа. Только на секунду, а затем она вернула машину на прежний темп. — Мы не учли Маккэффри. Кстати, сейчас там работают агенты из управления в Балтиморе. Это уже интересно, ведь мои пять дел включали случай с Маккэффри... — Тогда какие пять вы сосчитали? — Дай подумать... — Мой брат и Брукс: это два. Я открыл свой блокнот. — Правильно. Сверившись с записями, я спросил: — У вас значится Котайт из Альбукерке? «И я, за демонами следом...» — Точно. Есть такой. И еще один... — Из Далласа. Гарланд Петри. «Лежу я недвижно, лишенный сил...» Это из стихов «К Анни». — Так, правильно. — И затем Маккэффри. А кто у вас? — Что-то связанное с Флоридой... Самый старый случай. Тот полицейский служил помощником шерифа. Мне нужно свериться с записями. — Подожди. — Я пролистал несколько страниц своего блокнота, найдя то, что нужно. — Клиффорд Белтран. Департамент шерифа в Сарасоте, штат Флорида. Он... — Правильно, это он. — Погоди-ка. По моим данным, в записке были слова: «Господи, спаси мою бедную душу». Я сам прочитал стихи и совпадений не обнаружил. Не было этих слов. — Правильно. Но мы нашли их. — Где? В прозе? — Нет. Последние слова самого По: «Господи, спаси мою бедную душу». Я кивнул. Не стихи, и тем не менее все точно. Итого у нас шесть случаев. Немного помолчав, наверное, почтив память новой жертвы, пополнившей список, я еще раз вернулся к своим заметкам. Белтран умер три года назад. Довольно большой срок для оставшегося незамеченным убийства. — Смерть По была самоубийством? — Нет, но его жизнь можно сравнить с затянувшимся самоубийством. Отъявленный бабник и законченный пьяница. Умер в Балтиморе, предположительно после долгого запоя. Прожил всего сорок лет. Тут я задумался: а нет ли связи между образом жизни По и убийцей, или призраком, как он сам себя назвал? — Джек, что скажешь по поводу Маккэффри? Мы рассматривали это дело как одно из возможных. Однако, судя по протоколам, он не оставил записки. А что на него у тебя? Еще одна проблема. Бледшоу. Если он и открыл мне что-то, еще не значит, будто он объявил это во всеуслышание. Думаю, не следует рассказывать ФБР без его разрешения. — Мне нужно позвонить. Возможно, тогда я все расскажу. — Господи, Джек! Теперь ты будешь жевать сопли, после всего, что сказано? Я думала, что мы договорились. — Мы договорились. Я позвоню и решу один вопрос с моим источником. Доставь меня к телефону, и все будет ясно. Думаю, проблем не возникнет. В любом случае, раз Маккэффри уже в списке, ясно — там была записка. Пришлось свериться с блокнотом, а затем я прочитал вслух: — "И порвана связь с горячкой, что жизнью недавно звалась". Также из стихов «К Анни». Как в случае с Петри из Далласа. Взглянув на нее, я обнаружил, что агент Уэллинг вышла из себя. — Послушай, Рейчел... конечно, если позволишь себя так называть... я не собираюсь скрывать ничего. Только позвоню. Вероятно, агенты из тамошнего управления ФБР уже получили информацию самостоятельно. — Вероятно, — подтвердила она. Я уловил в ее голосе: «Все, что мы можем, мы делаем лучше». — Тогда предлагаю идти по порядку. Что произошло, когда вы получили список из пяти пунктов? Судя по рассказу Рейчел, в шесть часов вечера, в четверг, вместе с Бэкусом они провели совещание с агентами отделов спецопераций и особо важных расследований, обсудив ее предварительные выводы. Получив список из пяти фамилий и информацию об их взаимной связи, начальник Рейчел, Боб Бэкус, пришел в крайнее возбуждение и решил открыть расследование с грифом особой важности. Уэллинг назначили ведущим агентом по делу, докладывать следовало лично Бэкусу. Остальные агенты получили задания по отработке связей жертв и прочих обстоятельств. Агентам, специализировавшимся на контактах с уголовной полицией в пяти городах, отправили шифровки с указанием начать сбор данных и пересылку отчетов по всем уже известным делам. — "Поэт". — Что? — Мы дали разработке оперативное имя «Поэт». Так принято, каждому расследованию присваивают кодовое имя. — Господи Боже. Таблоидам понравится. Заранее вижу заголовки. «Поэт убивает: без рифмы, без причины». Ребята, вы же сами напрашиваетесь. — Таблоидам дело не достанется. Бэкус приказал взять убийцу до того, как в него вцепится пресса. Последовало молчание. Я думал, как ответить на ее реплику. — Ничего не упустила? — спросил я наконец. — Джек, я знаю, что ты репортер и что именно ты начал раскручивать дело. Постарайся понять. Если ты спровоцируешь взрыв в прессе, то нам не найти убийцу никогда. Почуяв опасность, он просто ляжет на дно. А мы упустим свой шанс. — Видишь ли, в отличие от вас я живу не за счет общества. Напротив, я зарабатываю тем, что пишу и публикую свои статьи... И ФБР не может приказывать: что мне писать и когда писать. — Ты не имеешь права использовать то, что я рассказала. — Знаю. Я уже согласился и сдержу свое слово. Однако мне не понадобится использовать твою информацию. Она уже была у меня, по крайней мере основная часть. За исключением того, что касается Белтрана. Причем, учти, достаточно было прочитать биографическую справку из книги По, и я тоже нашел бы его последние слова. Мне не нужна помощь ФБР, и мне не нужно ваше разрешение. Снова наступило молчание. Я мог поклясться, что она вскипит, однако свои права следовало отстоять. Нужно вести игру, и так искусно, как только можно. При этих ставках второго шанса не получить никогда. Через несколько минут я увидел указатели на Квонтико. Почти приехали. Я предложил: — Знаешь, давай поговорим позже. Я не собираюсь забегать вперед и начинать писанину прямо сейчас. Поговорю с редактором, спокойно и обстоятельно, потом сообщу тебе о наших планах. Что скажешь? — Что ж, согласна. Надеюсь, на обсуждении ты вспомнишь о своем брате. Хотя не думаю, что так поступит твой редактор. — Сделай одолжение, не говори больше о брате и о моих мотивах. Потому что ты не знаешь о нас ничего. И не понимаешь, что я об этом думаю. — Ладно. Несколько миль мы проехали в полном молчании. Постепенно мое раздражение утихло, и показалось, что я вел себя излишне резко. Ее цель — поймать ублюдка, которого теперь называли Поэтом. И моя также. Наконец я не выдержал: — Слушай, прошу за свои слова прощения. Думаю, мы еще способны помочь друг другу. Возможно, поймаем убийцу, но при условии взаимного сотрудничества. — Не знаю, — ответила она. — Лично я не вижу смысла в сотрудничестве, если все, что я рассказала, пойдет на организацию шоу: в газетах, на телевидении и в бульварной прессе. Ты прав. Я не имею понятия, о чем ты думаешь. Тебя я не знаю, и пожалуй, тебе нельзя доверять. Не проронив больше ни слова, она так и ехала, до самых ворот Квонтико. Глава 21 Уже стемнело, так что я плохо разглядел дорогу. Академия ФБР и центр исследований находились посреди военно-морской базы. Комплекс зданий состоял из трех корпусов с причудливо изогнутыми стенами, объединенных системой застекленных переходов и крытыми портиками. Мы вышли из машины. Уэллинг продолжала молчать. Это задевало, однако не хотелось разочаровывать ее, равно как и выглядеть человеком, преследующим лишь свои цели. — Послушай, моя главная задача — найти убийцу. Я попытался ее разговорить. — Ну дай же позвонить. Свяжусь с источником и редактором, а потом мы что-нибудь придумаем. — Конечно, — неохотно ответила она. Одно слово, и я почувствовал себя лучше, словно чего-то добился. Войдя в центральный корпус, мы по нескольким залам прошли на лестницу, по которой спустились в Национальный центр ФБР по анализу преступлений, связанных с насилием. Центр занимал цокольный этаж. Следуя за Уэллинг, я прошел через приемную и попал в просторную комнату, мало чем отличавшуюся от нашего отдела новостей. Здесь в два ряда стояли рабочие столы, также разделенные невысокими перегородками. По правую сторону находились личные кабинеты. Отступив на шаг, Рейчел указала на дверь одного из них. Я сразу же подумал, что кабинет принадлежит именно ей, хотя внутренняя обстановка показалась обезличенной и даже аскетичной. — Почему бы тебе не позвонить отсюда? Я хочу отыскать Бэкуса и войти в курс событий. Можешь не волноваться, телефон не прослушивается. Обратив внимание на сарказм в ее голосе, я в то же время заметил, как она быстро осмотрела стол, желая удостовериться, что на нем не осталось никаких важных документов. Удовлетворив свое беспокойство, Рейчел вышла. Я сел за стол и раскрыл блокнот, где записал телефоны, продиктованные Даном Бледшоу. Мне удалось застать его дома. — Это Джек Макэвой. Я приходил сегодня. — Понял, слушаю. — Видишь ли, по возвращении в город меня подцепили на крючок агенты ФБР. Они уже занимаются этим расследованием и, кроме того, обнаружили пять похожих случаев. Нет данных только по Маккэффри, они не знали о записке. В принципе я могу дать им текст. Но сперва должен спросить у тебя разрешения. Возможно, когда я скажу, они придут к тебе. Не исключено, они придут в любом случае. Пока Бледшоу думал, мои глаза осмотрели стол, так же как это сделала сама Уэллинг. На столе почти ничего не было, только календарь, одновременно служивший записной книжкой. Очевидно, она вышла из отпуска: всю предшествовавшую неделю заполняли пометки «Отп.». Что касалось остальных дней месяца, то сокращений я не разобрал. — Дай им что хотят. — Уверен? — Конечно. Если бюро заявится к нам, сообщив, что Джонни Мака убили, его вдова получит средства к существованию. Что мне и нужно в первую очередь. Так что скажи им все. А для меня они не сделают ничего. Это невозможно. Что случилось, то случилось. Кстати, друзья мне уже сообщили: приходили их люди и искали документы. — Спасибо, дружище. — Тебе хоть что-то перепадет? — Я над этим работаю. Пока не ясно. — Это твое законное дело. Держись. И не верь федералам. Они используют тебя и то, что ты собрал, а затем оставят на обочине как собачье дерьмо. Сказав ему спасибо за совет, я положил трубку. В этот момент у открытой двери кабинета показался человек в стандартном сером костюме ФБР. Увидев меня сидящим за столом, он сразу остановился. — Извините, но что вы здесь делаете? — Жду агента Уэллинг. Мужчина был крупным, с грубым красноватым лицом и коротко остриженными темными волосами. — А вы кто? — Мое имя Джек Макэвой. Она... — Просто пересядьте с этого места. Он покрутил рукой, обозначая мое перемещение вокруг стола. Не вступая в пререкания, я так и сделал. Мужчина поблагодарил и тут же вышел из кабинета. Эпизод напомнил, почему я всегда избегал иметь дело с агентами. Несомненно, все федералы несут в себе какой-то ген, отвечающий за способность вовремя прикрыть зад. Ну, большая их часть, во всяком случае. Убедившись, что мужчина ушел, я дотянулся через стол до телефона и стал тыкать пальцем, набирая прямой номер Грега Гленна. В Денвере сейчас около пяти, и я знал, что Грег занят просмотром новостей к сроку, однако выбора не было. — Джек, не мог бы ты перезвонить? — Нет. Я должен поговорить сейчас. — Ладно, только быстро. У нас еще стрельба возле клиники и нужно срочно сделать номер. Я наскоро ввел его в курс дела, рассказав о добытых материалах и о том, как столкнулся с ФБР. Казалось, он вовсе позабыл о стрельбе у клиники и о сроке сдачи новостей. Несколько раз Грег повторил, что материал фантастический и что, как ему кажется, он напишет невероятную статью. В информации я опустил два пункта. О том, что Уоррен лишился работы, и о том, как Уэллинг попыталась меня провести. Сказал, где нахожусь и что собираюсь делать. Грег все одобрил. — Вероятно, нам придется отдать всю полосу под информацию о расстреле у клиники. Возможно, даже дня на два. Тут такие дела... Я хотел поручить тебе этот материал, чтобы переписать его заново... — Извини. — Да-а. Ладно, иди дальше, сыграй свою роль до конца, потом дай знать, что получится. Пожалуй, это будет нечто грандиозное, Джек. — Надеюсь. Грег снова ударился в рассуждения о возможностях, о журналистике и писательских премиях, о том, как пнуть конкурентов под зад и как выдать сенсацию национального масштаба. Пока я слушал, в кабинет вошла Уэллинг, вместе с человеком, который, по-моему, должен был оказаться Бобом Бэкусом. Бэкус тоже носил неприметный серый костюм, но аура, окружавшая его, выдавала человека при должности. Интересная внешность — на вид лет тридцать пять или немного больше, прическа короткая, волосы довольно темные. Взгляд серых глаз острый, даже колючий. Пришлось прервать Гленна. — Грег, меня ждут. — Хорошо, позвони мне. Джек, еще одно... — Что? — Мне нужно фото. — Понял. Уже положив трубку, я подумал, что последнее задание почти безнадежное. Заполучить сюда фотографа — это, конечно, дело почетное. Однако теперь пора позаботиться о себе. — Джек, это Боб Бэкус, заместитель начальника управления. Он руководит действиями моей группы. Боб, это Джек Макэвой из «Роки-Маунтин ньюс». Мы пожали друг другу руки. Показалось, будто рука попала в тиски. Да, этот мачо олицетворял стандарт ФБР, как и его костюм. Заговорив, он рассеянно потянулся к столу и передвинул календарь. — Всегда рад приветствовать наших друзей из «четвертой власти». Особенно тех, кто не из нашего района. Я кивнул. Похоже, все присутствующие знали истинную цену его словам. Бэкус продолжал: — Джек, почему бы нам не пройти в наш зал заседаний и не выпить по чашке кофе? День выдался жаркий. По дороге я кое-что проясню. В то же время, поднимаясь вверх по лестнице, Бэкус не сказал ничего особенного, разве что выразил соболезнования по поводу брата. Когда же мы уселись за столик в кафетерии, втроем, каждый со своим кофе, он перешел к делу. Кстати, непонятно, почему заведение названо залом заседаний? — Джек, то, чем мы занимаемся, не для записи. Все, что вы увидите или услышите здесь, в Квонтико, не для записи. Это понятно? — Да. Во веки веков. — Договорились. Если захотите пересмотреть договоренность, свяжитесь со мной или Рейчел, и мы это обсудим. Вы намерены подписать соответствующие бумаги? — Конечно. Но я буду тем единственным, кто напишет статью об этом деле. Бэкус кивнул с таким выражением, словно я выиграл очко в финале теледебатов. — Достаточно честное заявление. Он отодвинул чашку с кофе в сторону, отряхнул с ладоней что-то невидимое глазу и перегнулся ко мне через стол. — Джек, через пятнадцать минут у нас совещание по ходу расследования. Уверен, Рейчел уже сказала, что мы идем полным ходом вперед. И, по моему мнению, преступно подходить к расследованию такого рода с иных позиций. Здесь, в нашем распоряжении, целая группа, и еще восемь агентов приданы нам дополнительно. Помогают два технических специалиста и шесть офицеров на местах. Не припомню, чтобы вел расследование с подобными силами. — Рад это слышать, Боб. Кажется, Бэкус не отреагировал на обращение. Что представляло собой маленький тест. Несколько раз он обратился ко мне по имени, намеренно и будто бы к равному. Вот и я решил попробовать то же. Неплохо, неплохо. — Мы уже проделали кое-какую, вполне достойную работу, — продолжал Бэкус. — То, что предприняли вы, обеспечило нам твердую основу. Это только начало, но я могу вас заверить — уже двадцать четыре часа как мы ведем только это дело. Позади Бэкуса я заметил агента, разговаривавшего со мной в кабинете Уэллинг. Он занимал другой столик, на котором была чашка кофе и сандвич. Он начал есть, наблюдая при этом за нашим разговором. — Итак, мы имеем огромные возможности для расследования, — проговорил Бэкус. — Однако сейчас приоритетом номер один я считаю его герметичность. То есть отсутствие любых утечек информации. Похоже, все шло именно так, как я и предполагал. Борясь с собой, я старался не выдать ощущения своей власти над расследованием, проводимым не кем-нибудь, а ФБР. Я имел рычаг влияния. Находился в самом центре расследования. — Так вы не хотите, чтобы я об этом написал? — спокойно произнеся. — Да, именно так. По крайней мере пока не хотим. Нам известно, что вы собрали достаточно материала. И можете сделать сенсационную статью, даже без того, что узнали от нас. Но, Джек, эта статья вызовет взрыв. Даже опубликованная в Денвере, информация тут же захватит внимание всей публики. Сначала она окажется в Интернете, потом в каждой из газет. Затем придет очередь программы «Твердая копия» и остальных телевизионных шоу. Любой, кто не прячет свою голову в песке, об этом узнает. И, Джек, четко и понятно, что мы все упустим. Как только противник узнает, что мы располагаем данными о нем, он тут же исчезнет. Мы не можем этого допустить. И вы этого не хотите. Ведь мы говорим о том, кто убил вашего брата. Ведь вы не желаете такого исхода? Кивнув в знак того, что понял предложенную дилемму, я немного помолчал, готовясь ответить достойно. Посмотрев сначала на Бэкуса, я перевел взгляд на Уэллинг, а затем снова на Бэкуса. Я сказал так: — Моя газета уже вложила в это дело немало времени и денег. Я занялся этой темой, когда она не казалась такой интересной. Как вы понимаете, я могу написать статью уже сегодня вечером, и в ней будет сказано, что компетентные органы начали расследование общенационального масштаба, предполагая, что существует серийный убийца, охотившийся на сотрудников полиции в течение трех лет, и что до сих пор это не было известно никому. — Как я уже признал, вы проделали очень неплохую работу, и никто не спорит о том, какого рода историю вам рассказывать. — Тогда что вы предлагаете? Я просто отказываюсь от всего, спокойно ухожу и дожидаюсь пресс-конференции, которую объявят, когда и, главное, если вы его поймаете? Бэкус прокашлялся, откинувшись назад, на спинку стула. Я снова мельком взглянул на Уэллинг, но ее лицо не выражало ничего. — Я бы хотел подсластить эту пилюлю, да только, говоря прямо, вам следует немного придержать эту статью, на некоторое время, — сказал Бэкус. — На какое «некоторое»? Что значит «немного придержать»? Бэкус осмотрел кафетерий, словно попал сюда впервые, и сказал, не глядя в мою сторону: — Пока мы его не возьмем. Я тихонько свистнул. — И что я за это получу? Что получит за это «Роки-Маунтин ньюс»? — Первое и главное: вы поможете найти убийцу своего брата. Если же для вас этого недостаточно, я полагаю, что мы сможем устроить эксклюзивную договоренность: именно вы первым напишете об аресте подозреваемого. Все замолчали, и это тянулось довольно долго. Ясно, что мяч на моей стороне поля. Взвешивая каждое слово, я заговорил, наклонившись над столом: — Хорошо, Боб. Как я понимаю, ты знаешь, это один из тех редких случаев, когда у вас, ребята, на руках не все козыри и в вашем распоряжении не вся артиллерия. Это мое расследование, не так ли? Я его начал, и я это дело не брошу. И я не собираюсь вернуться в Денвер и просто сесть за стол, дожидаясь, пока мне позвонят. Я уже в центре следствия, и если вы не хотите, чтобы я там остался, то могу вернуться и выложить на бумагу все. В газеты статья попадет в воскресенье утром. В этот день у нас самый большой тираж. — Сделаешь так, несмотря на брата? — горячо сказала Уэллинг. — Ты вывернешь на страницу все это дерьмо? — Рейчел, прошу тебя, — вмешался Бэкус. — Все не так плохо. Что нам... — Я солью это дерьмо, — ответил я. — Я оказался единственным, кто его откопал. Не стоит обвинять меня. Мой брат останется мертв независимо от того, найдете вы убийцу или нет. И также он будет мертв, напишу я статью или нет. Бэкус примирительно поднял вверх руки: — Хорошо, Джек, мы не будем обсуждать ваши мотивы. Кажется, мы выходим на противоположные позиции, а мне этого совсем не хочется. Почему бы прямо не сказать, в чем состоят ваши требования? Я уверен, что мы все обсудим и найдем решение прямо сейчас. Пока не остыл наш кофе. — Все довольно просто, — быстро ответил я. — Вы даете мне допуск к расследованию. Полный доступ к материалам, в качестве наблюдателя. А я не напишу ни слова, пока мы не поймаем сукина сына. — Это же шантаж! — произнесла Уэллинг. — Нет, это эксклюзивная договоренность, которую мне предложили выработать, — парировал я. — На самом деле это вообще концессия, поскольку сама статья у меня уже есть. Придерживать материал противоречит моим инстинктам и идет вразрез с работой, которой я занимаюсь. Я взглянул на Бэкуса. Уэллинг изрядно разозлилась, но я понимал, что это не имело значения. Решение должен принять Бэкус. — Я не думаю, что мы сможем так поступить, Джек, — наконец проговорил он. — Это нарушает правила бюро не вводить посторонних в состав группы. И потом это просто опасно для вас. — Не имеет значения. Ничто не имеет значения. У вас есть выбор. Примите мои условия или отвергните их. Можете звонить, кому считаете нужным. Условия вам известны. Бэкус передвинул чашку с кофе поближе и уставился в неспокойную черную поверхность. Он не отпил ни глотка. — Предложение сильно превышает мои полномочия. Я скоро вернусь. — Когда именно? — Буду звонить прямо сейчас, не откладывая. — А как насчет совещания? — Они могут начинать. Почему бы вам двоим не подождать меня здесь? Я ненадолго. Бэкус встал и аккуратно задвинул стул на место. Пока он не покинул зал, я добавил: — Всего лишь для полной ясности. Если мне разрешат допуск как наблюдателю, я не стану писать о деле до тех пор, пока мы не поймаем убийцу или вы сами не признаете работу бесполезной, перебросив силы на другие расследования. Кроме двух исключений из этого правила. — Каких еще исключений? — Одно — если вы попросите о нем написать. Может случиться так, что понадобится вспугнуть убийцу при помощи статьи в прессе. Другое исключение касается возможной утечки. Как только информация о деле окажется в любой из газет или на телевидении, это будет означать, что терять мне больше нечего. Вообще. Если я хотя бы почувствую запах сенсации, которую готовит кто-то другой, то немедленно опубликую мою статью, первым. Потому что, черт побери, это моя история. Бэкус посмотрел на меня и кивнул: — Я скоро вернусь. Когда он удалился, Уэллинг взглянула в мою сторону и тихо сказала: — Будь я на его месте, я назвала бы это блефом. — Это не блеф. Это правда. — Если правда, то ты продаешь права охоты на убийцу своего брата за статью, что огорчает меня очень и очень сильно. Мне нужен еще кофе. Затем она встала со своего места и вышла из кафетерия. Провожая ее взглядом, я вдруг вспомнил последнее из прочитанного вчерашней ночью. Эти строки будто и не покидали моей памяти: Дарил мне свет Немало бед, И чахла душа в тишине. Глава 22 Войдя в комнату для совещаний вместе с Бэкусом и Уэллинг, я заметил несколько никем не занятых стульев. Присутствовавшие агенты в основном группировались вокруг стола, остальные расселись вдоль стен, выстроив внешнее кольцо. Бэкус показал мне на один из стульев, приглашая сесть. Вместе с агентом Уэллинг он прошел в середину, заняв место у стола. Похоже, те стулья всегда оставались за руководителями. Как новый человек, я немедленно ощутил на себе множество взглядов и вынужденно пригнулся, сделав вид, что копаюсь в сумке, где на самом деле лежал только мой ноутбук. Сделка устроила Бэкуса. Или, скорее, того начальника, которому он звонил. Мне позволили участвовать в травле, а из агента Уэллинг сделали «няньку», как назвала это поручение она сама. Пришлось изложить на бумаге и подписать соглашение, где я заявлял, что не стану публиковать ничего относительно расследования, пока оно не принесет плоды или не будет прекращено. Формула сделки также содержала две исключительные ситуации, о которых я заранее заявил. Я спросил Бэкуса насчет фотографирования, но он ответил, что такого уговора не было. Впрочем, затем агент согласился оформить запрос. Лучшее, что можно сделать для Гленна. После того как Бэкус и Уэллинг заняли свои места, а интерес к моей персоне несколько поубавился, я решил осмотреться более обстоятельно. В комнате собралось более десятка мужчин и три женщины, включая агента Уэллинг. Большинство мужчин были одеты в рубашки и выглядели так, словно работали здесь порядочно времени. Везде стояли пластиковые стаканчики, а на столах и на коленях присутствующих лежали папки с бумагами. По комнате расхаживала женщина, также выдававшая каждому по стопке листов. Тут я заметил, что среди агентов находится и человек с грубым лицом, уже заходивший в кабинет Уэллинг и которого я видел в кафетерии. Когда Уэллинг оказалась у стойки, доливая в чашку кофе, он бросил есть и приблизился к ней, явно для серьезного разговора. Слышать я ничего не слышал, зато ясно видел, что мужика отшили. И радости по этому поводу он явно не испытывал. Бэкус произнес, потирая руки: — Так, народ, давайте начнем, если можно. Был длинный день, но возможно, с этого момента дни станут еще длиннее. Разговоры сразу же стихли. Тихонько дотянувшись до сумки, я вынул из нее ноутбук. Включив компьютер и создав новый документ, приготовился записывать. — Прежде всего небольшое объявление. У нас новый человек, как видите; он сидит у самой стены. Это Джек Макэвой. Он репортер из «Роки-Маунтин ньюс» и планирует быть с нами до конца расследования. Именно его замечательная работа позволила нам собраться в этой комнате. Он открыл нашего Поэта. И он согласен не писать по этому поводу ничего до тех пор, пока преступник не окажется в тюрьме. Прошу относиться к нему предельно уважительно. Мистер Макэвой совершил то, что достойно должности специального агента. Тут я опять ощутил на себе взгляды фэбээровцев и замер, держа ноутбук на коленях и авторучку в руке, так словно меня застали на месте преступления с окровавленными руками. — Если он не собирается ничего писать, то для чего ноутбук? Голос показался знакомым. Посмотрев в его сторону, я узнал того самого мужчину с грубым лицом, из кабинета Уэллинг. — Ему необходимо делать записи, чтобы, начав работу над статьей позже, он располагал фактами, — пояснила Уэллинг, неожиданно придя ко мне на помощь. — Это будет великий день, если один из них напишет правду. — Агент обращался уже к Уэллинг. — Гордон, предлагаю вам не ставить мистера Макэвоя в неудобное положение, — с улыбкой произнес Бэкус. — Я заверяю, он еще проделает свою часть работы. Сам начальник управления верит, что так и произойдет. И еще: факт состоит в том, что к этому моменту Джек превосходно сделал свое дело, и нам остается лишь сотрудничать с ним, несмотря на понятные сомнения. Я видел, как Гордон помотал головой, выражая озабоченность, и лицо его покраснело еще больше. По крайней мере теперь я начинал разбираться, от кого не следует ждать помощи. Следующей каплей оказалось то, что женщина-"раздатчица", пройдя мимо, не оставила мне никаких документов. Бэкус продолжал: — Это последнее из наших общих совещаний. Завтра утром группа разделится. Оперативники отправятся в Денвер, к месту последнего происшествия. Рейчел остается ответственной за расследование и координацию. Брасс и Бред будут здесь и займутся анализом обстоятельств дел и всем, что еще понадобится. Мне нужны письменные доклады от всех агентов к восемнадцати часам по восточному времени, в Денвере и Квонтико, ежедневно. Пока можете использовать факс нашего управления в Денвере. Его номер в полученных вами бумагах. Скоро у нас появится собственная линия, номер телефона сообщу позже. Теперь пройдемся по тому, что мы имеем. Очень важно, что все мы действуем слаженно. И не хочу, чтобы от нас ускользнуло хоть что-то. Так уже бывало, и поэтому хватит. — Не стоит затягивать гайки, — саркастически заметил Гордон. — На нас уже смотрит пресса. Кое-кто рассмеялся, но Бэкус тут же оборвал смешки. — Ладно-ладно. Гордон, ты выразил свое сомнение вслух и достаточно ясно. Теперь я хочу предоставить слово Брасс, и пусть она доложит состояние дел. Женщина, сидевшая через стол от Бэкуса, откашлялась и выложила на стол перед собой три листа бумаги. Кажется, компьютерные распечатки. Затем она встала с места. — Итак, шесть мертвых детективов в шести городах. Еще у нас шесть нераскрытых убийств, над которыми к моменту своей смерти работали погибшие детективы независимо друг от друга. Суть в том, что мы до настоящего времени не определили твердо — имеем ли одного преступника или двух. Или, возможно, больше двух, хотя это и маловероятно. Интуиция говорит, что преступник скорее всего один, хотя пока не могу привести убедительных доводов в пользу этой версии. В чем мы уверены, так это в наличии связи между гибелью шести детективов и в том, что здесь замешана одна и та же рука. И в настоящее время наше внимание занимает именно этот преступник. Тот, кого мы называем Поэтом. Кроме упомянутых фактов, мы располагаем лишь гипотезой о взаимной связи шести случаев, о чем поговорим позже. Предлагаю начать с детективов. Взгляните на первую из распечаток, здесь я хочу отметить несколько моментов. Я видел, как все начали изучать полученные ими бумаги, и немедленно почувствовал себя лишним. После совещания следовало бы поговорить об этом с Бэкусом. Взглянув на Гордона, я увидел, что он тоже смотрит на меня. Гордон подмигнул и опять углубился в чтение. Тут я заметил, что Уэллинг зачем-то встала со своего места, направившись ко мне, обойдя вокруг стола. Она протянула копии распечаток. Я кивнул в знак признательности, но она уже пошла назад. Случайно я заметил, как, проходя мимо Гордона, она посмотрела на агента и что взгляды их на продолжительное время встретились. Я полистал полученные только что страницы. Первая представляла организационную структуру группы с именами агентов и их задачами. Здесь же давались телефонные номера и факсы управлений ФБР в Денвере, Балтиморе, Тампе, Чикаго, Далласе и Альбукерке. Пробежав глазами по списку, я нашел Гордона. Гордон Торсон. Его задание значилось рядом с фамилией и выглядело просто: «Квонтико». Потом я стал искать в списке Брасс, легко догадавшись, что это Бразилия Доран, помеченная как «координация списка жертв/сбор описаний». Задачи других агентов перечислялись здесь же, рядом. Выделялись только почерковедческие экспертизы и криптология. Остальные поручения выглядели как перечень, с городами и фамилиями жертв. Как я понял, в каждый город, где действовал Поэт, назначено по два агента для координации расследования да плюс еще агенты из местных управлений ФБР, и это не считая полиции. Я перешел к следующему листу, чтением которого были заняты остальные агенты. Предварительное описание: список жертв «Поэт», Би-эс-эс 95-17 1. Клиффорд Белтран. Департамент шерифа Сарасоты, штат Флорида, отдел по расследованию убийств. Белый мужчина, родился 14 марта 1934 года, умер 1 апреля 1992 года. Оружие: «смит-вессон», кал. 12, дробовик, один выстрел в голову. Место смерти: квартира. Свидетели: нет. 2. Джон Брукс. Департамент полиции Чикаго, отдел по расследованию убийств, Третий район. Чернокожий мужчина, родился 7 января 1954 года, умер 30 октября 1993 года. Оружие: служебное, «глок-19», два выстрела, одно ранение в голову. Место смерти: квартира. Свидетели: нет. 3. Гарланд Петри. Департамент полиции Далласа, отдел по расследованию убийств. Белый мужчина, родился 11 ноября 1951 года, умер 28 марта 1994 года. Оружие: служебное, «беретта-38», два ранения: в голову и в грудь. Место смерти: квартира. Свидетели: нет. 4. Морис Котайт. Департамент полиции Альбукерке, отдел по расследованию убийств. Латиноамериканец, мужчина, родился 14 сентября 1956 года, умер 24 сентября 1994 года. Оружие: служебное, «смит-вессон», кал. 38, два выстрела, одно ранение в голову. Место смерти: квартира. Свидетели: нет. 5. Шон Макэвой. Департамент полиции Денвера, отдел по расследованию убийств. Белый мужчина, родился 21 мая 1961 года, умер 10 февраля 1995 года. Оружие: служебное, «смит-вессон», кал. 38, один выстрел в голову. Место смерти: автомобиль. Свидетели: нет. Первое, что я отметил, — в их списке не оказалось Маккэффри. Он должен стоять на втором месте. Потом я осознал, что на меня опять начинали смотреть — по мере того как прочитывали последнее имя и понимали, кто я. Продолжая разглядывать лист бумаги, лежавший передо мной, я видел только строки, касавшиеся брата. Его жизнь превратилась в короткое описание и две даты. Наконец Бразилия Доран переключила всеобщее внимание на себя. — Господа федеральные следователи, то, что касается шестого случая. Бумаги, которые вы уже видели, напечатаны до получения подтверждения. Его место в списке между Белтраном и Бруксом. Жертву звали Джон Маккэффри. Детектив отдела по расследованию убийств полицейского департамента Балтимора. Детали получим чуть позже. Как видите, в этих случаях мало общего. Разное оружие, разные места смерти, трое белых, один афроамериканец и один латиноамериканец. Шестой, Маккэффри, белый мужчина сорока семи лет. Однако есть и общие моменты, касающиеся обстановки места преступления и улик. Все жертвы — мужчины, все работали детективами убойных отделов, и все убиты выстрелом в голову при полном отсутствии свидетелей. Далее подходим к двум ключевым позициям, определяющим сходство и которые мы можем использовать. В каждом из случаев имеем ссылку на Эдгара Аллана По. Это первое. Второе — каждая из жертв воспринималась коллегами как личность, угнетенная вполне определенным делом об убийстве, причем двое жертв обращались за врачебной помощью. Теперь посмотрим на следующую страницу... Звук переворачиваемых листов бумаги пронесся по комнате. Кожей я почувствовал, как в зале повисло охватившее всех мрачное очарование. Это показалось мне сюрреалистическим ощущением. Оно напоминало чувство автора в момент, когда он видит на экране кадры снятого по его произведению фильма. Прежде сюжет представлял собой заметки, скрытые в моем блокноте или компьютере, и все развивалось лишь в моем воображении. Эта лишь часть дела, тайная и весьма далекая от своего воплощения в реальность. Теперь же действие происходило в комнате, полной следователей. Они шумно обсуждали детали, рассматривали распечатки, они сами, своими поступками, утверждали существование того ужаса. Открытая страница представляла нам содержание посмертных записок, все те цитаты из стихотворений По, которые я отыскал и выписал в блокнот прошлой ночью. — Именно в этом все случаи бесспорно перекликаются, — сказала Доран. — Нашему Поэту нравится Эдгар Аллан По. Пока нам неясно почему. Однако над этим мы еще поработаем в Квонтико, во время вашего путешествия. Передаю слово Бреду, чтобы он довел до вас кое-какие соображения. Мужчина, сидевший рядом с Доран, встал со своего стула. Вернувшись к первой странице, я нашел его имя. Агент Бредли Хазелтон. Брасс и Бред. «Что за сочетание», — тут же подумал я. Хазелтон, долговязый человек с лицом, покрытым рубцами от заживших прыщей, начал говорить, предварительно вернув очки на переносицу. — Гм... все, что мы здесь имеем, включая и случай в Балтиморе, — это шесть цитат из трех стихотворений По, а также последние из произнесенных им слов. Мы рассматриваем информацию для определения общего смысла происходящего и того, каким образом стихи связаны с личностью преступника. Таким образом, мы ищем все, что угодно. Кажется совершенно ясным, что преступник играет с нами и здесь же идет на определенный риск. Я далек от мысли, что мы могли бы хоть что-то найти или мистер Макэвой мог бы обнаружить взаимную связь этих случаев при отсутствии цитат из По. Таким образом, мы располагаем своеобразной подписью преступника. Попытаемся выяснить, почему он выбрал именно По, а не, скажем, Уолта Уитмена, но я... — Я знаю почему, — произнес агент, сидевший в дальнем конце стола. — Потому что По такой же больной сукин сын, как и наш Поэт. Кто-то засмеялся. — Гм... что ж, пусть даже так и есть, — сказал Хазелтон, не обратив внимания, что комментарий служил просто для разрядки. — Тем не менее мы с Брасс продолжаем работать в одном направлении, и если у кого-то из вас найдутся мысли по этому поводу, я хотел бы их услышать. Что же до текущих дел, то пара выводов уже есть. По считают отцом детективной литературы. Именно он написал «Убийство на улице Морг», произведение, в основу которого положена головоломка. Таким образом, в нашем случае преступник рассматривает свои действия как род загадочной мозаики. Ему явно нравится дразнить нас при помощи построенной им загадки, использующей слова По как ключи. Кроме того, я изучил критическую литературу, посвященную работам По, и нашел кое-что интересное. Одна из его поэм носила название «Дворец, населенный духами». Стихи приведены автором в рассказе «Падение дома Эшеров». Уверен, вы слышали об этом произведении или читали его. Во всяком случае, обычная трактовка поэмы говорит, что наряду с описанием самого дома Эшеров она также представляет собой замаскированное или подсознательное изложение характера персонажа, центрального во всем произведении, то есть Родерика Эшера. Это имя, как знают присутствовавшие на нашем вечернем совещании, всплыло в связи со случаем номер шесть. Простите, я имел в виду Шона Макэвоя. Теперь его дело для нас не просто номер. Он нашел меня взглядом и кивнул. В ответ я тоже кивнул. — Описание, скрытое в поэме... минуточку... Хазелтон стал копаться в записях, потом нашел, что искал, и, еще раз поправив очки, продолжил: — Итак, что мы тут имеем... «Щиты желтый, золотой»; «расщелина на крыше». Затем, уже позже: «седые стены и домовые башни». И еще «окна, подобные глазным впадинам»... тра-ля-ля... Короче, все сводится к трансляции описания следующего вида: белый мужчина со склонностью к затворничеству, вероятно, высокого роста, блондин, волосы, вероятно, длинные или вьющиеся, носит очки. С этого можно начинать работать над созданием описания возможного преступника. По комнате прокатилась волна смеха, и Хазелтон принял его на свой счет. — Все есть в книге, — запротестовал он. — Я вполне серьезен и полагаю, что с этого можно начать. — Минуточку, только одну минуту, — послышался вдруг голос из внешнего кольца слушателей. Говоривший встал, привлекая к себе внимание всей аудитории. Он казался много старше, чем остальные агенты, и явно обладал трудноопределяемым авторитетом ветерана. — О чем это мы рассуждаем? «Желтые и золотые»... Что за ерунда? Этот По, наверное, известен, и поэтому его книги хорошо продаются. Да только нам надо искать полудурка, который ходит по улицам и который запросто убил пятерых... нет, шестерых опытных копов, засунув им в рот их же оружие. Мне трудно с этим примириться, вот все, что я хочу сказать. Что у вас на этот счет? Комната наполнилась одобрительным гулом. Я услышал, как кто-то обратился к агенту, закатившему этот шар, как к Смитти, и сразу же нашел в списке имя Чака Смита. Он оказался из Далласа. Брасс Доран поднялась, чтобы обратиться ко всему собранию. — Понятно, что есть проблема. Думаю, обсуждение методологии — это последнее дело, особенно на нашем совещании. Однако связь с По представляется определяющей, с чем согласен и Боб. Так есть ли альтернатива? Скажем ли мы, что это невозможно, и бросим расследование? Нет, мы станем действовать так, будто на карту поставлены наши жизни, что, возможно, и не так далеко от истины. На вопросы, вами заданные, мы сможем ответить, но только двигаясь вперед. Согласна, есть одна странность, и все же об этом следует думать совершенно здраво. Вопрос в контроле над личностью. Каким образом Поэт смог управлять этими людьми? Она обвела аудиторию взглядом. На этот раз Смитти молчал. — Брасс, — заметил Бэкус, — предлагаю перейти к списку первых жертв. — Ладно, ребята, смотрим на следующую страницу. Мы обратились к информации о смертях, оказавших столь очевидное влияние на убитых Поэтом детективов. В справке их называли «вторичными», хотя на самом деле они были хронологически первыми в каждом из городов. И вновь, как я отметил, список оказался недостаточно точным. В нем не значилось имени Поли Амхерст, той женщины, убийство которой расследовал Джон Маккэффри в Балтиморе. Вторичное описание: список жертв (предварительно) 1. Габриэль Ортиз, Сарасота, штат Флорида. Учащийся. Латиноамериканец. Родился 1 июня 1982 года, умер 14 февраля 1992 года. Удушение, изнасилование. Волокна капока. 2. Роберт Смазерс, Чикаго. Учащийся. Чернокожий. Родился 11 августа 1981 года, умер 15 февраля 1993 года. Удушен руками, изуродован до момента смерти. 3. Алтея Гренадин, Даллас. Учащаяся. Чернокожая. Родилась 10 октября 1984 года, умерла 4 января 1994 года. Множественные колотые раны, изуродована до момента смерти. 4. Мануэла Кортес, Альбукерке, штат Нью-Мексико. Домохозяйка. Латиноамериканка. Родилась 11 апреля 1946 года, умерла 16 августа 1994 года. Множественные удары тупым предметом, изуродована после момента смерти. Волокна капока. 5. Тереза Лофтон, Денвер, штат Колорадо. Студентка. Белая. Родилась 4 июля 1975 года, умерла 16 декабря 1994 года. Задушена, изуродована после момента смерти. Волокна капока. — Так, мы опять не досчитались одного случая, — сказала Доран. — Балтимор. Отметим, что это не ребенок, это учительница. Поли Амхерст. Задушена. Изуродована после смерти. Она немного помедлила, на случай, если кто-то еще записывал. — Мы продолжаем собирать информацию, и на наш факс поступают донесения по всем случаям. Представленные данные только что свели воедино, специально для нашей встречи. Предварительно можно сделать вывод о связи между этими преступлениями, а именно — об их общей направленности против детей. Трое из жертв — дети, двое — работают с детьми, а последнюю, домохозяйку Мануэлу Кортес, похитили и убили в месте, где та собиралась встретить из школы детей своего работодателя. Простое рассуждение определяет детей как наиболее вероятную цель каждого преступления, хотя в половине случаев цепь оказалась нарушенной чьим-то вмешательством, а именно — участием взрослой жертвы будущего преступления, которая и попадала под руку убийце. — Какой могла быть цель нанесения увечий? — спросил вдруг один из агентов «внешнего кольца». — Одно из его посланий? В случае же с детьми ничего такого не было. — Мы точно не знаем, но пока что предположим, что это часть его маскировки. Используя разные способы и патологии, он получает возможность скрыть свои будущие намерения. В нашем перечне преступления выглядят похожими, однако чем более подробно мы их рассматриваем, тем более разными они кажутся. Так, словно они совершены шестью разными людьми с шестью различными отклонениями. В самом деле, эти преступления прошли через анализ полицейских специалистов по особо тяжким преступлениям, их изучали наши агенты на местах, и тем не менее совпадений выявить не удалось. Вспомним, что вопросник по особо тяжким преступлениям состоит из восемнадцати страниц. Впрочем, в итоге, полагаю, преступник нами изучен. Думаю, он знает, как следует поступать, чтобы компьютер не находил сходства в его преступлениях. Единственной ошибкой может считаться присутствие капоковых волокон. Только так мы о нем и узнали. Агент, сидевший на «внешнем кольце», снова поднял руку, и Доран слегка ему кивнула. — Если, как здесь написано, капоковые волокна выявлены в трех случаях, то почему компьютер не дает совпадений при анализе полицейских анкет? — Человеческий фактор. В первом из случаев, с мальчиком по фамилии Ортиз, волокна капока посчитали особенностью местности и игнорировали, не занеся в анкету. В Альбукерке волокна не смогли идентифицировать вовремя, а данные не обновлены до сих пор. В результате мы потеряли ключ. Достоверная информация поступила из нашего офиса лишь сегодня. И только в Денвере капок обнаружили в количестве, достаточном для идентификации, и сразу включили это в полицейскую анкету. Я услышал, как несколько агентов что-то недовольно проворчали, и мое сердце сжалось от горечи. Очевидно, раньше была упущена возможность увидеть в преступлении работу серийного убийцы. Возможно, если бы не эта ошибка, Шон мог остаться в живых. — Все это вызывает большие сомнения, — продолжала говорить Доран. — Сколько киллеров? Возможно, их два: первый убивает жертву, а второй нацеливается на детектива? Или один, убивающий двоих? На текущий момент, опираясь на отсутствие логической цепи между двумя убийцами, мы склоняемся к версии о тесной связи обоих преступлений. То есть в пределах одного города два преступления имеют заведомо прямую связь. — А где конкретная патология? — спросил Смитти. — Пока одни догадки. Наиболее очевидно, что убийство детектива есть способ скрыть следы, причем гарантированно. Хотя есть и еще одна версия. Итак: первое преступление совершается специально, чтобы завлечь в ловушку детектива из отдела убийств. Другими словами, первое — это наживка, приготовленная с ужасающим вкусом, что создает у детектива состояние одержимости. Далее, как мы предполагаем, Поэт выслеживает офицеров, изучая привычки и образ действий каждого, приближается вплотную и исполняет задуманное, не опасаясь разоблачения. В комнате воцарилась тишина. Я почувствовал настроение окружавших меня агентов, большинство которых участвовали в расследовании множества серийных преступлений. Похоже, им не приходилось иметь дело с таким хищником. Брасс продолжала: — Разумеется, пока это теория... Бэкус встал и обратился к аудитории: — Спасибо, Брасс. Прошу поторопиться, мне предстоит бумажная работа. Гордон, что есть у тебя? — Да, я быстро, — произнес Торсон. Он подошел к планшету для черчения. — Карта, имеющаяся в материалах, из-за случая в Балтиморе несколько устарела. Если можно, еще минуту внимания. Черным маркером он быстро нарисовал контур территории США. Затем стал наносить на карту следы Поэта. Начав с Флориды (Гордон начертил ее совсем мелко, пропорционально реальным размерам), потом провел линию до Балтимора, далее — в Чикаго, затем опустился ниже, к Далласу, и снова вверх, к Альбукерке. След закончился в Денвере. Взяв в руку черный маркер, Торсон записал дату убийства возле каждого из городов. — Достаточно наглядно, — подытожил он. — Преступник идет на запад и явно вымещает злость на убойных отделах. Глядя на конечную точку нарисованной Торсоном линии, я испытал странное предчувствие. Где он находился сейчас? Кто будет следующим? — Почему бы ему не уйти в Калифорнию, где он окажется среди своих? Решение всех проблем. Все федералы, как один, рассмеялись. Слова исходили от агента, сидевшего поодаль от стола. Его выступление поддержал Хазелтон. — Эй, Гордо, — произнес он, дотянувшись до планшета и ткнув карандашом в свисавшую вниз оконечность Флориды, — надеюсь, эта карта не есть фрейдистское проявление твоего развода? Вся аудитория дружно грохнула со смеху, а Торсон покраснел, хотя и засмеялся шутке, брошенной в его адрес. Я заметил, что агент Уэллинг довольно улыбнулась. — Очень смешно, Хазел, — громко отпарировал объект шутки. — Почему бы тебе не вернуться к анализу стихов? В этом ты дока. Смех быстро затих, и я подумал, что в колкости Торсона больше личной обиды, чем остроумия. — Если позволите, я продолжу. Господа федеральные следователи, сегодня к вечеру управления ФБР по всей стране, а особенно — к западу, будут оповещены о возможности подобного инцидента. Будет крайне полезным оказаться на месте происшествия как можно раньше и сразу же провести необходимые экспертизы. Группе подготовиться к выезду. А пока мы во всем полагаемся на офицеров, находящихся на местах. Боб? Боб кашлянул и взял слово, продолжив дискуссию: — Если никто не хочет добавить, то перейдем к профилированию. Что мы можем сказать о преступнике? Хотелось бы чем-то дополнить сегодняшнее оповещение. Последовал ряд вымученных наблюдений, в основном в свободной форме и непоследовательных, даже смешных. Еще бросилась в глаза товарищеская атмосфера, царившая среди агентов. Хотя здесь было и определенное соперничество, выражавшееся в отношениях между Торсоном и Уэллинг, а также между Торсоном и Хазелтоном. В то же время меня не оставляла мысль, что сидящие вокруг люди делают обычное дело. И как ни печально, делают не в первый раз. Впрочем, предложенное описание преступника, или профиль, вряд ли пригодится в охоте на Поэта. Обобщенные черты, вброшенные в круг по мере обсуждения, реконструировали его внутренний мир. Злоба. Отчуждение. Высокая образованность и интеллигентность. Как выделить эти черты среди массы людей? Ни малейшего шанса. Вдруг в обсуждение вступил Бэкус, сразу же задав нужное направление: — Если принять последнюю версию Брасс, тогда вопрос: почему детективы из отдела по расследованию убийств? — Ответив на этот вопрос, мы получим преступника. В этом вся загвоздка. Что касается поэзии, это лишь прикрытие. — Богатый или бедный? — У него есть деньги. Должны быть. Где бы он ни был, он не останавливается. У него нет работы: его дело — убивать. — У него должен быть счет в банке, или богатые родители, или еще что-то. Ему нужен транспорт и деньги на бензин. Обсуждение продолжалось еще минут двадцать, в это время Доран записывала результаты профилирования. Затем Бэкус закрыл дискуссию, предложив всем хорошенько выспаться перед завтрашним отъездом. Когда заседание закончилось, ко мне подошли несколько агентов, чтобы представиться, высказать сочувствие по поводу брата или восхититься результатами моего поиска. Таких оказалось немного, но в их числе были Хазелтон и Доран. Спустя несколько минут я начал было искать глазами Уэллинг, да тут подошел Торсон. Он подал руку, и, замявшись, я приветственно ее потряс. — Не собирался вас напрягать, — сказал он, добродушно улыбаясь. — Все в порядке. Его пожатие оказалось жестким. После обычного двухсекундного контакта я попытался отпустить руку. Он не понял. Наоборот, потянул меня за руку к себе и приблизился так, чтобы я один мог услышать его слова. — Хорошо, что твой брат этого не видит, — прошипел он в ухо. — Если бы я влез в дело так, как это сделал ты, мне было бы стыдно. Я бы жить не смог. Выпрямившись, он продолжал улыбаться. Ошарашенно глядя на него, я неожиданно для себя кивнул. Отпустив наконец мою руку, Торсон исчез. Как ни унизительно, я даже не попытался себя защитить. И кивнул-то как дурак. — Что это было? Я обернулся. Вопрос задала Рейчел Уэллинг. — Гм... Ничего. — Что бы он ни сказал, забудьте. Он может вести себя как скотина. Я кивнул. — Кстати, я тоже думал об этом. — Что же, вернемся в зал заседаний. Я проголодалась. В холле она пересказала мне план поездки: — Мы выезжаем завтра, рано утром. Вам лучше остаться здесь, чтобы не возвращаться в «Хилтон». Общежитие для приезжих по пятницам свободно. Поселим вас там, и останется только сообщить в «Хилтон», чтобы они освободили номер и переправили вещи в Денвер. Как вам моя идея? — Ну-у, я думаю... Я продолжал переваривать стычку с Торсоном. — Хрен с ним! — Что? — Этот ваш Торсон, он действительно свинья. — Забудьте, он не мой. Мы уезжаем, а он остается здесь. Что вы решили насчет «Хилтона»? — Да-а, отличная мысль. Компьютер и все самое важное у меня уже здесь. — Я позабочусь, чтобы утром вам принесли свежую рубашку. — Да, и машина. Я брал ее напрокат в гараже отеля. — Ключи? Я вытащил их из кармана. — Давайте сюда. Мы все уладим. Глава 23 Ранним утром, когда рассвет лишь угадывался сквозь шторы, Гладден беспокойно перемещался по квартире Дарлены, слишком нервный, чтобы заснуть, и слишком возбужденный, чтобы думать про сон. Он метался по небольшим комнаткам, размышляя, планируя и ожидая. Заглянул в спальню, чтобы увидеть Дарлену, несколько секунд смотрел, как она лежит на кровати, потом вернулся в гостиную. К стенам были приколоты афиши старых порнофильмов, так и не вставленные в рамки, а квартиру наполняли груды бессмысленных сувениров, собранных за бессмысленную жизнь. Вещи словно покрывал налет табачного дыма. Хотя Гладден курил, эта мелочь показалась ему отвратительной. Ужасное, грязное место. Остановившись, он посмотрел на одну из афиш, от фильма с названием «Внутри Дарлены». Она говорила, что снималась в начале восьмидесятых, до того как видео преобразило этот бизнес. Потом звезда состарилась, а время и образ жизни оставили свои следы вокруг глаз и губ. С мечтательной улыбкой она показала афиши, где аэрограф художника изображал ее тело гладким, а лицо — молодым. На плакатах он видел только имя: Дарлена. Фамилия там ни к чему. Гладден задумался: каково это, жить здесь, где со стен над тобой смеются изображения твоего прошлого "я". Повернувшись, он обратил внимание на сумочку, лежавшую на карточном столе в столовой, и осмотрел содержимое. Косметика, сигаретные пачки, по большей части пустые, и спички. Да, еще газовый баллончик и бумажник с семью долларами внутри. Взглянув на водительское удостоверение, он обнаружил там полное имя женщины. — Дарлена Кугель, — вслух произнес Гладден. — Очень приятно. Забрав деньги, он сложил остальные вещи обратно. Семь долларов. Деньги небольшие, и все же семь долларов — они везде семь долларов. Продавец из «Диджи-тайма» заставил оплатить камеру вперед. У Гладдена оставалось несколько сотен, и он рассудил, что семь баксов в плюсе лишними не будут. Оставив денежные хлопоты, он продолжал расхаживать по дому. Проблема состояла в недостатке времени. Камеру должны доставить из Нью-Йорка не ранее среды. Еще пять дней. Гладден понимал, что безопаснее ждать именно здесь, у Дарлены. И он знал, что с кондиционером это вполне возможно. Для похода в магазин пришлось составить список. Полки для продуктов оказались почти пустыми: у Дарлены не было ничего, кроме консервов из тунца, а такое дерьмо он просто ненавидел. Придется выйти в город, запастись продуктами и лишь тогда залечь на дно до среды. Многого не потребуется. Питьевая вода: вероятно, Дарлена предпочитала пить водопроводную. Фрукты, конфеты. Возможно, хорошее красное вино. Снаружи послышалось, как подъехала машина. Подойдя к двери, Гладден прислушался, уловив наконец звук, которого ждал так долго. На землю упала свернутая газета. Дарлена проговорилась, что газеты выписывает сосед. Гладден очень гордился собой за то, что догадался спросить. Он двинулся к окну и выглянул на улицу, прикрываясь жалюзи. Рассвет показался серым и туманным. Никакого движения снаружи. Открыв два замка, Гладден вышел на улицу и вдохнул бодрящий утренний воздух. Осмотревшись, он заметил сверток, лежавший на тротуаре возле соседской двери. Свет за дверью не горел. Гладден быстро вышел, подобрал газету и вернулся в квартиру. Присев на диван, он нашел раздел городских новостей и пролистал все восемь страниц. Статьи не было. Ни слова о горничной. Отложив в сторону раздел, он взялся за первую половину выпуска. Гладден перевернул газету и увидел собственное фото в нижнем правом углу самой первой страницы. Мутный снимок изображал момент ареста в Санта-Монике. Оторвав взгляд от своего изображения, он стал читать заметку. Переполняла радость. Снова он держит на себе первую полосу. После стольких лет. Лицо его по мере прочтения наливалось румянцем. ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ ИЗБЕЖАЛ НАКАЗАНИЯ ВО ФЛОРИДЕ Кейша Рассел, штатный сотрудник «Таймс» Как сообщили представители власти, житель Флориды, в свое время избежавший наказания за растление малолетних в этом штате, идентифицирован в качестве подозреваемого в жестоком убийстве горничной мотеля. Информация объявлена полицией Лос-Анджелеса в пятницу. Уильям Гладден, 29 лет, разыскивается за убийство Евангелины Кроудер, тело которой обнаружили в комнате Гладдена в голливудском мотеле «Стар». Тело девятнадцатилетней жертвы оказалось разрублено на части и спрятано в трех ящиках письменного стола. Труп обнаружили после того, как Гладден выехал из мотеля. Как говорят в полиции, служащий, отправленный на поиски пропавшей горничной, вошел в комнату и увидел капающую из письменного стола кровь. У Краудер остался маленький сын. Гладдена зарегистрировали в мотеле под именем Брайс Киддер, но полиция заявила, что уже идентифицировала подозреваемого по отпечаткам пальцев. Семь лет назад Гладден был осужден к 70 годам тюрьмы по нашумевшему делу о совращении малолетних в городе Тампа, штат Флорида. Тем не менее, отбыв всего два года за решеткой, он вышел на свободу, когда его дело было пересмотрено после апелляции. Главные доказательства, представлявшие собой фотографии обнаженных детей, власти получили незаконным образом. Потерпев неудачу, обвинитель согласился с признанием Гладдена, сделанным в отношении менее значительного преступления. Гладден был выпущен на свободу после того, как ему зачли срок, уже проведенный в тюрьме. Но иронии судьбы полиция получила информацию о том, что за три дня до убийства в мотеле Гладдена арестовали в Санта-Монике. Он был препровожден в тюрьму по обвинению сразу в нескольких незначительных преступлениях, но главной причиной ареста послужило подозрение в фотосъемке обнаженных детей в душе городского пляжа, а также у карусели на пирсе. Однако его успели выпустить под залог до того, как была произведена идентификация личности. (Продолжение на с. 14А) Гладден открыл указанную страницу и отыскал продолжение статьи. Здесь он увидел другую свою фотографию, с которой прямо на читателя смотрело изображение узколицего рыжего человека лет двадцати с небольшим, каким он был еще до первой отсидки во Флориде. В статье описывалась другая часть истории. (Продолжение, начало см. на с. 1А) Полиция считает, что не определила мотивов устроенной Гладденом бойни. Несмотря на то обстоятельство, что номер мотеля, где Гладден жил на протяжении целой недели, тщательно протирали, уничтожая отпечатки пальцев, преступник совершил одну ошибку. По словам детектива из полицейского департамента Лос-Анджелеса Эдда Томаса, для идентификации хватило единственного отпечатка пальца, обнаруженного на нижней поверхности ручки от сливного бачка. — Удачная находка, — сказал нам Томас. — Один отпечаток — это все, что нам нужно. Снимок ввели в автоматизированную систему идентификации отпечатков пальцев департамента полиции, входящую в общенациональную вычислительную сеть и обрабатывающую данные со всей страны. Совпадение линий с отпечатками, ранее взятыми у Гладдена, обнаружилось в компьютере департамента правопорядка во Флориде. Судя по сказанному Томасом, Гладдена объявили в розыск за нарушение режима испытательного срока. Нарушение зафиксировали, как только Гладден не явился к офицеру, назначенному для надзора во Флориде, и скрылся от полиции. Детективы арестовали Гладдена в воскресенье, в Санта-Монике, и им пришлось преследовать его по всему пирсу, начиная от карусели, где он наблюдал за малолетними детьми, катавшимися на этом популярном аттракционе. В попытке уйти от полиции Гладден сбросил в воду мусорный бак, стоявший на пирсе. В конце концов Гладдена арестовали в ресторане, расположенном на Третьей улице прогулочной зоны. Гладдену, назвавшемуся при аресте Гарольдом Брисбеном, предъявили обвинения в загрязнении водоема общего пользования, вандализме в отношении городской собственности и препятство-вании действиям полиции. В то же время прокуратура отказалась предъявлять обвинение в фотографировании детей, ссылаясь на отсутствие улик. Детектив полиции Санта-Моники сказала, что она вместе с напарником стала наблюдать за подозреваемым после того, как получила сигнал от сотрудника аттракциона о том, что Гладден постоянно находился вблизи детей и фотографировал их обнаженными в моменты, когда родители купали своих детей в душе. Хотя отпечатки пальцев Гладдена были сняты уже в момент ареста, департамент полиции Санта-Моники, не имея возможности проверить их самостоятельно, направил снимки в департамент юстиции, а также в другие подразделения, вплоть до департамента полиции Лос-Анджелеса, чтобы там их данные ввели в автоматизированную систему идентификации отпечатков пальцев. Обычно такая процедура занимает два дня, поскольку отделы полиции считают свои собственные задачи более приоритетными. В данном случае отпечатки человека, назвавшего себя Брисбеном, идентифицировали лишь во вторник. Благодаря такой задержке Гладден, проведя в городской тюрьме всего ночь, вышел на свободу следующим утром, добившись постановления о внесении залога в 50 тысяч долларов. По отпечаткам, обнаруженным в мотеле, департамент полиции Лос-Анджелеса идентифицировал Гладдена уже в четверг к вечеру. Детективам, расследующим эти дела, остается лишь гадать о происшедших в городе событиях и обстоятельствах этого жестокого убийства. — Легко рассуждать, когда событие, подобное этому, уже произошло, — заявила нам Делпи, детектив полиции Санта-Моники из отдела по борьбе с преступлениями, направленными против детей. — Что могло быть лучше, чем просто держать этого человека под стражей? Ничего. Только иногда нам что-то удается, а иногда нет. Детектив Томас считает настоящим преступлением то, что во Флориде Гладдена выпустили на свободу. — У них в руках находился преступник, признанный всеми как педофил, и тем не менее система позволила ему выйти на свободу, — объясняет Томас. — А если не срабатывает система в целом, то всегда найдется место для подобных случаев, причем за ошибки будут расплачиваться невинные люди. * * * Гладден жадно набросился на вторую заметку. Читая, он испытывал неописуемое ощущение эйфории, дикого наслаждения собственной славой. ФЛОРИДА: ФИНИШНЫЙ СПУРТ ОТ ПРАВОСУДИЯ Кейша Рассел, штатный сотрудник «Таймс» Как считают власти, на прошедшей неделе одаренный тюремный юрист Уильям Гладден использовал знания, полученные в заключении, чтобы ввести в заблуждение правоохранительные органы и скрыться. Восемь лет назад Гладден работал в центре по уходу за детьми «Маленькие утята», в Тампе, где его арестовали по обвинению в растлении ни много ни мало одиннадцати малолетних детей за период более чем в три года. Арест вылился в долгое судебное разбирательство, широко освещавшееся в прессе, что двумя годами позже привело к осуждению Гладдена по двадцати восьми пунктам обвинения. По мнению специалистов, ключевым аргументом стали снимки, сделанные моментальной камерой типа «Поляроид», с изображениями его юных жертв. На фотографиях дети запечатлены на разных стадиях обнажения в туалете центра по уходу за детьми, более не действующего. Что касается фотографий, то в пользу обвинения говорила не столько нагота изображенных на ней детей, сколько выражение их лиц. Это мнение разделяет Чарлз Хоунчел, служивший в свое время прокурором в Хиллсборо, где ему и пришлось разбирать это дело. — Все дети выглядели напуганными, — заявил в пятницу в своем телефонном интервью из города Тампы Хоунчел, где в настоящее время он ведет частную практику. — Этим детям не нравилось то, что с ними делали, и они явно выражали свои чувства. Это дало нам представление об истинной подоплеке дела. То, что дети сообщили адвокатам, полностью соответствовало характеру представленных фотоснимков. Все же, с точки зрения суда, фотографии имели большую ценность, нежели мнение адвокатов и то, что сообщили им дети. Несмотря на протесты Гладдена, заявившего о том, что фотографии получены в результате незаконного обыска, проведенного у него дома сотрудником полиции, чей сын стал одной из жертв предполагаемого преступления, судья счел фотоснимки законной уликой. Члены жюри впоследствии рассказали нашему корреспонденту, что в своем решении признать Гладдена виновным присяжные полагаюсь почти исключительно на фотографии из-за того, что двое представлявших интересы детей адвокатов оказались дискредитированы защитником Гладдена за их методы работы с детьми, якобы побуждавшие жертв свидетельствовать против обвиняемого. После оглашения приговора Гладден получил 70 лет тюрьмы, которые ему предстояло провести в Объединенном исправительном учреждении в Рейфорде. В тюрьме Гладден, уже имевший образование в области английской литературы, изучал поэзию, психологию и право. Похоже, наибольших успехов он достиг как раз в области права. Осужденный за домогательства быстро достиг квалификации тюремного юриста, помогал другим осужденным составлять апелляции, одновременно работая над собственной. Среди его наиболее видных «клиентов» оказались осужденные за преступления на сексуальной почве Донел Форкс, известный как «насильник с наволочкой» из Орландо, а также бывший чемпион Майами по серфингу Аллан Джаннин и гипнотизер из Лас-Вегаса Гораций Гомбл. Все трое отбывали длительные сроки за многочисленные изнасилования, и за время, проведенное в тюрьме, Гладдену не удалось выторговать им свободу или хотя бы устроить новые судебные процессы. Однако, судя по словам Хоунчела, после года заключения Гладден сумел детально проанализировать обвинение по собственному делу и найти в нем уязвимое место. Хоунчел пояснил, что обнаруживший фотографии офицер полиции Раймонд Гомес появился в доме Гладдена, находясь в ярости после признании его пятилетнего сына о приставаниях со стороны мужчины, одного из работников детского центра. Постучав в дверь и не услышав ответа, этот закончивший несение службы офицер открыл дверь и вошел в дом, по его словам, оказавшийся незапертым. Позже, на слушаниях, Гомес под присягой заявил, что обнаружил фотографии разбросанными на кровати. Быстро покинув дом, он сообщил о находке детективам, получившим в дальнейшем официальное разрешение на обыск. Вернувшись в дом позже, тем же днем и с ордером на обыск, полиция арестовала Гладдена, обнаружив фотографии спрятанными в туалете. На суде Гладден настаивал, что, покидая жилище, вовсе не оставлял дверь открытой и что фотографии не были разбросаны по кровати. Кроме того, утверждал он, независимо от двух этих обстоятельств появление Гомеса в доме явилось нарушением его конституционных прав на защиту от незаконного обыска и посягательства. Суд тем не менее счел действия Гомеса скорее поступком отца, нежели офицера полиции. Суд не признал нарушением конституционных прав случайное обнаружение фотоснимков. Впоследствии апелляционный суд, назначенный по требованию Гладдена, утверждал, что Гомес, в силу собственных, полученных во время работы в полиции знаний, не мог не понимать смысла производимых им действий и знал о необходимости получить ордер. Позже Верховный суд штата Флорида отказался аннулировать это решение апелляционного суда, открыв Гладдену дорогу к новому разбирательству, в котором фотографии не считались юридически значимым доказательством. Столкнувшись со сложной задачей выиграть дело при отсутствии ключевой улики, власти приняли заявление Гладдена о добровольном признании вины в непристойном поведении по отношению к ребенку. Максимальным наказанием за преступление такого рода считается пять лет тюрьмы и еще пять лет полицейского надзора. К этому моменту Гладден отсидел в тюрьме тридцать три месяца, и такой же срок ему скостили за хорошее поведение. В итоге, получив максимальное наказание по принятому обвинению, он покинул суд свободным человеком, если не считать серьезным ограничением надзор полиции. — Это был настоящий спурт в попытке избежать правосудия, — вспоминает бывший прокурор Хоунчел. — Мы знали, что он преступник, но не имели права использовать попавшие к нам улики. После окончательного вердикта я с трудом мог смотреть в глаза родителям тех детей и самим детям. К тому же я понимал: этот человек на свободе и, возможно, снова попытается совершить подобное. По прошествии года с момента своего освобождения Гладден исчез и был объявлен в розыск за нарушение режима надзора. На поверхность он выплыл на этой неделе в Калифорнии при обстоятельствах, которые местные власти назвали «поистине ужасающим итогом». Гладден прочитал статью еще раз. Произвели хорошее впечатление обстоятельность и внимание, уделенное ему лично. И еще понравилось, что между строк ставился под сомнение рассказ копа, Гомеса. Того лжеца, как мысленно называл его Гладден. Он вмешался сам, и он взорвал это расследование. Он сделал все как положено. Хотелось снять трубку и позвонить репортеру, сказать ей спасибо за статью. Хотя слишком опасно. Он вспомнил о Хоунчеле, о том молодом прокуроре. — Финишный спурт! — вслух произнес Гладден. И повторил, закричав что было силы: — Финишный спурт! Мозг буквально закипел, и его охватила бешеная радость. Они еще не знали почти ничего, а он уже на первой полосе! Придется их кое-чему научить. Они узнают! Придет время его истинной славы. Очень скоро! Гладден встал с дивана и прошел в спальню, собираясь за покупками. Лучше пойти туда пораньше. Он снова посмотрел на Дарлену. Склонившись над кроватью, он взял ее руку и попытался поднять вверх за кисть. Трупное окоченение сделало свое дело. Внимательно посмотрел на тело. Лицевые мышцы сжались, растянув губы в подобие безобразной улыбки. Глаза смотрели в потолок, уставившись на собственное отражение в зеркале, висевшем над кроватью. Он снял с ее головы парик. Настоящие волосы оказались рыжеватыми и коротко остриженными, довольно отталкивающего вида. На нижней кромке парика обнаружилось немного запекшейся крови, и Гладден отнес его в ванную, собираясь отмыть кровь и тем закончить наконец приготовления. Потом опять вернулся в спальню, чтобы собрать вещи. Обернувшись на тело, он вдруг подумал, что так и не спросил, что означала ее татуировка. А теперь поздно. Прежде чем закрыть дверь и выйти, он поставил кондиционер на полную мощность. В гостиной, уже одеваясь, Гладден мысленно наказал себе купить какой-нибудь ароматизатор вроде ладана. Лучше всего потратить на это ее семь долларов. Она создала проблему, ей и платить, подумал Гладден. Глава 24 В субботу утром нас ждал вертолет, на котором мы долетели от Квонтико до Нешнела, где погрузились в небольшой реактивный самолет, принадлежавший бюро, который вскоре доставит нас в Колорадо. Именно там умер мой брат. Именно там остался самый свежий след. Именно туда отправили меня, Бэкуса, Уэллинг и еще одного специалиста, по судопроизводству, с громкой фамилией Томпсон, которого я приметил на вчерашнем совещании. Под куртку я надел светло-синий пуловер с эмблемой ФБР с левой стороны груди. Его утром подарила мне Уэллинг, постучав в мою дверь с милой улыбкой. Приятный жест, однако я не мог дождаться, когда попаду в Денвер и смогу наконец переодеться в свою одежду. В самом деле, не носить же одну и ту же рубашку по два дня. Перелет прошел гладко. Я сидел в самом хвосте, тремя рядами позади Бэкуса и Уэллинг. Томпсон расположился сразу за ними. Время в полете я провел, читая биографический очерк По, найденный в купленной книге, и делал понемногу заметки на своем компьютере. Примерно на полпути Рейчел покинула свое место и пришла в хвост навестить меня. На ней были джинсы, зеленая вельветовая куртка и черные походные ботинки. Сев в кресло рядом, Рейчел поправила прическу, заведя волосы за уши, что сделало ее красивое лицо еще более выразительным. Она была по-настоящему прекрасной, и я подумал, что менее чем за двадцать четыре часа прошел расстояние от ненависти до желания обладать этой женщиной. — О чем это вы думаете здесь в одиночестве? — Да, в общем, ни о чем. Разве что вспоминаю о брате. Если найдем преступника, то я, возможно, узнаю, как все произошло. С трудом верится. — Вы были с ним близки? — Почти всю жизнь. — Я не хотел бы продолжать эту тему. — Впрочем, в последнее время нет... Так случалось и раньше. Что-то вроде сезонных изменений. Мы разлучались и сразу начинали от этого страдать. — Он был старше или младше? — Старше. — На сколько лет? — Минуты на три. Мы близнецы. — Не знала об этом. Я кивнул, и она нахмурила брови, как будто то, что мы с братом близнецы, делало утрату какой-то особенной. Хотя, может, и так. — Этого не было в протоколах. — Наверное, это не важно. — Да, но помогает понять, почему вы... Я всегда хотела узнать, что чувствуют близнецы... — Хотите знать, получил ли я некий импульс тем вечером, когда его убили? Нет, ничего. С нами никогда не происходило подобного. Если это и было, я ничего не чувствовал, да и Шон такого тоже не рассказывал. Она кивнула, а я отвернулся и несколько секунд смотрел в окно. Я чувствовал в ней что-то очень хорошее, несмотря на вчерашнее жесткое начало. Кажется, я начинал понимать, что у Рейчел Уэллинг легкий характер. Чтобы перевести разговор в иное русло, я попытался расспросить о ее жизни. Она мельком упомянула замужество, о котором я уже слышал от Уоррена, однако о бывшем муже не сказала ничего. Вспомнила, как поступила учиться психологии в Джорджтауне, где на последнем курсе ее нашли люди из бюро. Став агентом, Рейчел начала работать в нью-йоркском управлении, изучая по ночам право и собираясь получить степень в Колумбийском университете. Скоро она поняла, что быть женщиной, да еще с дипломом правоведа, означало сделать в бюро быструю карьеру. Назначение в службу ФБР, занимавшуюся изучением мотивов поведения, пришло как желанная награда. — Семья может тобой гордиться. Она покачала головой. — Что, не так? — Мама оставила меня в еще детстве. Мы не виделись уже очень много лет. И обо мне она не знает совсем ничего. — А отец? — Умер. Я понимал, что должен остаться в рамках светской беседы. Да только во мне уже проснулся инстинкт журналиста, и он требовал задать следующий вопрос — тот, что обычно не задают. И еще я почувствовал: она хочет рассказать, но не сделает это, пока я не спрошу ее сам. — Что произошло? — Он служил в полиции, и мы жили в Балтиморе. Застрелился. — Ох, извините, Рейчел, мне не следовало... — Нет, ничего. Я подумала, вы должны это знать. По-моему, его заслуга в том, кем я стала и что делаю... Возможно, это как с вашим братом и историей, которую вы пишете. И поэтому должна сказать: если вы обиделись на то, что было вчера, простите, пожалуйста. — Не стоит беспокоиться. — Спасибо. Мы некоторое время молчали, однако я понял, что тема еще не закрыта. — А ваше участие в изучении самоубийств, это потому... — Да, именно потому. Последовала новая томительная пауза, теперь мне стало как-то не по себе. Кажется, Рейчел испытывала то же самое. Наконец она прошла в хвостовой отсек и принесла всем минералки. После того как Бэкус прошелся на тему, какая превосходная стюардесса выйдет из Уэллинг, она снова села рядом со мной. Продолжая диалог, я старался увести разговор подальше от воспоминаний об отце. — Вы никогда не жалели, что не пошли в практикующие психологи? Разве не за этим поступают учиться? — Ничуть. Здесь я на своем месте. Получаю больше опыта работы с социопатами, чем любой из практикующих психологов. — А ведь вокруг вас одни лишь агенты ФБР. Она легко рассмеялась: — Знали бы вы, мальчики... Может, потому, что в ней заговорила женщина, но я почувствовал, что Рейчел несколько отличается от других агентов. За долгие годы мне приходилось общаться со многими из них. Она казалась не такой резкой. Скорее слушала, чем рассказывала. В большей степени рассуждала, нежели действовала. Казалось, что с ней можно поделиться тем, что думаешь, в любой момент и совершенно не опасаясь последствий. — Да, агенты, такие как Торсон... — заметил я мимоходом. — Похоже на то, что его крыша основательно сдвинута. — Определенно, — сказала она, напряженно улыбнувшись. — И что с ним такое? — Он зол. — На что? — На все. У него тяжелый багаж. Включая и меня. Он был моим мужем. Новость не особенно удивила. Меж ними и вправду существовало напряжение, заметное невооруженным глазом. Первое впечатление от этого человека подтверждало, что он явно подходит для афиши с названием «Все мужики — сволочи». Не думаю, что Уэллинг случилось увидеть в нем иное. — Да, зря затронул эту тему. Мои акции упали? Она засмеялась. — Все нормально. Такое впечатление он производил на всех. — Должно быть, трудновато работать вместе? Как случилось, что сейчас вы в одной команде? — Не совсем в одной. Он работает в отделе особых ситуаций. Я болтаюсь где-то между этим отделом и службой изучения поведения. Оказываемся вместе лишь в ситуациях вроде нынешней. К, тому же давно привыкли быть партнерами, еще до женитьбы. Мы работали вместе в программе прогнозирования особо тяжких преступлений и много времени проводили в поездках. Потом расстались. Она пригубила минералку, и я решил, что больше не буду ни о чем спрашивать. Правильных вопросов в голову не приходило, и пора немного поостыть. Но Рейчел продолжила разговор сама: — Когда развелись, я ушла из группы по прогнозированию и стала больше работать над изучением поведения. Сначала профилирование, потом другие задачи. Он переключился на особые ситуации. Иногда мы сталкиваемся в кафетерии или на совещаниях вроде вчерашнего. — Почему не переведетесь отсюда? — Потому что, как я уже говорила, назначение в Национальный центр — это большая удача. Я не хочу уходить отсюда, так же как не хочет и он. Или Торсону нравится быть рядом, чтобы постоянно меня доставать. Как-то с нами решил поговорить Боб Бэкус, и он высказал мнение, что кому-то одному лучше перевестись. Никто из нас не моргнул глазом. Гордона они не переведут, потому что он ветеран центра и здесь с самого основания. Если переведут меня, то потеряют одну из трех женщин, а они понимают, что в этом случае я сделаю из них отбивную. — А что можно сделать? — Достаточно заявить, будто они убирают меня потому, что я женщина. Например, могу настучать в «Пост». Центр всегда оставался особым местом. Знаете, Джек, приезжая на помощь местным полицейским, мы всегда выглядим героями. Пресса ловит каждое слово, так что бюро невыгодно разрушать свой имидж. Именно поэтому мы с Гордоном продолжаем делать унылый вид, сидя на противоположных сторонах стола. Самолет упруго качнулся и пошел на снижение. В окно я увидел линию горизонта. Далеко на западе показались знакомые горы из массива Рокиз. Мы находились почти у цели. — А вы участвовали в создании психологических портретов Банди, Мэнсона или им подобных? Я уже слышал раньше или что-то читал о таком проекте центра изучения поведения. По всей стране они брали интервью у каждого серийного убийцы или насильника, отбывающего свой срок в тюрьме. Из тех бесед составили банк психологических данных. При помощи собранной информации центр составлял профили других, еще не пойманных преступников. Столь обширный проект мог длиться несколько лет, и, как я помнил, говорили, что он оказал определенное влияние на всех участников. — Да, веселое путешествие... Я, Гордон и Боб, мы все в этом поучаствовали. Я еще получаю письма от Чарли, даже теперь. Обычно под Рождество. Как преступник он наиболее тонко манипулировал женщинами. Так что, полагаю, если он и хотел вызвать симпатии у одного из нас, им должна была оказаться женщина. То есть я. Такую логику я не мог не оценить. — Что касается насильников, то в смысле патологии они похожи на серийных убийц. Даже так: некоторые могли казаться приятными людьми, и все же я чувствовала, как они примерялись ко мне, стоило войти в камеру. Думаю, они сами прикидывали, сколько времени получат до момента, когда охрана сможет их заблокировать. Ну, чтобы заполучить меня в том самом смысле... и пока не подоспеет помощь. Реальная демонстрация одной особенности: преступник мыслит только в терминах внешней помощи, не предусматривая, что жертва может и защищаться. Что я способна защитить себя сама. Они смотрят на любую женщину примитивно и только как на жертву. Или добычу. — Хотите сказать, что разговаривали с ними одна? Без барьера? — Беседы проходили в неформальной обстановке, обычно в комнате для адвокатов. Без барьера, при открытом окошке. Правила... — Что за окошко? — Через него внутрь смотрит охранник. По правилам при каждом интервью должны были участвовать два агента, но в жизни все не так. Таких преступников слишком много. Поэтому в тюрьмах мы работали порознь почти всегда, что сильно ускоряло процесс. Комната для собеседований всегда просматривалась, но даже сейчас, вспоминая о некоторых, просто мороз идет по коже. Как и тогда. Словно я действительно была одна. А я не могла даже взглянуть в окно наблюдения, чтобы удостовериться: посмотри туда я, и он бы посмотрел тоже. И если там случайно не оказалось бы никого, дальше знаешь... — Опасная работа. — Да, и лишь в некоторых случаях, с самыми жестокими из них, мы общались вместе с напарником. Гордоном, Бобом или кем-то еще. Работая порознь, мы экономили много времени. Я вдруг представил, какой психологический груз можно накопить за пару лет такого общения. Не этот ли груз она имела в виду, говоря о крахе своего замужества? — Вы носили одинаковую одежду? — спросила Рейчел. — Что? — Вы и ваш брат. Ну знаете, как это бывает у близнецов. — А-а, чтобы нас не могли отличить... Слава Богу, нет. Наши родители никогда не одевали нас одинаково. — А кто был в семье белой вороной? Вы или он? — Определенно я. Шон был сама святость, а я нечестивец. — И в чем именно? Я взглянул на Рейчел. — Много в чем, всего не упомнишь... — Неужели? А в чем ваш брат оказался святым? Только тут с моего лица сползла улыбка. Я понял, что должен отвечать, когда самолет резко переложил влево, развернулся в противоположном направлении и стал снова набирать высоту. Рейчел немедленно забыла о своем вопросе и, высунувшись в проход, стала наблюдать за происходящим впереди нее. Наконец я увидел Бэкуса, шедшего по проходу, руками перебирая подголовники кресел, чтобы сохранить равновесие. Махнув Томпсону, чтобы тот следовал за ним, Боб приблизился к нам. — Что случилось? — спросила Рейчел. — Меняем курс, — сообщил Бэкус. — Только что я получил сообщение из Квонтико. Утром на нашу рассылку отозвалось управление в Фениксе. Неделю назад нашли мертвым еще одного детектива, тоже в собственном доме. Предполагали самоубийство, да что-то там не склеилось. Кажется, Поэт сделал ошибку. — Теперь в Феникс? — Да, пойдем по свежему следу. — Он посмотрел на часы. — Нужно спешить. Детектива похоронят через четыре часа, а я хочу начать с осмотра тела. Глава 25 В международном аэропорту Феникса, сразу после приземления самолета, нас встретили две машины бюро и четыре агента из местного управления. По сравнению с тем местом, откуда мы прилетели, погода показалась очень теплой. Сняв куртки, мы уложили их вместе с остальными вещами и компьютерами. Томпсон нес чемоданчик со своим оборудованием. Я поехал в одной машине с Уэллинг, и, кроме нас, там находились еще два агента, Матузак и Миз, белые парни из местных. Как мне показалось, они вряд ли прослужили в бюро десять лет. И из их обращения с Уэллинг было ясно почтительное отношение к центру изучения мотивов поведения. Меня или заранее представили им как обычного репортера, или к выводу, что я не агент, они пришли самостоятельно, по бороде и прическе. Короче, они не обращали на меня никакого внимания, несмотря на эмблему, пришитую к моей куртке. — Куда едем? Уэллинг задала свой вопрос, как только наш серый «форд» без опознавательных надписей, вместе с таким же «фордом», в котором сидели Бэкус и Томпсон, выехал за ворота аэропорта. — В похоронную контору Скоттсдейла, — ответил Миз, сидевший на месте переднего пассажира. Машину вел Матузак. Миз посмотрел на часы. — Погребение назначено на два. Скорее всего у вашего специалиста будет не более получаса для экспертизы, а потом тело оденут и положат в гроб. — Вскрытие делали? — Да, вчера вечером, — откликнулся Матузак. — Тело уже бальзамировали и гримировали. Не знаю, что вы ожидаете найти. — Мы ничего не ожидаем. Просто хотим осмотреть тело. Полагаю, агент Бэкус уже проинформирован о деталях? А вы, двое, не введете ли в курс дела и нас? — Это что, сам Роберт Бэкус? — удивился Миз. — Выглядит молодо. — Роберт Бэкус-младший. — А-а. Ясно. Миз понимающе закачал головой: понятно, мол, почему молодой, а уже при должности. — Что вам ясно? — сказала Рейчел. — Да, имя досталось от отца, но вдобавок он сам трудяга и самый знающий агент, с которым мне приходилось работать. И свое положение он заработал. Возможно, ему было бы проще носить другую фамилию, например Миз. А теперь не мог бы один из вас доложить ситуацию? Я увидел, как Матузак изучающе посмотрел на нее в зеркало, затем перевел взгляд на меня, и Рейчел моментально отреагировала: — С ним все нормально. У него есть допуск от высшего руководства. Ему известно, что мы делаем. Какие проблемы? — Никаких, если их нет у вас, — ответил Матузак. — Джон, расскажи ты. — Фактов не так много. Нам мало что известно, поскольку дело не наше. Мы знаем, что полиция обнаружила тело, что парня звали Уильям Орсулак и нашли его в понедельник. Полицейский из отдела по расследованию убийств. Копы считают, что смерть наступила за три дня до того, как нашли тело. В пятницу он на работе не показывался, что следует из данных компьютера, а живым его в последний раз видели в баре, в четверг вечером. — Кто нашел тело? — Кто-то из его группы, когда в понедельник детектив не вышел на службу. Орсулак разведен и жил один. В любом случае они гадали целую неделю. В смысле — самоубийство или убийство? Ну и пришли к заключению, что убийство. Это было вчера. Думаю, в версии самоубийства достаточно нестыковок. — Что обнаружено на месте преступления? — Как ни обидно признаться, но лучше прочитать это в местных газетах. Как я и говорил, полиция Феникса не захотела ввести нас в суть дела, так что их данные нам неизвестны. Лишь после того как из Квонтико пришел факс, Джеми Фокс, он сейчас в головной машине, заметил совпадение некоторых обстоятельств с информацией из газетной статьи. Заметив, он позвонил вам. Потом мы пообщались с Бобом, но пока не знаем, что к чему, как я и сказал. — Что ж, неплохо. Голос Рейчел показался расстроенным. Я подумал, что ей хочется сидеть в первой машине. — Уверена, все станет ясно в похоронной конторе. Что с местными? — Они нас встретят. * * * Мы оставили машины на заднем дворе конторы Скоттсдейла, располагавшейся на Кэмелбекском шоссе. Площадка оказалась сплошь заставленной машинами, хотя до церемонии еще оставалось часа два. Несколько человек кругами слонялись по двору, другие стояли, прислонившись к своим автомобилям. Детективы, решил я. Вероятно, ожидают услышать, что скажет ФБР. Здесь же, в дальнем углу стоянки, я заметил фургон местного телевидения со спутниковой тарелкой на крыше. Выйдя из машины, мы с Уэллинг присоединились к Бэкусу и Томпсону, а затем через служебный вход нас провели в морг. Мы оказались в просторном помещении, почти до потолка облицованном белой плиткой. Здесь же стояли два блестящих стола из нержавейки, предназначенные для тел, с пристроенными над ними шлангами и рассекателями, как в душе. Вдоль стен размещались прилавки с инструментом и разным оборудованием. В комнате уже находились пятеро мужчин, и как только они направились к нам, я увидел тело, лежавшее на дальнем столе. Как я понял, это и был Орсулак, хотя сначала показалось, что никаких повреждений на трупе нет. Орсулак лежал обнаженным, и кто-то прикрыл гениталии жертвы куском бумажного полотенца длиной в ярд, отмотанным от рулона. На дальней стене я обнаружил вешалку с погребальным костюмом, висевшую на крюке. Мы обменялись рукопожатиями с коллегами покойного, затем Томпсон со своим чемоданчиком направился к телу и сразу же приступил к осмотру. — Не думаю, что вам удастся найти что-то, чего не знаем мы, — произнес один из полицейских по фамилии Грейсон. Из местных именно он отвечал за расследование. Грейсон оказался коренастым человеком, уверенным и с хорошими манерами. Загорелый, как и все его коллеги-полицейские. — Мы на это и не рассчитываем, — доброжелательно сказала Уэллинг, выдерживая установку на политкорректность. — Вы не зря потратили на него достаточно времени. К тому же тело обмыли. — Однако нам придется делать свое дело, — отозвался Бэкус. — Почему бы не сказать, что это за расследование? — снова задал вопрос Грейсон. — Возможно, мы смогли бы что-то прояснить. — Логично, — сказал Бэкус. Пока он коротко излагал суть дела Поэта, я внимательно наблюдал за работой Томпсона. Рядом с телом эксперт был как дома, действуя без смущения, касаясь, проверяя, сжимая. Довольно долго Томпсон думал, перебирая седоватые волосы на голове покойного, а затем аккуратно вернул их в прежнее положение, воспользовавшись собственной расческой, которую достал из кармана. Далее он перешел к исследованию полости рта и глотки при помощи увеличительного стекла со встроенной подсветкой. В какой-то момент, отложив стекло, эксперт вынул из чемоданчика фотокамеру. Делая снимок глотки, он сверкнул фотовспышкой, что привлекло внимание полицейских. — Просто документирую свою работу, джентльмены, — пояснил Томпсон, даже не посмотрев в их сторону. Потом он перешел к конечностям, начав с правой руки и кисти, затем изучил и левую. При этом, исследуя левую руку, он снова воспользовался лупой, подробно осмотрев каждый палец. Сделал еще два снимка, на этот раз — кисти, и дважды сфотографировал указательный палец. Присутствовавшие не придали его возне особого значения. Вероятно, они посчитали это таким же рутинным делом. Я не видел, чтобы Томпсон делал фотографии правой руки, и понял, что левая была выбрана неспроста. Выложив четыре сделанных его «Полароидом» снимка на стеллаж, он вернул камеру в чемодан. По мере продолжения осмотра эксперт больше не фотографировал. Прервав Бэкуса, он попросил его помочь. Вдвоем они перевернули тело, и осмотр был вновь продолжен, подробно, с головы до ног. Я увидел кусок воскообразного материала, располагавшегося на задней части головы, и понял, что именно там находится выходное отверстие. Фотографировать его Томпсон не стал. Он закончил с телом почти в одно время с окончанием доклада Бэкуса. Я заподозрил, что это было намеренное совпадение. — Есть что? — спросил Бэкус. — Нет, ничего такого, — ответил Томпсон. — Если можно, я бы хотел взглянуть на заключение о вскрытии. Надеюсь, оно здесь? — Как заказывали, — сказал Грейсон. — Здесь копии всех документов. Он подал Томпсону папку, и эксперт отошел к стеллажу, чтобы изучить бумаги обстоятельно. Бэкус произнес, обращаясь к полицейским: — Итак, джентльмены, я рассказал то, что знаем мы. А теперь хотел бы услышать, что в этом деле такого, что заставило вас отбросить версию самоубийства? — Собственно, я не отбрасывал ее полностью до того момента, как услышал вашу информацию, — сказал Грейсон. — А теперь думаю, что этот гребаный подонок — простите меня, агент Уэллинг, — этот человек из наших. Во всяком случае, вопрос уже возникал, и мы отнесли дело к разряду убийств по трем соображениям. Во-первых, когда мы обнаружили Билла, его волосы оказались причесаны неправильно. Все двадцать лет, которые он провел в нашем офисе, пробор находился слева. Найдя тело, мы обнаружили, что пробор справа. Мелочь, конечно, но таких мелочей мы обнаружили еще две, а это уже система. Далее пошли рассуждения. Наш специалист взял из полости рта пробы на следы выстрела, так что мог утверждать, что оружие в момент выстрела находилось во рту либо на небольшом расстоянии от него. Судя по данным экспертизы, там были продукты выстрела, частицы ружейного масла и еще одна, третья субстанция, определить которую мы не смогли. Пока мы не поняли, как это объяснить, то, естественно, не могли считать происшедшее самоубийством. — Что вы можете рассказать про эту субстанцию? — спросил Томпсон. — Вещество вроде жира животного происхождения. И еще там присутствовал мелкодисперсный силикон. Я заметил, как Томпсон быстро посмотрел на Бэкуса и затем куда-то в сторону, будто говоря: «Знаю, знаю». — Что-то знакомое? — спросил Грейсон, словно уловив его реакцию. — Никаких экспромтов, — ответил Томпсон. — Я возьму образцы и исследую их в лаборатории, в Квонтико. Результаты вам сообщат. — Какая третья причина? — спросил Бэкус, сразу оставив тему. — О ней сообщил Джим Бим, в прошлом напарник Орсулака. Теперь он в отставке. — Джим Бим — это действительно его имя? — спросила Уэллинг. — Точнее, Бимер. Он позвонил мне из Тускона, когда узнал о смерти Билла, и спросил, нашли ли мы пулю. Конечно, нашли. Так я и ответил. Ее вынули из стены напротив головы. И тогда он спросил, не золотая ли эта пуля. — Золотая? — переспросил Бэкус. — Из настоящего золота? — Именно так. Золотая ли пуля. Я ответил, что нет, пуля свинцовая, как и остальные в обойме. Как та, что мы вынули из пола. Мы решили, что первый выстрел, в пол, понадобился Биллу «для храбрости». И тут Бимер заявил, что это не самоубийство, а убийство. — Откуда ему знать? — Они с Орсулаком работали вместе много лет, и Джим знал, что иногда тот... Черт, наверное, нет такого копа, кто не думал бы раз или другой... — ...чтобы убить себя. Уэллинг произнесла это с утвердительной, а не вопросительной интонацией. — Да. И Джим Бим рассказал, что как-то Орсулак показывал ему эту золотую пулю. Не знаю уж, где он ее достал, наверное, заказал по почте. И заявил он при этом Бимеру так: «Мой золотой парашют. Если я больше не смогу, тогда воспользуюсь им». Так что, по словам Бима, раз пуля не золотая, это не самоубийство. — Вы нашли его золотую пулю? — спросила Уэллинг. — Да, разумеется, нашли. Как только поговорили с Бимом. Пуля лежала в ящике стола, рядом с его кроватью. Видимо, он держал ее под рукой. — Что убедило вас окончательно. — В совокупности эти три детали приводят нас к версии убийства. Однако, как я уже сказал, полной убежденности не было. Пока не пришли вы и не рассказали свою историю. У меня уже «стоит» на этого Поэта. Впрочем, извините меня, агент Уэллинг. — Ничего. Мы все сильно им озабочены. Скажите, записка была? — Да, и учитывая этот факт, трудно согласиться с версией об убийстве. Записка была, и я могу поклясться, что она написана рукой Билла. Уэллинг кивнула, как бы соглашаясь с его словами. — Что говорилось в записке? — Ничего особенно внятного. Что-то вроде стиха. Там говорилось... погодите минуту. Агент Томас, позвольте мне папочку, на одну секунду. — Томпсон, — поправил тот, передавая документы. — Простите. Грейсон поискал немного и затем нашел нужную страницу. Текст он прочитал вслух: Горы рушатся, безгласно, В глубину морей всечасно. Вот так. Уэллинг и Бэкус посмотрели на меня. Раскрыв блокнот, я листал страницы со стихами. — Строки я встречал, хотя не помню точно, откуда они. Найдя стихи, уже использованные Поэтом раньше, я стал быстро читать. Совпадение обнаружилось в стихотворении «Страна сновидений», в том самом, которое убийца цитировал уже дважды, включая и лобовое стекло в машине брата. — Вот оно. Развернув страницы, я показал строки Рейчел, чтобы она могла прочесть. Остальные сгрудились вокруг нас. — Сукин сын, — пробормотал Грейсон. — Сможете ли обрисовать, как это, по вашему мнению, произошло? — спросила его Рейчел. — Гм... конечно. По нашему представлению, убийца, кем бы он ни был, вошел, застав Билла спящим. Наставил на Билла его собственное оружие. Заставил встать с постели и одеться. Тогда Билл и зачесал волосы на другую сторону. Возможно, он не понимал, что происходит. Или, наоборот, понимал. В любом случае у нас появилась зацепка. Затем подонок вывел Билла в гостиную, посадил на стул и велел написать записку на бумаге, вырванной из собственного блокнота Орсулака. Блокнот находился в кармане пальто. Потом убийца стрелял. Сначала в рот. После этого вложил оружие в руку Биллу, и вторая пуля ушла в пол, так что мы получили на руке жертвы следы от выстрела. Потом убийца ушел, а мы даже не пытались искать беднягу Орсулака, целых три дня. Грейсон взглянул через плечо на тело и, вспомнив о том, что нужно одевать покойного, посмотрел на часы. — Эй, где тот парень? — наконец спросил он. — Кто-нибудь, позовите его и скажите, что мы закончили. Ведь вы уже завершили с телом, так? — Да, — подтвердил Томпсон. — Пора готовиться к погребению. — Детектив Грейсон, — спросила Уэллинг, — в чем состоял особый случай, который детектив Орсулак расследовал в последнее время? — О да, дело весьма особенное. Убийство малыша Хоакина. Мальчик, восьми лет от роду, пропал в прошлом месяце. Все, что удалось найти, так это его голову. Упоминание об этом случае и его жестокость заставили всех замолкнуть. В комнате, где завершались последние приготовления, наступила тишина. До этого момента я и так был уверен, что смерть Орсулака связана с остальными. Однако, услышав о зверстве, с каким убили ребенка, я окончательно отбросил все сомнения, а внутри начала нарастать злоба, ставшая теперь знакомым ощущением. — Полагаю, приготовления к погребению закончены? — спросил Бэкус. — Совершенно верно. — Предлагаю договориться о следующей встрече. Нам потребуются документы по делу об убийстве мальчика, Хоакина. Совещание назначили на воскресенье, девять утра. Встреча должна была пройти в полицейском департаменте Феникса. Грейсон явно полагал, что раз все произошло на его территории, то расследовать придется именно ему. Но у меня имелось иное предчувствие: бюро само займется этим и просто отодвинет его в сторону, как большая сильная волна. — Одно, последнее соображение, — сказала Уэллинг. — Пресса. Я видела поблизости их машину. — Да, они быстро сюда сбегутся, особенно... Он замялся. — Что «особенно»? — Если учесть, что кто-то проболтался по рации, что мы приехали для встречи с ФБР. Рейчел недовольно охнула, и Грейсон кивнул, словно он это предвидел. Уэллинг сказала: — Послушайте, любые утечки совершенно недопустимы. Если хоть что-то из рассказанного вашим людям выйдет из этой комнаты, Поэт ляжет на дно. И мы никогда не поймаем того, кто это сделал. Она кивнула, как бы показывая на труп, и часть копов тут же обернулись, словно желая удостовериться, что покойник еще на месте. Служащий конторы только что вошел и снял с вешалки костюм, предназначенный для убитого. Глядя на собравшихся, он молчаливо ждал, когда они покинут комнату и оставят его наедине с телом. — Мы почти ушли, Джордж, — сказал Грейсон. — Можешь начинать. Бэкус же заявил: — Сообщите прессе, что ФБР приезжало по обычному, рутинному поводу и что вы продолжаете расследование, предполагая возможное убийство. И не показывайте своей уверенности в чем-либо. * * * Когда мы шли назад, направляясь через стоянку к своим машинам, нам наперерез вышла молодая черноволосая женщина с решительным выражением лица, державшая в руках микрофон. За ней следовал телеоператор. — Чем здесь занимается ФБР сегодня? Она включила микрофон и сунула его прямо под мой подбородок. Я открыл было рот, но ничего не сказал. Хотя бы потому, что не понял, почему выбрали меня. Потом догадался: эмблема ФБР на моем левом кармане убедила, что она обращается по адресу. — Позвольте, отвечу я, — перехватил инициативу Бэкус, и микрофон тут же оказался перед ним. — Мы приехали по просьбе департамента полиции Феникса, чтобы провести некоторые обычные экспертизы и услышать о деталях этого дела. Ожидается, что наше участие на этом закончится, а все дальнейшие вопросы вы сможете прояснить в местной полиции. Больше нам сказать нечего, так что спасибо за внимание. — Вы пришли к заключению, что детектив Орсулак стал жертвой убийства? — Извините, все вопросы вам следует обратить к полиции Феникса. — Как ваше имя? — Я предпочитаю не называть себя. Благодарю за внимание. Проскользнув мимо репортера, он сел в машину. Я сел в другую, последовав за Уэллинг. Через несколько минут нас не было на стоянке, а обе машины мчались в город. — Вы обеспокоены? — спросила меня Рейчел. — Чем это? — Исключительностью прав на вашу историю. — Начинаю волноваться. Надеюсь, та девица похожа на остальных телевизионщиков. — Почему? — Они не ищут ни достоверных источников, ни смысла. Если так, все пока нормально. Глава 26 Управление ФБР находилось в одном здании с Федеральным судом на Вашингтон-стрит, всего в нескольких кварталах от департамента полиции, где на завтра была намечена встреча с местными копами. Следуя за Мизом и Матузаком по отполированному до блеска коридору по направлению к конференц-залу, я ощутил нараставшее в Рейчел беспокойство. И кажется, знал его причину. Путешествуя в одной машине со мной, она не могла одновременно присутствовать в другой: там, где Томпсон рассказывал Бэкусу об открытиях, сделанных при осмотре тела. Конференц-зал оказался небольшой комнатой, гораздо меньшей, чем та, в которой мы собирались в Квонтико. Когда мы вошли, Томпсон и Бэкус уже сидели за столом. Боб Бэкус держал телефон возле уха. Прикрыв микрофон, он сказал: — Парни, я хочу поговорить с моими людьми наедине. Гм... Попробуйте найти машины, если сможете. И еще: нам нужно где-то остановиться. Зарезервируйте шесть комнат. В общем, таким вот образом. Выглядело это так, будто Матузаку и Мизу объявили о понижении в должности. Они глупо закивали и тут же вышли из комнаты. Мне пришлось гадать: то ли остаться, то ли уходить, поскольку к людям Бэкуса я на самом деле отношения не имел. — Джек, Рейчел, присядьте, — сказал Бэкус. — Позвольте, я закончу разговор, после чего Джеймс введет вас в курс событий. Мы сели и стали наблюдать, прислушиваясь к односторонней беседе. Похоже, Бэкус лишь слушал сообщения, отвечая на них по мере необходимости. Причем далеко не все из них относились к расследованию. — Ладно, что насчет Гордона и Картера? — спросил он, видимо, когда все сообщения оказались исчерпаны. — Что такое ЕТА? Так поздно? Черт! Послушай, еще три момента. Позвони в Денвер и скажи им, пусть займутся вещдоками по делу Макэвоя. Надо проверить внешнюю сторону перчаток на наличие крови. Если они обнаружат кровь, то следует приступить к эксгумации... Да-да. Если это станет проблемой, сразу звони мне. Далее: скажи, пусть выяснят, брала ли полиция пробы на следы от выстрела из полости рта. Если да, пусть вышлют все в Квонтико. Это относится ко всем случаям. Наконец, третье: Джеймс Томпсон отправит кое-что в лабораторию прямо отсюда. Нам потребуется идентификация образцов и химический состав. То же касается Денвера, если пришлют. Что еще? А где конференц-связь с Брасс? Ладно, тогда и поговорим. Он положил трубку и взглянул на нас. Я хотел было спросить, что он имел в виду, говоря об эксгумации, но Рейчел заговорила первой: — Шесть комнат? Что, Гордон едет сюда? — Да, они приедут вместе с Картером. — Боб, зачем? Ты же знаешь... — Рейчел, они мне нужны. Расследование набрало критическую массу, и все приходит в движение. Мы дней на десять отстаем от преступника, не более. Чтобы сделать очередные ходы, нужно обследовать как можно больше тел. Кажется, это просто и более чем достаточно расскажет нам об убийце. Теперь, Джек, что хочешь сказать ты? — Эксгумация, о которой вы говорили... — Об этом чуть позже, когда ситуация станет более понятной. Джеймс, расскажи нам, что обнаружено при осмотре тела. Томпсон извлек из кармана четыре небольшие карточки, сделанные его «Поляроидом», и выложил на стол передо мной и Рейчел. — Здесь левая рука и указательный палец. Левые два сделаны один к одному. Два других — с увеличением в десять раз. — Проколы, — произнесла Рейчел. — Именно так. Пока она не сказала, я не мог ничего разглядеть, но потом заметил крошечные отверстия, пробитые в коже на линиях складок. Три прокола на кисти и два на кончике указательного пальца. — Что это? — спросил я. Томпсон продолжил: — Внешне они не выглядят только проколами. Тем не менее здесь нет следов ороговения кожи по краю ранок или их заживления. Значит, они появились почти одновременно с моментом смерти. Непосредственно перед ней или сразу же после, хотя это не имеет особого смысла. — Смысла для чего? Мне ответил Бэкус: — Видишь ли, Джек, мы пытаемся найти способ, которым это сделано. Почему старый полицейский, опытный человек, не мог оказать сопротивление преступнику? Сейчас мы говорим о контроле над личностью. Это один из ключевых моментов. Я махнул рукой в сторону фотографий. — И о чем говорит сие фото? — Это наряду с другими фактами говорит о возможности гипноза. — Хочешь убедить меня, что какой-то человек загипнотизировал моего брата и остальных погибших до такой степени, что они смогли сунуть в дуло рот и нажать на спуск? — Нет. Не думаю, что все так просто. Нужно понимать: с применением гипноза трудно подавить инстинкты, направленные на самосохранение. Некоторые эксперты считают это вовсе невозможным. Правда, если личность восприимчива к гипнозу, она поддается и иному влиянию. Человек становится податливым, легко управляемым. Пока мы говорили о возможности. Однако теперь есть пять проколов на руке жертвы. И есть стандартный метод проверки, позволяющий определить, находится ли человек в состоянии гипнотического транса: покалывание иглой при одновременном внушении, что это не больно. Если подопытный реагирует на боль, значит, гипноз еще не работает. В противном случае пациент находится в трансе. — И под контролем, — подытожил Томпсон. — Поэтому нужно взглянуть на руку моего брата? — Да, Джек, — ответил Бэкус. — И нам необходимо получить ордер. Помню, в бумагах говорилось, он был женат. Вдова согласится на эксгумацию? — Я не знаю. — Значит, нам потребуется твоя помощь. Я кивнул. Все становилось более чем странным. — Вы сказали про «другие факты». И о том, что наличие проколов наряду с другими вещами говорит о возможности гипноза. — Имелись в виду результаты вскрытия, — ответила Рейчел. — У каждой из жертв обнаруживали в крови что-то. У твоего брата... — Сироп от кашля, — сразу вспомнил я, словно оправдываясь. — Он лежал в машине, в перчаточном ящике. — Именно. Это обстоятельство варьируется в зависимости от конкретного случая — от сиропа против кашля до болеутоляющего, прописанного жертве. У одного это перкоцет, а у другого — лекарство от болей в спине, выписанное за восемнадцать месяцев до инцидента. По-моему, тот случай в Чикаго. Другой пример — Петри из Далласа: там в крови обнаружили кодеин. Причиной оказался прописанный жертве тайленол, причем рецепт выписали в его же медчасти. — Хорошо. Что из этого вытекает? — Взятые по отдельности, эти факты не дают ничего. Что бы ни обнаружил анализ крови, поначалу все объяснялось возможностью доступа жертвы к медикаменту. Да, резонно предположить, что человек, собирающийся совершить самоубийство, может принять пару таблеток перкоцета из завалявшейся дома упаковки с целью немного унять нервы. Но именно так важное обстоятельство оказалось упущено. — И теперь оно что-то значит? — Возможно, да, — ответила Рейчел. — Проколы подразумевают использование гипноза. Добавьте в кровь небольшое количество тормозящего реакции препарата, и вы получите путь к контролю над сознанием. — Что, при помощи сиропа от кашля? — Препарат резко повышает чувствительность к гипнозу. Кодеин считается одним из таких средств, и это проверено. Средства от кашля, поступающие в продажу, не содержат кодеина, но его заменители, входящие в состав лекарства, могут иметь похожее действие. — И что, вы это знали? — Нет, и это могло не иметь отношения к расследованию. — Тогда откуда выплыла информация? Откуда вы знаете о таких вещах? — Гипноз часто используют в правоохранительных органах, — пояснил Бэкус. — И он также применялся в преступных целях. — Был один случай, он произошел несколько лет назад, — сказала Рейчел. — Некий артист, работавший в ночном клубе в Лас-Вегасе, — кажется, парень был «голубым», — использовал гипноз для своего номера. Кроме того, он оказался и педофилом. Выступая со своим шоу на ярмарках, этот подонок старался быть поближе к детям. У него имелась детская пьеска для утренника, во время которой аудитории объявляли, что нужен юный доброволец. Родители отдавали детей практически сами. Выбрав «счастливчика», он говорил, что нужно подготовиться к выступлению, пока идет другое действие. За сценой артист гипнотизировал жертву, насиловал, а затем стирал воспоминания при помощи суггестивного вмешательства. Потом выталкивал ребенка на сцену и показывал номер, в конце которого выводил жертву из транса. Кстати, в качестве тормозящего средства использовался кодеин. Его подмешивали в кока-колу. — Помню это дело, — кивнул ей Томпсон. — Гипнотический Гарри. — Нет, это был Гораций Гипнотизер, — ответила Рейчел. — В ходе проекта мы беседовали с ним в одной из тюрем. Точно, тюрьма Рейфорд, Флорида. — Погодите минуточку, — сказал я. — Что, если он... — Нет. Он в тюряге, лет примерно на двадцать пять. Дело разбиралось шесть или семь лет назад, так что Гарри еще сидит. Должен сидеть. — В любом случае я проверю, — сказал Бэкус. — Для полной уверенности. И вне зависимости от сказанного... Джек, вы поняли, что мы ищем? Прошу, позвоните своей невестке. Лучше, если она услышит от вас. Скажете, это важно для следствия. Я кивнул. — Хорошо, Джек, мы это оценим. А теперь не сделать ли нам перерыв? Посмотрим, где в этом городе можно нормально поесть. До встречи с офицерами управления еще час двадцать. — А что насчет последнего обстоятельства? — спросил я. — Какого еще обстоятельства? — Бэкус повернулся ко мне. — Субстанции, обнаруженной во рту детектива. Кажется, вы, ребята, знаете, что это было. — Нет. Я только что распорядился отправить образцы в лабораторию, и мы узнаем все, если немного повезет. Он скрывал факты, и я это понял, но позволил Бэкусу отмолчаться. Все повставали со своих мест и вышли в коридор. Я решил, что есть пока не хочу, а вот кое-какую одежду купить должен. И еще сказал, что постараюсь найти такси, так как магазинов вблизи не обнаружил. — Думаю, мне лучше прогуляться с Джеком, — сказала Рейчел. Не знаю, взяло ли верх ее желание или обязанность проследить, не сбегу ли я, чтобы писать свою историю. Впрочем, подняв кверху руки, я сделал жест «разве кто-то против?». * * * Следуя совету Матузака, мы направились в сторону галерей с магазинами под названием «Аризонский центр» пешком. Стояла чудесная погода, и редкая возможность отвлечься от событий, потоком наполнявших последние дни, показалась восхитительной. Мы с Рейчел обменивались мнениями о Фениксе: она тоже оказалась здесь впервые. Но постепенно разговор перешел на служебные темы, и тут я вспомнил о своем последнем вопросе Бэкусу. — Ведь он солгал мне, как и Томпсон. — Ты о пробах из полости рта? — Да. — Я считаю, Бэкус не хочет тебе что-то раскрыть раньше положенного времени. Не как репортеру, а как брату. — Если это новое обстоятельство, то я должен знать. Договор есть договор, и я собираюсь оставаться в курсе дела. А не так, как было с гипнозом: спустя некоторое время. Она остановилась и посмотрела на меня. — Ладно, Джек, я скажу, если хочешь. Если мы правы и это система, тебе будет неприятно узнать подробности. — Говори. — Ничего еще не ясно, до тех пор пока не придут результаты. Но субстанция, о которой говорил Грейсон, нам уже попадалась. Знаешь, некоторые из серийных убийц достаточно умны. И им известно о том, что нельзя оставлять никаких следов. Таких, например, как сперма. Потому они используют презервативы. Но если презерватив со смазкой, то частицы могут остаться на теле и это легко обнаружить. Иногда это оплошность, а иногда... В общем, бывает, они хотят сказать, что сделали это... Я посмотрел на нее, не сумев сдержать стона. — Хочешь сказать, Поэт?.. — Возможно, да. Откровенно говоря, мы думали так с самого начала. Джек, серийные убийства — это почти всегда поиск сексуального удовлетворения. Их частью является сила нападающего и управляемость жертвы, что сходно с компонентами обычного секса. — Там не могло хватить времени. — Что ты хочешь сказать? — В случае с братом. Сторож находился слишком близко. Там не могло... — Тут до меня дошло наконец, что времени не хватило бы лишь после выстрела. — Боже... — Вот именно это и опустил Боб, он не хотел тебе говорить... Я отвернулся и посмотрел в чистое синее небо. Единственным, что нарушало его покой, был размытый двойной след от реактивного самолета, давно скрывшегося из вида. — Я не понимаю. Почему он это делает? — Наверное, мы никогда этого не узнаем, Джек. Она положила на мое плечо руку. — Те люди, за которыми мы охотимся... иногда объяснения просто нет. Эта часть задачи самая тяжелая — понять мотивацию и уяснить, что двигало ими, когда они делали то, что сделали. У нас есть словесная формула. Мы говорим, что такие люди — с луны. Бывает, это единственный способ описать то, на что просто нет ответа. Пытаться их описать — все равно что собрать разбитое зеркало. Наверное, нет способа объяснить поведение того, о ком можно сказать, что он не человек. Вот мы и говорим: «пришельцы с луны». На той особенной луне, с которой на нас свалился Поэт, его инстинкты нормальны и естественны. Он следует инстинктам, создавая ситуации, дающие ему удовлетворение. Наша задача — найти эту луну, и тогда окажется проще найти самого Поэта, чтобы отправить его туда, откуда он пришел. Что мне оставалось делать? Я кивнул, приняв все как есть. В словах Рейчел не было участия. И еще я понял: если получу шанс, то постараюсь отправить Поэта на его луну. Только я хочу сделать это своими руками. — Пошли, — сказала мне Рейчел. — И постарайся забыть. Купим тебе что-нибудь из одежды. Не нужно, чтобы репортеры продолжали считать тебя одним из нас. Она рассмеялась. Я невольно ответил, и тут же Рейчел потащила меня к магазинам. Глава 27 В шесть тридцать мы снова собрались в той же комнате управления. Бэкус находился на месте, пытаясь решить организационные вопросы при помощи телефона. Здесь же сидели Томпсон, Матузак, Миз и еще три незнакомых мне пока агента. Сумку с покупками я задвинул под стол. Там лежали две рубашки, пара брюк и отдельная упаковка с бельем и носками. Хотелось бы переодеться в нормальную одежду как можно скорее, поскольку неизвестные агенты смотрели на меня неприязненно, будто я совершил святотатство, надев форму, носить которую не имел права. Бэкус сказал кому-то на том конце линии, что он перезвонит, и сразу отложил трубку в сторону. — Ладно, — сказал он, — начнем совещание, как только подключат всех. Тем временем мы будем обсуждать ситуацию в Фениксе. С завтрашнего утра я начну новые полноценные расследования смерти детектива и мальчика. Оба дела перетряхнуть сверху донизу. Чего бы хотелось... Простите, я вас не представил. Рейчел, Джек, это Винс Пул, руководитель управления в Фениксе. Он готов предоставить нам все, что будет нужно. Пул молча кивнул. Судя по всему, он уже отработал в конторе свои двадцать пять лет в отличие от остальных присутствующих. Двух других агентов Бэкус не назвал. — Сегодня в девять утра у нас состоялась встреча с местной полицией, — сказал он. — Полагаю, мы сумеем мягко отодвинуть их от дела, — заметил в ответ Пул. — Действуйте, но постарайтесь не спровоцировать враждебность. Эти люди знали Орсулака лучше нас, и они хороши в качестве источника информации. Думаю, нам следует ввести их в курс дела, оставаясь у руля и четко контролируя полицию. — Без проблем. — Возможно, случай Орсулака — наш самый большой шанс. Он самый свежий. Остается надеяться, что мы сумеем найти совершенную преступником ошибку. И полагаю, можем отыскать такой прокол, работая одновременно с двумя ситуациями: с ребенком и с детективом. Я предпочел бы увидеть... Телефон на столе заверещал, и Бэкус снял трубку, сказал «алло», а потом добавил, услышав ответ с другого конца линии: — Ждите. Нажав затем кнопку громкой связи, он положил трубку на место. — Брасс, вы здесь? — Да, шеф. — Хорошо, тогда пойдем по списку. Посмотрим, кто у нас есть. Агенты из шести городов отозвались на приглашение, сразу доложив о готовности. — Так, отлично. Прошу участвовать как можно более неформально. Почему бы нам не услышать всех по очереди? Брасс, ваше слово будет последним. Итак, Флорида. Тед, это вы? — Так точно, сэр, вместе со Стивом. Мы только что начали заниматься этим делом и надеемся получить что-то конкретное к завтрашнему утру. Пока имеется только ряд необычных обстоятельств, и думаю, это уже кое-что. — Рассказывайте. — Гм... это первая, как мы полагаем, остановка на пути Поэта: Клиффорд Белтран. Следующий инцидент, в Балтиморе, произошел спустя целых десять месяцев, и это самый длительный перерыв из всего, что мы знаем. Отсюда можно прийти к предположению о случайном характере первого убийства. — Как считаете, Поэт мог знать Белтрана? — спросила Рейчел. — Возможно. Но это лишь догадка, над которой работают. Есть ряд обстоятельств, с которыми мы уже паримся. Во-первых, это единственный раз, когда применялся дробовик. Сегодня мы просматривали заключение эксперта, да только в нем нет четкой картины. Большие повреждения за счет двух стволов. Мы с вами знаем, что обычно из этого следует... — Гарантированное убийство. И вы имеете в виду личный момент? То есть подразумеваете знакомство или личную связь с жертвой? — Верно. Наконец, само оружие. Судя по рапорту, оно представляло собой старенький «смит-вессон», хранившийся в туалете на верхней полке и совершенно незаметный снизу. Информация получена от сестры Белтрана. Он не был женат и жил в том самом доме, в котором вырос. С его сестрой мы сами еще не говорили. Штука в следующем: если это самоубийство, тогда нормально выглядит предположение, что он пошел в туалет и достал дробовик. Однако теперь мы считаем, что это не самоубийство. — Как Поэт узнал о лежащем на дальней полке оружии? — спросила Рейчел. — Вот именно... Откуда он мог знать? — Хороший вопрос, Тед, — сказал Бэкус. — Мне нравится. Что еще? — Последнее обстоятельство, оно может создать нам проблемы. Репортер еще там? Присутствующие дружно посмотрели на меня. — Да, — ответил Бэкус. — Хотя мы ничего не записываем. Можете говорить вполне свободно. Не так ли, Джек? Кивнув в знак согласия, я не сразу осознал, что этого жеста в других городах не увидят. — Это правда, — подтвердил я вслух. — Ничего не записывается. — Понял. Хорошо, тогда продолжу. Пока это по большей части домыслы, мы не знаем, как эта информация согласуется с той, что уже подтверждена. При исследовании тела первой жертвы, мальчика по имени Габриэль Ортиз, коронер, основываясь на исследовании слизистой и мышц заднего прохода жертвы, пришел к выводу о сексуальном насилии, причем на протяжении длительного периода времени. И если тот, кто убил мальчика, был его насильником в тот же период, это обстоятельство не согласуется с нашим предположением о случайном выборе жертв. По крайней мере на это не похоже. Однако теперь, если взглянуть на дело глазами Белтрана, на то, каким он мог видеть его три года назад, не имея преимуществ нашего теперешнего положения, кое-что становится на свои места. Он вел дело, не зная при этом о других таких же делах. Получив заключение коронера, Белтран должен был отбросить все версии и приступить к поискам насильника, так долго занимавшегося этим. — И что же, он этого не сделал? — Нет. Имея команду из трех детективов, он направил почти все усилия по расследованию на парк, где мальчик пропал после занятий в школе. Я прочитал это в рапорте одного из участников расследования. Детектив заявил, что предлагал шире изучить обстоятельства жизни мальчика, однако Белтран не разрешил это сделать. Теперь самое главное. Мой источник в ведомстве шерифа сказал, что Белтран сам напросился на расследование. Он хотел вести дело. Позже этот человек навел справки и выяснил, что Белтран хорошо знал мальчика, работая с ним по местной социальной программе «Лучшие друзья». Согласно программе взрослые предлагали помощь мальчикам, оставшимся без отцов. Похоже на программу «Большой брат». Будучи копом, Белтран прошел через анкетирование без всякого труда. Он и был «лучшим другом» мальчика. Думаю, вы сами можете сделать выводы. — Считаете, что Белтран мог быть насильником? — спросил Бэкус. — Вполне вероятно. Думаю, что в этом направлении копал и мой источник из окружения шерифа. Правда, он не стал вытаскивать информацию на свет. Все уже мертвы. Все сказано. Копы не выйдут к публике с подобной историей. Ничего подобного не будет, пока их собственные должности, как и пост шерифа, останутся выборными. Я заметил, как Бэкус слегка кивнул: — Да, можно так предположить. На некоторое время воцарилась тишина. — Тед и Стив, все это интересно, — сказал наконец Бэкус. — Но что это дает для общей картины? Лишь интересный поворот, или за ним что-то кроется? — Пока мы не знаем. Но если мы считаем, что Белтран насильник и педофил, убитый при помощи дробовика, о котором мог знать лишь хорошо знакомый ему человек, полагаю, мы вступаем в область фактов, которые следует обстоятельно изучить. — Согласен. Скажите, что еще известно вашему источнику о самом Белтране и программе «Лучшие друзья»? — Говорили, что тот участвовал в программе очень долго. А это означает, что он общался со множеством детей. — И вы работаете в этом направлении, так? — Мы выяснили все только утром. Пока больше сказать нечего. Бэкус кивнул и, приложив к палец к губам, на мгновение задумался. — Брасс, — сказал он, — что ты об этом думаешь? Какой может оказаться психопатология? — Дети проходят почти во всех делах. Как и детективы убойных отделов. Но мы пока не определили, на что именно указывает нам преступник. Считаю, выяснением нужно заняться максимально энергично. — Тед, Стив, нужны ли вам еще люди? — Думаю, группа вполне укомплектована. У нас в Тампе, в управлении, все хотят поучаствовать в расследовании. Если кто и понадобится, разберемся на месте. — Отлично. Кстати, вы разговаривали с матерью мальчика относительно его отношений с Белтраном? — Мы пытаемся найти ее или сестру мальчика. Увы, прошло три года. Надеемся, сможем выйти на них завтра, после встречи с людьми из «Лучших друзей». — Хорошо. Что у нас в Балтиморе? Шейла! — Да, сэр. Большую часть дня проверяли данные местных копов. Мы поговорили с Бледшоу. Такая же теория у него была относительно дела Поли Амхерст. С самого начала он искал охотника за детьми. Женщина работала учительницей. Оба, Бледшоу и Маккэффри, полагали, что она могла столкнуться с подонком на территории школы и из-за этого оказалась похищенной, задушенной и изуродованной так, словно на ней выместили неудовлетворенность в «настоящем деле». — Кто сказал, что это обязательно насильник? — спросила Рейчел. — Он может быть взломщиком, наркодилером, вообще кем угодно. — В тот день у Поли Амхерст перерыв выпал на третий урок. Полиция опросила каждого из находившихся во дворе детей. Много противоречащих друг другу рассказов, однако человек пять вспомнили мужчину, стоявшего возле ограды. Волосы светлые, вьющиеся, в очках. Белый. Похоже, Бред не так уж сильно промахнулся в своем описании Родерика Эшера. И еще одно: у мужчины была фотокамера. Правда, ее заметили не все. — Спасибо, Шейла. Что еще? — В одной из вещественных улик, найденных на трупе, обнаружили волос. Вьющийся, светлого оттенка. Натуральный цвет оказался рыжеватым. На сегодня это все. Завтра будем работать опять с Бледшоу. — Ясно. Чикаго? Остальные доклады не принесли ничего стоящего в смысле идентификации или пополнения базы данных на Поэта. В основном агенты перепроверяли информацию, собранную местными полицейскими, не находя ничего нового. Даже из Денвера пришли данные, почти не отличавшиеся от прежних. Лишь в самом конце своего телефонного сообщения агент сказал, что изучение перчаток, надетых на руки брата, показало единственное пятнышко крови на меховой отделке правой перчатки. Агент спросил, не передумал ли я позвонить Райли и узнать ее отношение к возможной эксгумации. Я не сразу ответил, слишком уж погрузившись в раздумья о следах применения гипноза и о том, какими были последние минуты брата. Когда меня окликнули снова, я сказал, что позвоню утром. Как бы мельком, вдогонку основной информации, агент сообщил, что переправил образцы из полости рта Шона в лабораторию Квонтико. — Образцы превосходно сохранились, и мы уже вряд ли получим результаты лучшие, чем есть. — И что там? — спросил Бэкус, избегая моего взгляда. — Исключительно следы от выстрела. Ничего больше. Даже не знаю, что почувствовал, услышав его слова. Вероятно, облегчение, однако это не было доказательством того, что там произошло или не произошло на самом деле. Шон мертв, а я в ловушке, пытаясь представить его последние минуты. Я решил освободиться, сосредоточившись на новом сеансе конференц-связи. Бэкус просил Брасс дать свежую информацию об изучении жертв, а я пропустил почти весь доклад. — Таким образом, мы лишаемся многих корреляций, — продолжала Брасс. — Оставив в стороне то, что, возможно, доказано во Флориде, я склоняюсь к выводу о случайном выборе. Друг друга жертвы не знали, никогда не встречались, пути их пересеклись случайно. Мы обнаружили, что четверо из них были на одном и том же семинаре, проходившем у нас в Квонтико четыре года назад, однако еще о двоих такого не скажешь, равно как нет данных и о том, общались ли на семинаре первые четверо. Все это не относится к Орсулаку из Феникса. Чтобы изучить его жизнь, у нас попросту не осталось времени. — Если не существует никакой системы, то можем ли мы считать, что они стали жертвами преступника лишь потому, что расследовали первое убийство? — спросила Рейчел. — Да, думаю, так. — Тогда первое время убийца должен был оставаться поблизости и наблюдать, кто схватит приманку. — И это правильно. Все подобные случаи, приманки, привлекали большое внимание прессы. Каждого из детективов сначала показывали по телевидению. — Они не могли привлечь убийцу физически? — Нет. Он лишь получал сведения. А детектив становился добычей. Пока нельзя отбросить и то, что после селекции жертвы он мог выделять одну или несколько черт, его привлекавших, желая осуществить свои фантазии позже. Это всегда возможно. — Что еще за фантазии? — спросил я, пытаясь держаться, пока разговариваю с Брасс. — Это Джек? Послушай, Джек, мы этого не знаем. В этом основной вопрос. Наш подход изначально был неверен в некотором смысле. Не зная смысла фантазий и мотивации преступника, мы ищем и гадаем, имея лишь их составные части. Мы даже не представляем, вокруг чего вращается его мир. Джек, он упал на нас с луны. Узнать мы все сможем, если однажды он не решит рассказать о случившемся сам. Я кивнул. Внутри рождался новый вопрос. Я подождал, пока все выскажут свои идеи, и наконец задал его: — Гм... агент Брасс... Ничего, если по имени, Доран? — Да-а... — Возможно, вы уже упоминали, и все же — при чем тут стихи? Есть ли у вас представление, для чего они служат? — Да. Ясно, что они заведомо демонстративны. Мы заявили это вчера. Это подпись преступника. И хотя он очевидным образом стремится уйти от наказания, психология этих людей такова, что им необходимо оставить маленькое напоминание: «Эй вы, здесь был Я». Отсюда у этих стихов и растут ноги. В узком смысле у самой поэзии корреляция есть, и она понятна: все стихотворения о смерти. Их главная тема — смерть как портал, ведущий к иным понятиям или иным мирам. «Через бледную дверь» — по-моему, так звучала одна из выдержек. Чем это может оказаться? Возможно, Поэт считает, что он отправляет убитых им людей в лучший мир? Что он преобразует их сущность? Об этом нужно задуматься при более тщательном анализе его патологии. Однако мы опять приходим к нечеткости всех наших догадок. Задача напоминает мне поиск в заполненном доверху контейнере для мусора того, что наш преступник съел вчера за ужином. Мы не знаем, что именно он делает, и не узнаем, пока не сможем его найти. — Брасс? Это Боб. Что скажешь о способе планирования этих убийств? — Лучше я передам слово Бреду. — Это Бред. Гм... мы склоняемся определить убийцу как сложный вариант гастролера. Да, он действительно использует всю территорию страны как холст, однако останавливается — иногда на неделю, иногда на месяцы. С позиций нашего изначального профилирования такое поведение необычно. Поэт — это не тот киллер, что жалит и убегает. Нанеся удар, он остается рядом. По нашему представлению, в эти периоды он наблюдает за настоящей жертвой. Изучает ее поведение в нюансах. Возможно, даже завязывает мимолетное знакомство. Здесь есть что поискать. Новые друзья или знакомые в жизни каждого из детективов. Возможно, новый сосед или приятель из ближайшего бара. Случай в Денвере подсказывает, что им может оказаться информатор. Возможно, он использует комбинированный подход. — Что приводит к следующему по очередности шагу, — заметил Бэкус. — Уже после контакта. — И затем власть, — продолжал Хазелтон. — Каким образом получить контроль над ситуацией, когда подошел уже достаточно близко? Хорошо, предположим, вначале он применяет оружие, однако потом у него оказываются и другие средства. И как он сумел заставить шесть, а теперь даже семь, детективов записать стихотворные строки? Как смог избежать столкновения во всех без исключения случаях? Пока мы не имеем иного решения, кроме вероятного использования гипноза в сочетании с препаратом, взятым в доме у жертвы. Здесь из общего ряда выпадает смерть Макэвоя. Отставив его пока в сторону и взглянув на остальные случаи, мы обнаружим, что среди нас самих нет никого с пустой домашней аптечкой. И возможно, что нет ни одной, где бы не хранилось средство, обычное с виду, но подходящее для целей преступника. И нет сомнения, что одно из средств окажется эффективнее прочих. Весь вопрос в том, что Поэт использовал и что позволила задействовать сама жертва. На это стоит обратить внимание. Пока все. — Так, значит, все, — подытожил Бэкус. — Есть вопросы? Комната и телефоны молчали. — Хорошо, спасибо всем, — сказал он, наклоняясь вперед к телефону. — Давайте работать. Теперь нужно именно это. * * * Вслед за Бэкусом и Томпсоном Рейчел и я направились в «Хайатт», где Матузак уже забронировал всем по комнате. Я зарегистрировался самостоятельно и заплатил за номер тоже сам. Бэкус просто оформил остальных и получил ключи. Платить будет, конечно, правительство. Однако все не так плохо: как агенту ФБР мне дали скидку. Благодаря куртке. Рейчел и Томпсон ждали в холле, примыкавшем к коридору. Там мы договорились встретиться, чтобы перед ужином немного выпить. Когда Бэкус отдавал ключи, я услышал, как он назвал номер Рейчел, 321, и машинально запомнил три эти цифры. Моя 317-я находилась недалеко от комнаты Рейчел, и в ожидании ночи мне вдруг захотелось, чтобы этой дистанции в четыре комнаты, лежавшей между нами, больше не было. Проведя в общей компании всего полчаса, прошедших за светским разговором, Бэкус ушел, сославшись на отчет, необходимый для его встречи с Торсоном и Картером в аэропорту. Уходя, он обещал увидеться с нами за ужином, после чего исчез в лифте. Спустя несколько минут Томпсон тоже откололся от компании, заявив, что хочет в деталях изучить заключение о смерти Орсулака. — Джек, остались самые стойкие, ты и я, — заметила Рейчел, провожая Томпсона взглядом. — Идея насчет ужина тебя вдохновила? — Не уверен. А тебя? — Пока не задумывалась. Но я знаю, что нужно уже сейчас... Пожалуй, сначала приму горячую ванну. Мы решили встретиться через часок и поужинать вместе. Поднимаясь на свой этаж в лифте, мы оба молчали, и я заметил, как между нами возникло ощутимое взаимное притяжение. Уже в комнате я попытался выкинуть эти мысли из головы, включив компьютер и заняв себя скачиванием почты из Денвера. Однако писем не было, вернее, пришло только одно, от Грега Гленна. Он хотел знать, куда я пропал. Разумеется, я ответил, хотя вряд ли Гленн прочтет мое послание до утра понедельника. Еще я отправил просьбу, адресованную Лори Прайн: поискать в базе данных любую информацию о Горации Гипнотизере. Меня интересовало любое упоминание об этом человеке за последние семь лет, особенно в изданиях Флориды. Попросив Лори отправлять информацию по мере поиска, я написал, что задание не слишком срочное. Наконец, закончив дела, я надел купленные вещи и собрался идти на ужин. В запасе оставалось минут двадцать, и я задумался, не поискать ли аптечный киоск. Тут же представилась картина, как это будет выглядеть, если мы с Рейчел вдруг окажемся в одной постели: а вот, кстати, и презервативчик... Как-то не очень ловко получится. И я решил пустить дело на самотек. * * * — Ты не смотрел Си-эн-эн? — Нет. Я стоял в дверях ее комнаты. Она вернулась к кровати и присела, надевая туфли. Рейчел выглядела отдохнувшей, на ней были кремового цвета блузка и джинсы. Телевизор работал, и на экране показывали сюжет из Колорадо, про стрельбу в клинике. Ничего, что следовало бы обсудить. — Что ты имела в виду? — Тот сюжет уже закончился. Ты, я и Боб, мы вместе выходим из похоронной конторы. Каким-то образом им удалось узнать фамилию Боба, и она попала на экран. — Про центр изучения поведения они тоже узнали? — Нет, его представили как обычного сотрудника ФБР. Впрочем, это не имеет значения. Должно быть, Си-эн-эн берет информацию из местных телеканалов. Где бы ни находился наш преступник, он может увидеть сюжет, а это уже проблемы. — Почему же? Нет ничего необычного во внимании ФБР к таким делам. Бюро вечно сует свой нос в расследования. — Проблема есть: внимание прессы Поэту на руку. Мы видели это почти во всех случаях. Один из путей получаемого серийными убийцами удовлетворения состоит в просмотре на телеэкране того, что уже совершено. Это вновь оживляет их фантазии на тему происшедшего убийства. Частично — через влияние средств информации на гонителей преступника. Мне кажется, что наш Поэт знает о нас больше, чем мы о нем. Если я права, то, возможно, он читал книги о серийных убийцах. Их много на полках, и есть вполне серьезные работы. Он мог знать много имен. Среди них — имя Бэкуса-старшего. Имя самого Боба. Мое имя. Не только имена: внешность, прошлое. Если он видел сюжет Си-эн-эн, то легко поймет, что мы наступаем ему на пятки, и заляжет на дно. * * * Тем вечером правила нерешительность. Не в состоянии выбрать, где ужинать и какую кухню предпочесть, мы остались в ресторане отеля. Еда была самая обыкновенная, а вот бутылка каберне, распитая на двоих, достойна особого упоминания. Чтобы Рейчел не беспокоилась о своих суточных, я сказал, что платит газета. Стоило это сделать, как она тут же заказала вишневый десерт. — У меня чувство, что ты могла быть счастлива, не будь в этом мире прессы, — заметил я, когда мы оба медленно поглощали десерт. Последствия репортажа Си-эн-эн, так или иначе, задали основную тему нашей застольной беседе. — Вовсе нет. Я отношусь к прессе с уважением, как к части свободного общества. Не по душе мне лишь ее безответственность, а вот это видишь слишком часто. — И что безответственного в репортаже Си-эн-эн? — Сюжет на грани фола. Меня задело, что изображения агентов использовали бездумно, нисколько не озаботившись возможными последствиями. Я лишь высказываю пожелание, чтобы иногда пресса сосредоточивалась на действительно крупных темах или образах вместо немедленного освещения всего, что ей попадется под руку. — Не всего, что попадется. Я не вмешиваюсь в ваше расследование и не говорю, что стану писать о нем, несмотря ни на что. Я занимаюсь крупной темой и напишу большую статью. — Ой-ой, весьма честное признание, особенно для того, кто расчищал себе путь в расследование, занимаясь вымогательством. Рейчел засмеялась, и я вместе с ней. — Ну-у, не передергивай. — Слушай, давай поговорим о чем-нибудь другом? Боже, как я устала от работы. Хочется просто полежать, расслабиться... ну-у, забыться, что ли. Снова то же самое ощущение взаимного притяжения. Выражение ее лица, выбор слов и то, как они сказаны... За ними то, что я чувствую сам, или это просто кажется? — Знаешь, для начала забудем о Поэте, — сказал я. — Поговорим о тебе. — Обо мне? А я что... — Вернее, о той ситуации, что складывается между тобой и Торсоном. Напоминает телесериал. — Знаешь, это личное. — Не в случае, если двое злобно смотрят друг на друга при всех. А еще прибавим, что ты сама заставляешь Бэкуса убрать из команды твоего бывшего. — Да нет у меня такой цели. Я лишь прошу, чтобы его убрали из-за моей спины. Этот груз мне ни к чему. А то он всегда ищет повод для реванша и находит исподтишка. Как видишь... — Как долго продержались ваши отношения? — Пятнадцать восхитительных месяцев. — И когда все закончилось? — Очень давно, три года назад. — Слишком долго для продолжения войны. — Не желаю об этом говорить. Я знал, что она так не думает, и все же решил больше не напирать. Подошел официант и принес еще кофе. — Так что же произошло? — спросил я как можно мягче. — И тебе не идет этот несчастный вид. Протянув руку, она легонько дотронулась до моей бороды. Рейчел коснулась меня впервые с того раза, как припечатала лицом к матрасу гостиничной койки, еще в Вашингтоне. — Ты хороший. — И она покачала головой. — Видишь ли, это было не нужно нам обоим. Иногда я вообще не понимаю, что мы увидели друг в друге. Не сложилось. — Почему? — Потому. Так вышло. Не знаю, как объяснить. Я говорила, у нас обоих свой груз, у каждого и много. Его багаж оказался круче. И еще на нем маска, а я не разглядела этого, пока не оказалось слишком поздно. За маской я не увидела ничего, кроме озлобления. И ушла сразу, как только смогла уйти. — Откуда злоба или на кого? — На многое, даже слишком. Злости в нем хватало всегда. Отчасти виноваты женщины: наш брак оказался второй его неудачей. Его отношение к людям. И еще — работа. Иногда он вспыхивал, как паяльная лампа. — Он ударил тебя хоть раз? — Нет. Я прожила с ним недолго. Правда, все мужики отрицают женскую интуицию, однако думаю, останься мы вместе — и кончилось бы этим. Чему быть, того не миновать. До сих пор стараюсь держаться от него подальше. — Наверное, он еще не остыл к тебе. — Сумасшедший, что ты говоришь... — Так я ведь вижу. — Все, что он может предложить, — это желание сделать мне больно. Он хотел бы выместить на мне и неудачную женитьбу, и все, что не сложилось в жизни. — Если так, то почему его до сих пор не выгнали с работы? — Я же говорила, он скрывается под маской. Умело скрывается. Ты видел его на совещании: никаких внешних проявлений. Кстати, следует понимать, что такое ФБР. Здесь не принято выгонять агентов просто так. Пока Торсон делает свое дело, не имеют значения ни мои чувства, ни мои высказывания. — Ты что, докладывала наверх о его проблемах? — Ну, не прямо. В этом случае глотку заткнули бы мне. Разумеется, мои позиции в центре хорошо защищены, и все же, без сомнения, бюро — это мир мужчин. Поэтому не пытайтесь излагать шефу мысли о том, что может сделать бывший муж. Есть вероятность продолжить службу в охране банка, где-нибудь в Солт-Лейк-Сити. — И что ты можешь сделать? — Немногое. Некоторым образом я уже открыла Бэкусу достаточно, и он понимает смысл происходящего. Ты сам был на совещании и должен осознавать, что Боб не предпримет ничего. Думаю, Гордон вложил свою информацию в другое ухо Бэкуса. На его месте я сидела бы точно так же, дожидаясь, когда один из нас сделает неверный ход. Кто первый подставится, того и снимут за «фук». — Что ты определяешь как «фук»? — Скажем, просчет или преступное бездействие. Точно не знаю. В бюро ты не уверен ни в чем и никогда. Хотя со мной им несколько сложнее. Речь о превосходстве. Шеф обрушит на себя ушаты помоев, попытайся он убрать из центра женщину. Вот мое преимущество. Я кивнул. Эта ветвь разговора явно заканчивалась. А мне не хотелось отпускать Рейчел обратно в номер. Мне хотелось оставаться с ней рядом. — Джек, ты очень хороший интервьюер. Такой дотошный... — Это как? — Как? Мы весь вечер говорили о бюро и обо мне. А как насчет тебя? — Насчет меня? Не женат, не разведен. Нет даже планов. Целыми днями сижу за компьютером. Это совсем другой спортивный разряд в отличие от вас с Торсоном. Она заулыбалась, а потом хихикнула, уже совсем по-девичьи. — Конечно, мы два сапога пара. Были. А ты почувствовал себя лучше, узнав, что обнаружено в Денвере? — Имеешь в виду, что ничего не нашли? Даже не знаю. Наверное, лучше, чтобы выглядело так, будто он через это не прошел. А в целом ничего хорошего. — Ты позвонил жене брата? — Еще нет. Утром позвоню. Есть вещи, которые лучше обсуждать при свете. — Мне не приходилось подолгу общаться с семьями жертв, — сказала Рейчел. — Бюро приходит позже всех. — А мне доводилось... Я умею взять интервью у только что овдовевшей женщины, у матери, оставшейся без ребенка, знаю, что спросить у отца погибшей невесты. Вы их изучаете, а я беру интервью. Наступило молчание. Официант прошел мимо с очередным кофе, но мы его не окликнули. Когда он возвращался, я попросил счет. По-моему, этим вечером ничего произойти не могло. Мне больше не хотелось ухаживать, вернее, я просто боялся встретить отказ. Это система. Если не беспокоюсь, что подумает женщина, всегда пытаюсь идти на штурм. Когда знаю, что отказ меня заденет, заранее отступаю. — О чем ты думаешь? — спросила она. Я солгал: — Ни о чем. Нет, скорее о брате. — Почему ты мне не расскажешь? — Что? — То, что не договорил на днях. Кажется, ты собирался рассказать о нем что-то хорошее. О том, что он сделал. Почему ты называл его святым? Я взглянул на Рейчел. Историю я помнил вполне четко, но еще думал, стоит ли рассказывать. Можно было наврать и рассказать одну из приятных уху сказок, и все-таки мне показалось, что Рейчел заслуживает доверия. Мы верим в то, что находим прекрасным, и в то, чего тайно желаем. Думаю, я хотел покаяться — в первый раз за многие-многие годы. — Лучшее, что он сделал, — это не проклял меня. — За что? — Когда мы были еще детьми, погибла наша сестра. Тот случай на моей совести, и Шон это знал. Он единственный, кто знал правду. Кроме нее. Он не проклял меня и не сказал никому. Фактически Шон разделил этот груз со мной. Это ли не святость? Рейчел наклонилась ко мне, и лицо ее приняло выражение сострадания. Наверное, выбери Рейчел другую карьеру, она могла бы стать хорошим, чутким психологом. — Что с вами произошло, Джек? — Она провалилась сквозь лед на озере. На том самом месте, где обнаружили тело Шона. Сестра была старше и выше нас. Туда мы приехали вместе с родителями. Они взяли фургон, хотели устроить ленч или что-то наподобие на свежем воздухе. Мы с Шоном находились поодаль, а Сара за нами присматривала. Ни с того ни сего я побежал и выскочил на лед. Сара рванула мне наперерез, чтобы отсечь от озера, где лед еще тонкий. Только ведь она тяжелее меня. Лед проломился. Я закричал. Шон тоже начал кричать. Отец и остальные бросились на помощь, но не успели. Я хотел глотнуть кофе, да только чашка уже опустела. Посмотрев на Рейчел, продолжил: — Во всяком случае, когда стали расспрашивать, что произошло... ну, знаешь, как это бывает, а я не мог... не мог рассказать. И Шон сказал, что мы оба находились на льду. Когда подбежала Сара, лед треснул, и она провалилась в глубину. Что было неправдой. Я даже не уверен, поверили нам родители или нет. Думаю, нет. И все же Шон сделал это. Для меня. Думаю, он сознательно разделил вину на двоих, облегчив мою ношу наполовину. Я замолчал, уставившись в пустую кофейную чашку. Рейчел не сказала ни слова. — Можешь считать мою историю малозначительной, но я никому ее не рассказывал. — Знаешь, то, что ты рассказал, говорит о долге перед братом. Возможно, о желании его отблагодарить. Не более того. Официант принес наконец счет, учтиво положив его перед нами. Открыв бумажник, я положил сверху кредитную карточку. Не думаю, что мог бы отблагодарить его другим способом. Едва мы вышли из лифта, как меня почти парализовало страхом. Я не мог действовать так, как подсказывали собственные желания. Сначала мы подошли к ее дверям. Рейчел вытащила из кармана ключ и взглянула в мою сторону. Замявшись, я растерянно молчал. — Ладно, — произнесла она после затянувшейся паузы. — Кажется, мы стартуем завтра. Ты по утрам завтракаешь? — Кофе. Обычно. — Хорошо, договорились, я тебе позвоню. Если не будет поздно, мы перехватим чашку-другую. * * * Едва кивнув, я стоял как истукан, не находя в себе смелости сказать хоть слово. — Спокойной ночи, Джек. — Пока, — произнес я и позорно сбежал в холл. * * * В номере, присев на краешек кровати, я с полчаса смотрел Си-эн-эн, надеясь увидеть репортаж, о котором упоминала Рейчел, а вернее, чтобы отвлечься от катастрофического завершения вечера. Что же это, думал я, почему труднее всего сойтись именно с теми, кто тебе небезразличен? Точное и глубокое чувство говорило мне, что тот момент в коридоре был моментом правильным и очевидным. А я упустил его. Я от него бежал. И теперь боялся одного: вдруг этот провал навсегда останется у меня внутри? Возможно, инстинкты уходят и больше не возвращаются... Не знаю даже, слышал я первый стук или нет. Так показалось, потому что стук, оторвавший меня от созерцания темноты, прозвучал слишком резко и был, похоже, далеко не первой попыткой. Судя по требовательности, второй или даже третьей. Вздрогнув от неожиданности, я выключил телевизор и быстро пошел к двери. Я открыл, даже не посмотрев в глазок. На пороге стояла она. — Рейчел... — Привет. — Привет. — Я, гм, решила дать тебе еще шанс. Если пожелаешь, конечно. Я посмотрел на нее, и в голове пронесся десяток вариантов ответа, все, как один, перебрасывавшие мяч на ее сторону, подталкивающие Рейчел сделать и следующий шаг. Но инстинкты уже вернулись. Теперь я знал, чего ждет она, и точно так же знал, что сделаю я. Шагнув навстречу, я поцеловал ее, одной рукой обняв за талию. Потом легко увлек за собой внутрь комнаты, и дверь закрылась. Я прошептал ей на ухо: — Спасибо. Дальше слова не понадобились. Рейчел шлепнула ладонью по выключателю, потом пошла к кровати, держа меня за руку. Обвив руками за шею, она нашла мои губы, и в долгом влажном поцелуе два тела полетели вниз, на кровать. Мы тут же запутались в одежде, и без лишних слов каждый решил раздеться самостоятельно. Оказалось, так быстрее. — У тебя есть кое-что? — шепотом сказала она. — Ну, чтобы его использовать. Удрученный своей непредусмотрительностью, я помотал головой, собравшись было идти в киоск. Путешествие могло расстроить момент. — По-моему, у меня есть, — вдруг сказала она. Дотянувшись до сумочки, она расстегнула «молнию» и, вытащив оттуда небольшую пластиковую упаковку, положила презерватив в мою ладонь. — Всегда держу один, на крайний случай, — сказала она с улыбкой. А потом... Потом мы нежно любили друг друга. Двигались медленно, улыбаясь в полутьме комнаты. Теперь я вспоминаю этот час как самый волнующий и самый страстный, единственный в своем роде момент моей жизни. В реальности, отбрасывая флер, свойственный человеческой памяти, я сознаю, что ситуация была сложной. Казалось, тогда, именно тогда, мы оба страстно желали друг друга, стараясь доставить партнеру удовольствие. Но одновременно пытались уйти и от какого-то рядового наслаждения, быстрого и сиюминутного. Помню, Рейчел словно просила меня стать истинно близким существом, и не совсем в телесном смысле, а скорее в надежде узнать человека, единого с ней по духу. Я и сам испытывал нечто похожее, хотя и одновременно с глубоко чувственным удовольствием. Я желал ее тела. Ее грудей с широкими темными пятнами сосков, выглядевших небольшими, ее живота, прелестно очерченного, с мягкими волосками в самом низу. Как только ритмы наших импульсов начали совпадать, лицо Рейчел порозовело и стало влажным. Она показалась богиней. Не раздумывая, я сразу так ей и сказал. Кажется, это помешало, потому что меня сразу же привлекли к себе, да так, чтобы я ничего не видел. И лицом я зарылся в волосы, окутанные запахом яблок. После Рейчел перевернулась на живот, а я стал легонько поглаживать ее по спине. — Хочу, чтобы ты осталась со мной, — сказал я. Она ничего не ответила, хотя все было понятно и так. Происшедшее между нами уже ощущалось чем-то настоящим. Вдруг медленно, преодолевая себя, она села на кровати. — Это еще что? — Мне нельзя оставаться. Понимаешь, хочу, но не могу. Утром нужно быть в своей комнате, на случай если позвонит Боб. Он хотел пообщаться перед встречей с местными полицейскими и скорее всего позвонит по внутреннему. Я с разочарованием, молча, наблюдал, как она одевается. В темноте она двигалась уверенно, как кошка, будто хорошо знала комнату. Закончив, Рейчел нагнулась и слегка чмокнула меня в губы. — Спи. — Да. И ты тоже. Она ушла, и все же спать я не мог. Слишком много хороших ощущений. Я чувствовал прилив сил, какую-то необычайную радость. Ежедневно наши мечты сталкиваются с реальной жизнью, но что в ней более реально, чем психология любви? Брат и все, что произошло в последние дни, казалось таким далеким... Перевалившись на другой край кровати, я потянулся к телефону. Меня переполняли чувства, и хотелось поделиться ими с ней. Однако она не ответила, и после восьмого гудка к линии подключился оператор. — Скажите, я набирал номер Рейчел Уэллинг? — Да, сэр. Три — двадцать один. Желаете оставить сообщение? — Нет, благодарю вас. Сев на кровати, я зажег свет. Включив с пульта телевизор, прошелся по каналам туда и обратно. Снова набрал номер. Не отвечает. Одевшись, я сказал себе, что хочу кока-колу. Взяв со стола мелочь и ключ от номера, я вышел в холл и направился к проему, где стояли автоматы с напитками. По дороге я остановился у двери «три — двадцать один» и прислушался. Тишина. Осторожно постучал, потом выждал паузу и снова постучал. Она не ответила. Оказавшись у своей двери, я никак не мог вставить карточку ключа правильно, поворачивая дверную ручку и одновременно держа в руке банку. В конце концов я поставил банку на пол и, уже открыв дверь, услышал за спиной шаги. Обернувшись, я увидел мужчину, направлявшегося по холлу в мою сторону. Освещение уже притушили на ночь, и более яркий свет со стороны лифтов делал фигуру силуэтом. Мужчина выглядел крупным. В руке он что-то нес — наверное, чемоданчик. Между нами оставалось еще ярда три. — Здравствуй, сачок. Торсон. Голос, хотя и вполне узнаваемый, меня напугал, и, похоже, он это понял. Я услышал, как он хмыкнул, проходя мимо. — Мечты, мечты... Ничего не ответив, я взял с пола банку и, нарочно помедлив, застыл у порога своей комнаты, наблюдая, как Торсон уходит все дальше по коридору. Номер «три — двадцать один» он миновал без остановки и поставил вещи у одной из дверей дальше по коридору. Открывая дверь, Торсон обернулся, и наши взгляды на мгновение встретились. Не говоря ни слова, я вошел в свою комнату. Глава 28 Гладден пожалел, что, перед тем как убить, не спросил у Дарлены, куда она положила пульт. Его раздражала необходимость вставать, переключая каналы. Пожалуй, все без исключения телестанции Лос-Анджелеса включили в свои трансляции сюжет по статье из «Таймс». Пришлось сесть перед ящиком и переключать каналы вручную в попытке выловить репортаж. Теперь он знал, как выглядит детектив Томас. Интервью у него взяли все телекомпании. Он валялся на диване, слишком возбужденный, чтобы заснуть. Нужно бы переключиться на Си-эн-эн, но вставать ради этого уже не хотелось. На экране шла программа кабельного телевидения, из тех, что никогда не кончаются. Женщина с сильным французским акцентом готовила блинчики с йогуртом. Гладден не знал, десерт это или завтрак, но почувствовал приступ голода и задумался, не открыть ли еще одну упаковку с равиоли. Решил, что не стоит. Он понимал: нужно экономить продукты. До отъезда еще четыре дня. — Дарлена, где твой гребаный пульт? Сорвавшись с места, он встал и переключил канал. Включив свет, вернулся на диван. Под монотонное бормотание Си-эн-эн, действовавшее на него как успокоительное, Гладден задумался о своих делах и планах на будущее. Они теперь знали о нем, и следовало вести себя осторожнее. Он начал дремать, глаза закрывались. Звуки телевизора погружали его в сон постепенно. Хотя едва он стал отключаться, сознание уловило голос диктора, который рассказывал об убийстве детектива в Фениксе. Гладден открыл глаза. Глава 29 Когда утром Рейчел позвонила, я еще валялся в постели. Скосив глаза, увидел часы. Они показывали половину восьмого. Я не стал спрашивать, почему Рейчел не отвечала на звонки или стук в дверь. И так уже провел добрых полночи, ломая голову над этой загадкой. В итоге решил, что она скорее всего принимала душ. — Ты уже встал? — Нет, встаю. — Молодец. Позвони жене брата. — Да-а, позвоню. — Хочешь кофе? И когда наконец ты будешь готов? — Мне нужно еще принять ванну, позвонить... — Джек, не хочешь — как хочешь. Дело твое. — Ладно, полчаса. Сама-то поднялась? — Нет. — Ага, а как же душ? — Я не принимаю душ по часу, даже вечером. — Хорошо, значит, полчаса. Встав с постели, я обнаружил на полу упаковку от презерватива. Подобрав, прочитал название. Наверное, она предпочитает эту марку. Запомнив название, я выкинул смятый пакетик в мусорное ведро возле умывальника. * * * Набирая номер, я втайне надеялся не застать Райли дома. Потому что не знал, как именно сказать ей, что тело мужа хотят снова извлечь из могилы. Я не знал, как она может отреагировать. Но я также знал, что в воскресенье утром она вряд ли будет где-то еще, кроме своего дома. По крайней мере в церкви она была за эти годы всего дважды: перед похоронами Шона и при их венчании, в далеком прошлом. Она ответила после второго звонка. Голос показался мне более живым, чем месяц назад. В первый момент я даже засомневался, не ошибся ли номером. — Райлз? — Джек, где ты? Я беспокоилась. — Я в Фениксе. Почему ты беспокоилась? — Как же, ведь я не знаю, что вообще происходит. — Да, прости, что не позвонил... Все идет нормально. Я здесь с ФБР. Много я сказать не имею права, но они изучают обстоятельства смерти Шона. И еще несколько случаев. Взглянув в окно, я заметил на горизонте очертания горы. В справочнике для туристов, обнаруженном в комнате, гора называлась Верблюжьей. Прямо в точку. Не знаю, может быть, я сказал Райли слишком много? Все же вряд ли она продаст эту информацию в «Нэшнл инкуайрер». — Расследование обнаружило некоторые странности... Они считают, что в случае с Шоном могли упустить из виду важные улики. Гм, они хотят... Райли, в общем, им необходимо извлечь тело Шона из земли и еще раз осмотреть. Молчание. Я подождал довольно долго. — Райли? — Джек... Почему? — Это для дела... для расследования то есть. — Но что им нужно? А они... они не будут опять его вскрывать? Последнее она произнесла уже сдавленным шепотом, и тут я понял, насколько топорно выполнил свое поручение насчет звонка. — О нет. Вовсе нет. Видишь ли, все, что им нужно, — это взглянуть на его руки. И больше ничего. Райли, разреши им. Иначе придется обращаться в суд, а это очень долгая процедура. — Руки? Джек, в чем дело? — Это целая история. На самом деле мне не следует тебе рассказывать, но я скажу. Они предполагают, что тот человек... тот, кто его убил, пытался загипнотизировать Шона. Они посмотрят на пальцы: нет ли на них следов от уколов? Это вроде теста, по которому можно определить, загипнотизировали Шона или нет. Снова молчание в трубке. — И еще одно, — продолжал я. — У Шона был кашель или простуда? Ну, до того дня, когда все произошло? — Да, он неважно себя чувствовал, — ответила Райли после секундного колебания. — Я ведь просила его остаться дома. Мне было нехорошо, и я хотела, чтобы он остался со мной. Сказать почему? — Почему? — Потому что я беременна. Я узнала об этом только теперь, в эту среду. Я обескураженно помолчал. — Ну, Райли, я тебя поздравляю. Прекрасно! Ты сказала родителям? — Да, они уже знают и очень счастливы. Все как в сказке. Во-первых, потому что я не знала сама, и еще потому, что мы на самом деле не старались. — Чудесная новость. Теперь я вообще не представлял, как вернуться к нашему разговору. Наконец я произнес, нарочито грубо вытолкнув ее в реальность: — Мне нужно идти, Райли. Так что им сказать? * * * Когда я вышел из лифта, Рейчел уже ждала в коридоре. При ней были обе сумки: одна — с компьютером, а вторая с личными вещами. — Ты сдала номер? — Нет, таково правило ФБР. Никогда не оставляй вещи в номере, поскольку неизвестно, когда придется сняться с места. Если сегодня у нас будет шанс пообщаться, то не придется тратить время, чтобы собрать вещи. Я кивнул. Мне уже поздно собираться, да и брать-то с собой почти нечего. — Ты позвонил? — Да. Райли сказала то, что нужно. Она разрешила. Плохо другое: по ее словам, в тот день Шон чувствовал себя неважно. Сироп от кашля точно принадлежит брату. Теперь я понимаю, почему Шона убили в машине, а не в собственном доме, как остальных. — Почему? — Дома оставалась жена, Райли. Ей тоже нездоровилось. Должно быть, Шон сделал все, что мог, лишь бы не приводить убийцу домой. Там была она. Я помотал головой при мысли о последнем, возможно, самом мужественном поступке Шона. — Похоже, ты прав, Джек. Это укладывается в схему событий. Но, видишь ли, по делу уже наметилось определенное развитие. Боб получил сообщение, он только что позвонил из управления. Встреча с полицией переносится. Нам пришел факс от Поэта. * * * Настроение, витавшее в совещательной комнате, оказалось решительно мрачным. Здесь собрались исключительно агенты из Квонтико — Бэкус, Томпсон, Торсон и Картер, которого я запомнил с первой встречи в центре. Я заметил, как Рейчел и Торсон обменялись уничтожающими взглядами. Затем мое внимание сосредоточилось на Бэкусе. Казалось, он полностью ушел в свои мысли. Перед ним стоял раскрытый компьютер, однако Бэкус, погруженный в размышления, не обращал никакого внимания на экран. Серый костюм, отличный от вчерашнего, выглядел свежим. Смущенная улыбка озарила его лицо, и тут Бэкус взглянул на меня. — Джек, теперь ты знаешь, почему мы стремимся избежать утечек информации. Пятисекундного видеосюжета оказалось достаточно. Преступник понял: мы у него на хвосте. Я кивнул. — Думаю, мы собрались не для этого, — встрял Торсон. — Дело есть дело, Гордон. Оно определенно не связано с сюжетом Си-эн-эн. — Все же я полагаю, что не... — Брось, Гордон, — сказала Рейчел. — Не важно, что ты думаешь. — Хватит, оставьте свои счеты и давайте наконец о деле, — заметил Бэкус. — Я размножил сообщение. Достав папку, он передал по столу стопку листов с одинаковым текстом. Все принялись читать. На какое-то время в комнате наступила тишина. Уважаемый Боб Бэкус, агент ФБР! Приветствую вас, сэр. Следя за новостями, я натолкнулся на сюжет из Феникса с вашей наивной уловкой. «Без комментариев»? Фокус для бестолковых репортеров, но не для меня. Я тебя видел, мне знакомо твое лицо. Ты пришел за мной, и я жажду нашей встречи. Однако будь осторожен, Боб, мой дружок! Не так быстро. Кстати, подумай о том, что произошло с Орсулаком и что стало с остальными. Сегодня Орсулака похоронили. Достойный финал для хорошо проделанной работы. Но человек из ФБР, да еще такого уровня... Что, если открыть охоту на благородных? Ха-ха. Не стоит беспокоиться, Боб. Ты в безопасности. Моя следующая мишень уже определена. Выбор сделан, и даже сейчас, когда ты читаешь эти строки, я держу объект в поле зрения. Ты снова совещаешься со своими людьми? Гадаете о том, что движет оппонентом? Жестокая загадка, не правда ли? Думаю, вы захвачены, особенно впечатляют проколы на пальцах. Я дал вам первый ключ. (А для чего еще нужны друзья?) И я очень плохой. Я яблоко с яблони Лучшего Друга, вот кто я. Узнав ответ, Боб, повторяй его снова и снова. Тогда ты все поймешь. Ты узнаешь. Ты же профи, и я уверен, ты наверняка сможешь. Я рассчитываю на тебя, Боб! «Дарил мне свет немало бед», Боб, но я лишь начал свой путь. И знаешь, Боб, пускай победит сильнейший. Не могу подписать свое письмо потому, что вы еще не дали мне имени. Что же это такое, Боб? Я собираюсь следить за новостями и хочу слышать в них свое имя. До той поры решил заканчивать так: «Тех, кто маленького роста, убивать легко и просто!» Езжайте осторожнее! Перечитав письмо дважды, я оба раза почувствовал одно и то же. Омерзение. Теперь я понимал, что имелось в виду. Насчет луны. Письмо точно пришло не из нашего мира. С другой планеты. — Все ли ясно с аутентичностью? — спросил Бэкус. — Есть даже несколько соответствий, — ответила ему Рейчел. — Проколы. И цитата из По. А что можно сказать об упоминании «лучшего друга»? Мы что, сообщали во Флориду? — Да. Это направление несомненно приоритетное. И, думаю, ребята докопаются до всего, что можно. — Что сказала Брасс? — Что все укладывается в гипотезу о связи парных преступлений. Имеется указание на жертв и полицейских, на тех и на других. Итак, один преступник. Брасс собирается принять Флориду в качестве модели остальных преступлений. Все, что последовало за первым убийством, — закономерность. Повторение ритуала. — Другими словами, определив, из-за чего умер Белтран, мы узнаем, почему Поэт убил остальных? — Правильно. Брасс и Бред совещались с Флоридой целое утро. К счастью, нам понадобится совсем немного времени для ответа и сведения данных в единую модель. На некоторое время все погрузились в раздумья. — Мы останемся здесь? — спросила Рейчел. — Думаю, так будет лучше, — сказал Бэкус. — Ответ может найтись и во Флориде, но там ситуация статична, все в прошлом. Здесь мы физически ближе к преступнику. Я спросил: — В письме сказано, будто он наметил жертву. Что это значит? Что жертва — полицейский? — Именно так я и думаю, — мрачно заметил Бэкус. — Поэтому время работает против нас. Пока мы сидим и рассуждаем, он наблюдает за новой жертвой, за еще одним полицейским, неизвестно где. Если не сумеем определить, где именно, у нас на руках окажется еще один труп. Он тяжело опустил кулак на стол. — Придется сделать паузу. Нужно что-то предпринять. Найти его мы обязаны до того, как он выйдет на охоту. Слова Бэкуса звучали внушительно. Он командовал этим парадом. И требовал работать лучше. Лучше, чем когда-либо. — Послушай, Боб, — сказала Рейчел, — в этом письме говорится о похоронах Орсулака, будто они произошли сегодня. Когда поступил факс и откуда? — Спросим у Гордона. Торсон откашлялся и проговорил, не глядя ни на Рейчел, ни на меня: — Сообщение получено сегодня, оно поступило на факс коммерческого отдела академии. Не стоило сомневаться, что отправитель «спрятал» свой идентификатор. Никакой зацепки. Время звонка — три тридцать восемь утра, время восточное. Я попросил Хазелтона пройтись по всей цепочке. Сначала звонок поступил на общий номер центра, и оператор, услышав звук факса, сразу переключила звонок на комнату с факсом. Она не может ничего сказать о личности звонившего, потому что слышала только звук сигнала. Предположив, что это сигнал факса, она скоммутировала звонок, и утром сообщение нашли около аппарата, а затем передали нам. — Нам повезло, что оно не осталось там валяться, — добавил Бэкус. — Да, конечно, — сказал Торсон. — В любом случае Хазелтон забрал оригинал в лабораторию и кое-что выяснил. Говорят, сообщение передано не с факса на факс. Оно пришло со встроенного в компьютер факса. — Компьютер? — переспросил я. — Да, обычный компьютер с факс-модемом. И раз уж мы знаем, что этот преступник любит путешествовать, маловероятно, чтобы он волочил на себе полноразмерный «Эппл — Макинтош». Есть мнение, что у него ноутбук. Скорее всего он использовал модем сотовой связи, что дает наибольшую свободу передвижения. Все конспектировали, делая записи еще несколько секунд. Не знаю, было ли это важным. Мне казалось, что собранная обширная информация совершенно бесполезна, пока преступник на свободе. Все понадобится потом, когда его станут судить. А пока мало что способствовало его поимке. — Допустим, это так и у него действительно очень хороший компьютер, — сказала Рейчел. — Что у нас имеется, чтобы отследить новый факс? — Мы можем ждать на линии и, вероятно, определим соту. Не более того. — Что это значит? — спросил я. Похоже, Торсон не собирался отвечать. Рейчел снова вступила в разговор: — Это значит, что, пока он звонит по сотовому, мы не в состоянии определить его точное местоположение или даже номер. Мы получим только город и ячейку сотовой сети, откуда пришел вызов. В лучшем случае нам придется вести поиск на территории, где живет тысяч сто населения. — Но тогда мы узнаем город, — возразил Бэкус. — И мы сможем обратиться к местной полиции с запросом о случаях, которые похожи на преступление-"наживку". Преступление скорее всего произошло в течение этой недели, сразу за убийством Орсулака. Он взглянул на Торсона. — Гордон, необходима еще одна рассылка по управлениям ФБР. Пусть они выяснят в полиции относительно свежих убийств. Мы говорим об убийствах вообще, но в особенности — о преступлениях против детей, а также необычно жестоких, с нанесением увечий до или после смерти. Отправь почту до обеда. Запроси подтверждение руководителей управлений к восьми часам завтрашнего утра. Я не хочу, чтобы ситуация вышла из-под контроля. — Сделаю. — Так, господа федеральные следователи, Брасс сообщила мне кое-какую дополнительную информацию. О том, что часть полученного послания, в которой говорится о намеченной им новой жертве, может оказаться блефом. Ловушкой, заставляющей нас реагировать и «шифровать» себя, в то время как преступник уходит на глубину, больше не предпринимая активных действий. Вы помните, огласка оставалась нашим главным опасением. — Я не согласна, — заметила Рейчел. — Читая текст, я представляю себе хвастуна, который считает себя выше нас и желает поиграть с нами. Он весь в этих словах. Но где-то есть новая жертва, и убийца рядом с копом. — Пожалуй, и я склоняюсь к этой версии, — сказал Бэкус. — Думаю, Брасс тоже, однако теперь нужен весь расклад и из любых возможностей. — Тогда в чем, наконец, наша текущая стратегия? — Все просто, — ответил Бэкус. — Мы найдем преступника и арестуем его прежде, чем он убьет кого-либо еще. Бэкус широко улыбнулся, и все последовали его примеру, кроме Торсона. — На самом деле я считаю, что, пока не произошло еще что-либо, нам следует делать свое дело именно здесь, удвоив усилия. Давайте оставим при себе копии факса. В нужное время будем готовы сняться с места, как только в деле возникнет прорыв. Надеюсь, мы получим от преступника еще факс, и Брасс работает над очередной депешей в управления ФБР на местах. Я попросил сделать упор на западных управлениях. Он обвел комнату взглядом и кивнул. Бэкус закончил. — Мне нужно повторять? — спросил он. — Займитесь делом. Сейчас это важно, как никогда. Глава 30 Совещание с местной полицией не могло начаться почти до одиннадцати часов. В результате оно оказалось кратким и неожиданно теплым. Ситуация вроде той, когда поклонник спрашивает согласия у отца своей невесты. В большинстве случаев совершенно не важно, что именно скажет папаша. Все идет само собой. Тщательно подбирая слова, с дружеской интонацией Бэкус проинформировал местных о том, что в город приехали представители бюро и что теперь именно он отвечает за все шоу. Сообщение вызвало обиду и несогласие кое-кого из участников, но их демарш блокировали ни к чему не обязывавшие заверения Бэкуса. На совещании я старался избегать взгляда, который устремлял на меня Торсон. Пока мы ехали от здания управления, Рейчел открыла мне причину утренних трений, происшедших между ней и Торсоном. Вечером она столкнулась со своим бывшим в холле, едва выйдя из двери моей комнаты. Ее вид, а в тот момент одежда Рейчел выглядела не идеально, сказал все, что тот хотел узнать. Я неопределенно промычал, соображая, насколько все усложняется. Рейчел выглядела беззаботной. По-моему, ситуация просто ее забавляла. К концу встречи с местными Бэкус принялся раздавать задания. Рейчел и Томпсону выпало обследовать дом, где произошло убийство Орсулака. Предполагалось, что я поеду вместе с ними. Мизу и Матузаку поручили поднять все записи бесед с полицейскими из числа друзей Орсулака и попытаться реконструировать перемещения детектива в день его трагической гибели. Торсону и Картеру поставили задачу заняться делом малыша Хоакина, досконально проверив информацию, собранную полицией. Грейсон отвечал за контакты с местными полицейскими, а Бэкус, разумеется, руководил всей операцией, не выходя из здания управления. Он оставался в контакте с теми, кто работал в Квонтико и других городах. * * * Еще недавно Орсулак жил на южной окраине Феникса, в небольшом сельском домике с оштукатуренными стенами желтого цвета. Это ближний пригород. Я заметил вблизи дома три заброшенных автомобиля, стоявших на каменистой площадке, и две лавчонки, торгующие запчастями. Ключом от дома, выданным ей Грейсоном, Рейчел сорвала ленту, ограждавшую проход к месту преступления, затем отперла дверь. Прежде чем войти, она обернулась и взглянула на меня. — Помнишь, они говорили, что его обнаружили спустя три с половиной дня после смерти. Ты готов к этому? — Конечно. По какой-то причине она решила поставить меня в неудобное положение на глазах у Томпсона. Последний улыбался так, словно считал меня чуркой-первогодком. Это задевало, хотя на самом деле я и был кандидатом в новобранцы. Сделав примерно три шага, мы окунулись в запах. Я репортер и видел немало трупов, но мне никогда еще не приходилось входить в замкнутое помещение, где тело лежало целых трое суток. Отвратительный запах показался осязаемым физически. Словно нас встретил призрак Уильяма Орсулака, стерегущий это место и удушающий каждого, кто рискнет войти. Рейчел оставила дверь открытой, чтобы немного проветрить помещение. — Что конкретно вы ищете? — спросил я, еле совладав со своими рефлексами. — Внутри? Даже не знаю, — ответила Рейчел. — Все осматривали местные копы, его друзья к тому же... Она перешла в столовую и остановилась справа от двери, около обеденного стола, раскрыв папку с документами. Потом углубилась в чтение. Кажется, именно эту подборку нам передали полицейские. — Смотрите-ка, — сказала она, — похоже, они хорошо поработали, но думаю, что-то достанется и нам. Ни к чему не прикасайтесь. — Ладно, договорились. Оставив Рейчел, я принялся осматривать жилище Орсулака. Взгляд сразу упал на кресло, стоявшее в жилой комнате. Кресло было зеленым, а на подголовнике выделялось пятно засохшей крови. Темная полоса спускалась ниже, по спинке, и заканчивалась на сиденье. Кровь полицейского. На полу перед креслом и на стене позади него виднелись очерченные мелом круги, обозначавшие два отверстия, где застряли пули. Томпсон опустился на колени и открыл свой чемоданчик. Затем он начал ковырять в отверстиях тонким металлическим щупом. Я оставил его заниматься делом, а сам отправился обследовать дом. В доме имелось две спальни, одну из них занимал Орсулак, а вторая выглядела захламленной и нежилой. На столике в спальне хозяина я заметил две фотографии. Снимки запечатлели двух мальчишек-подростков. Похоже, дети никогда не жили в предназначенной им спальне, в доме, который они так и не навестили. Медленно перемещаясь по комнатам, я заглянул в ванную, однако и здесь не оказалось ничего, что могло бы помочь расследованию. Тайно надеясь найти нечто, способное помочь следствию, я одновременно хотел произвести впечатление на Рейчел. Но все старания оказались напрасными. Вернувшись в гостиную, я не обнаружил там ни Рейчел, ни Томпсона. — Рейчел? Ответа не было. Через столовую я прошел на кухню, однако и там никого не было. Оттуда направился в бельевую и заглянул в темную пустоту гаража. Снова перебравшись в кухню, я заметил приоткрытую дверь и взглянул на двор через окно. В густых кустах на дальней стороне двора я заметил какое-то движение. Рейчел пробиралась сквозь заросли, опустив голову вниз, а за ней неторопливо следовал Томпсон. Открытое пространство двора составляло ярдов двадцать в длину. С двух сторон его окаймлял забор высотой в семь футов. С дальней же стороны забора не было, и грязная площадка упиралась в сухой ручей, поросший густым кустарником. Рейчел и Томпсон старательно обшаривали заросли. — Спасибо, что подождали, — произнес я, подойдя поближе. — Что это вы делаете? — А сам-то как думаешь? — спросила Рейчел. — Мог ли Поэт оставить машину у дороги, постучать в дверь и застрелить Орсулака, едва тот его впустил? — Не знаю. Сомневаюсь. — И я сомневаюсь. Нет, сначала он наблюдал. Возможно, несколько дней. Полиция опрашивала соседей, и никто не признался, что заметил машину, не принадлежащую местным. Никто не видел ничего необычного. — Поэтому ты считаешь, что преступник пришел с этой стороны? — Вероятно. Она изучала следы, каждый дюйм поверхности. Осмотрела отпечаток на земле, сломанную веточку. Несколько раз останавливалась, нагибаясь и разглядывая мусор под ногами. Попались сигаретная пачка и пустая бутылка. Ни к чему не притрагиваясь, Рейчел прошла мимо. Если понадобится, все это можно собрать потом. Следы привели нас к высоковольтной линии. Заросли закончились близ стоянки для трейлеров. Став на холмик, мы посмотрели в сторону парковочной площадки. Она выглядела неустроенной, а многие из стоявших на ней жилых прицепов несли следы незамысловатых переделок вроде крылечек или сарайчиков. У некоторых жилищ были веранды, отделанные пластиком и явно используемые под жилье. Скопившаяся на маленьком пятачке нищета создавала атмосферу тридцатых годов. — Вы позволите? — спросила Рейчел, словно мы находились на светском приеме. — Сначала дамы, — в тон ответил Томпсон. Кое-кто из обитателей паркинга сидел на ступенях у своих лачуг и на старых диванах, выставленных против дверей на улице. В основном здесь жили выходцы из Латинской Америки, но встречались и чернокожие. Наверное, там же обитали и индейцы. Они наблюдали за нашим появлением из кустов без особой радости: похоже, сразу признали в нас копов. Ответив таким же равнодушием, мы направились своей дорогой по узкому проходу между рядами трейлеров. — Чем это мы занимаемся? — спросил я. — Пока осматриваемся, — ответила Рейчел. — Вопросы можно задать потом. Если делать дело спокойно, без шума и пыли, они не заподозрят ничего плохого. Что нам, конечно, на руку. Ее взгляд все время обшаривал площадку, задерживаясь на каждом очередном трейлере, мимо которого мы проходили. Вдруг я понял, что первый раз наблюдаю Рейчел за реальной работой. Ничто не напоминало сидение за столом, с готовыми фактами в руках. Настало время собирать сведения. Тут я обнаружил, что мне очень нравится видеть ее за работой. — Он наблюдал за Орсулаком, — произнесла Рейчел, в большей степени обращаясь к себе, чем ко мне или Томпсону. — Узнав, где тот живет, приступил к планированию. Как подойти и как затем отойти. Следовало предусмотреть маршрут и машину, чтобы обеспечить отход. Кроме того, неразумно парковать машину вблизи дома Орсулака. Мы двигались по центральному проходу, направляясь к воротам стоянки, открывавшим путь на городские улицы. — Таким образом, ему пришлось оставить машину где-то еще, и он шел тем же путем через паркинг, что и мы. На дверях первого от входа трейлера виднелась обязывающая ко многому вывеска «Офис». Выполненный крупными буквами плакат, закрепленный на крыше трейлера металлической конструкцией, гласил: «Стоянка передвижных домов „Солнечные акры“». — "Солнечные акры"? — переспросил Томпсон. — Скорее это «Солнечные пол-акра». — Да, стоянка не фонтан, — добавил я. Рейчел ушла в свои мысли и нас не слушала. Пройдя мимо ступеней офиса, она вышла на городскую улицу. Улица оказалась четырехполосной и вела в промзону. Через дорогу от ворот паркинга располагался магазин, рядом с которым виднелись склады. Рейчел осмотрелась кругом, запоминая окрестности. Ее взгляд остановился на единственном столбе освещения, расположенном примерно в полуквартале от нас. Я понял, о чем она подумала. Должно быть, ночью здесь совсем темно. Затем она прошлась вдоль края тротуара, уставившись в асфальт и что-то высматривая. Возможно, сигаретный окурок или, может, кусочек счастья? Томпсон стоял рядом со мной, ковыряя землю мыском ботинка. Я не мог отвести от Рейчел глаз. И тут же обратил внимание, что она остановилась и на мгновение озабоченно поджала губы. Я подошел поближе. Сверкая на асфальте, как горсть бриллиантов, у бордюра лежала кучка стеклянной крошки. Брызги от «безопасного» автомобильного стекла. Рейчел разгребла их мыском туфли. * * * Едва мы вошли в тесный закуток, названный офисом, стало ясно, что за день менеджер стоянки принял на грудь уже раза три. Похоже, офис одновременно служил ему домом. Он напряженно работал, развалившись в шезлонге зеленого цвета и задрав ноги повыше. С двух сторон кресло исцарапала кошка. Тем не менее этот предмет мебели оказался самым роскошным из обстановки. Другой роскошью был телевизор, почти новая видеодвойка «Панасоник». На экране шло шоу вроде «Магазина на диване», и обитателю офиса понадобилось время, чтобы оторваться от телевизора и обнаружить наше присутствие. С экрана агитировали покупать нарезанные овощи, что избавляло от возни с кухонным комбайном. — Вы менеджер? — спросила Рейчел. — Я думал, это и так понятно. Или нет, начальник? Тертый калач, решил я. На вид ему лет шестьдесят, поверх белой футболки надета зеленая полувоенная форма. На груди — дыра, прожженная чем-то, из которой выбивались седые волосы. Картину завершали облысевшая голова и красное лицо сильно пьющего человека. Менеджер оказался единственным белым, встреченным нами на этой помойке. — Агент, — поправила его Рейчел, показав жетон с внутренней стороны своего бумажника. — ФБР? Зачем федералам интересоваться небольшой аварией? Кстати, я много читаю. Я знаю, что ваши люди называют друг друга «Джи». И мне это нравится. Рейчел посмотрела на меня, потом на Томпсона и снова на разговорчивого менеджера. Я почувствовал некоторое беспокойство. — Как вы догадались насчет небольшой аварии? — спросила она. — Я видел вас снаружи. Глаза у меня на месте. Вы рассматривали битое стекло. Это я смел его в кучку. Машины, чистящие улицу, проходят здесь в лучшем случае раз в месяц. И это летом, когда мусора хватает. — Я не об этом. Я спрашиваю, откуда вам известно о разграблении автомобиля? — Отсюда. Я спал в своем офисе и услышал звук разбитого окна. Потом я увидел, как они возятся внутри машины. — Когда это произошло? — Дайте сообразить. Кажется, в прошлый четверг. Я ждал, что тот парень сообщит в полицию, и никак не думал, что по этому поводу придут из ФБР. А что, эти двое тоже из ФБР? — Не имеет значения, мистер... Как ваше имя, кстати? — Эдкинс. — Хорошо, мистер Эдкинс. Известно ли вам, чей автомобиль ограбили? — Нет, я его не видел. Только услышал звук разбитого стекла и заметил тех пацанов. — А номер машины? — Без понятия. — Вы сообщили в полицию? — Нет у меня телефона, нет! Я мог дойти до площадки номер три, где есть телефон, но была почти полночь; и потом, полиция не приедет по такому пустяковому поводу. По крайней мере в этом районе. Здесь им хватает работы и так. — Словом, вы не видели хозяина машины, и он не показывался в вашем офисе, чтобы узнать, кто покусился на его собственность? — Совершенно точно. — А что детишки, которые сделали это? — спросил Томпсон, прервав Рейчел на полуслове. — Вам они знакомы, мистер Эткинс? — Эдкинс. Через "д", а не "т", мистер Джи. Эдкинс рассмеялся над собственным каламбуром. — Конечно, мистер Эдкинс, — исправился Томпсон. — Так что? — Что «что»? — Знаете, кто эти грабители? — Нет, мне они неизвестны. Он снова посмотрел в телевизор. Там рекламировали перчатки с короткой резиновой щетиной, для ухода за домашними животными. — Думают, я не знаю, для чего это нужно, — сказал Эдкинс, сделав рукой непристойное движение. — Вот для чего это покупают. Рейчел подошла к телевизору и выключила его. Она посмотрела прямо на Эдкинса. Тот не протестовал. — Мы расследуем убийство офицера полиции. Если вас не затруднит, еще минуту внимания. Есть основания полагать, что разграбленный автомобиль принадлежал подозреваемому. У нас нет намерения преследовать тех, кто совершил ограбление, но желательно с ними поговорить. Вы нам солгали, мистер Эдкинс. Я прочитала это в ваших глазах. Подростки вышли со стоянки. — Нет, я не... — Дайте мне закончить. Ясно, почему вы солгали. Но мы дадим вам еще один шанс. Можете сказать нам правду, или, в противном случае, мы вернемся с целым отрядом агентов и полицейских. Они пройдут сквозь эту кучу мусора, которую вы называете стоянкой, как настоящая штурмовая рота. Как думаете, найдем ли мы краденое в этих консервных банках? И найдем ли тех, кого разыскивает полиция? Как насчет рабочих-нелегалов? Или нарушений режима безопасности? Я уже видела одно: провод, проложенный от дверей прямо в сарай. Возможно, у них там кто-то квартирует? Могу предположить, что вы и владелец стоянки имеете с этого свой процент. А возможно, только вы. Тогда что скажет ваш работодатель? И что он может сказать, учитывая предстоящее падение дохода из-за депортации жителей или из-за того, что с них наконец-то вычтут алименты на детей? Что будет с вами, мистер Эдкинс? Вы хотите, чтобы я пробила по базе серийный номер этого телевизора? — Это мой телевизор. Ей-богу, я купил его честно. А сама ты кто? ФБР? Фигово-блядские расследования. Рейчел сделала вид, что не слышала, а Томпсон отвернулся, с трудом удерживаясь от смеха. — "Ей-богу", «честно»... Говори, у кого купил? — Тебе сказать? У тех самых братьев Тайрел, вот у кого. Это они грабанули машину. А если они придут и начнут выбивать из меня мозги, я позову на помощь именно тебя. Понятно? * * * По наводке Эдкинса мы направились прямо к участку номер четыре, считая от главного входа. По паркингу уже разошелся слушок о том, что здесь находятся представители закона. На крылечках и диванах народу значительно прибавилось. Когда мы добрались наконец до трейлера номер четырнадцать, братья Тайрел ждали нас на улице. Они сидели на старом диване-качалке, располагавшемся под навесом из голубой парусины, прикрепленной к стене большого, двойной ширины, трейлера. Рядом с дверью трейлера стоял умывальник, также размещенный под защитой навеса. Двое братьев оказались подростками с разным цветом кожи, белым и черным, причем один всего на год или два старше другого. Рейчел заступила за черту тени, отброшенной навесом. Томпсон занял позицию в пяти футах слева. — Ребята, — сказала Рейчел, — ваша мать дома? — Не-а, нет ее, начальник, — ответил старший из братьев. Он лениво посмотрел на второго брата. Тот принялся раскачиваться вместе с диваном, отталкиваясь одной ногой. — Так, — продолжила Рейчел, — нам известно, что вы неглупые ребята. А мы не желаем вам неприятностей и тем более не хотим, чтобы эти неприятности исходили от нас. Мы обещали это мистеру Эдкинсу, когда просили сообщить номер вашего трейлера. — Эдкинс — козел, — произнес младший из братьев. — Мы пришли, чтобы задать вопрос об автомобиле, стоявшем здесь, около ворот, на прошлой неделе. — Не видели. — Нет, мы ничего не видели. Рейчел подошла ближе к тому, что постарше, наклонилась и сказала ему на ухо: — Давай уж колись, пришел тот самый крайний случай, о котором тебе говорила мама. Вспомни ее слова и подумай головой. Вам не нужны проблемы, ей не нужны проблемы. А мы не хотим здесь задерживаться. Есть только один способ выйти из создавшейся ситуации. * * * Войдя в совещательную комнату управления, Рейчел принесла с собой настоящий трофей: пакет с вещдоками. Едва она опустила груз на стол Матузака, как вокруг тут же собралось человек пять агентов. Подошел и Бэкус, уставившийся на сумку, словно в ней находилась чаша Грааля. Взглянув на Рейчел, он выразил свое восхищение. — Грейсон уже проверил данные департамента полиции, — сказал он. — Записей о происшествии около паркинга он не обнаружил. Ни за тот день, ни за всю неделю. Можно утверждать, что законопослушный гражданин обязательно сообщил бы о взломе собственного автомобиля. Рейчел согласилась: — Да, можно утверждать. Бэкус кивнул Матузаку, взявшему со стола пакет с предполагаемой уликой. — Думаю, ты знаешь, что делать. — Да. — Возвращайся и принеси немного удачи. Она нам нужна. В пакете лежала автомагнитола, украденная братьями Тайрел из «форда-мустанга» последней модели, то ли белого, то ли желтого цвета. Было темно, а братья не смогли даже вспомнить цвет. Это все, чего нам удалось от них добиться, за исключением, наверное, надежды на то, что это реальная зацепка. Рейчел и Томпсон разговаривали с ребятами по отдельности, затем поменялись. Тем не менее магнитола была единственным, что братья смогли выдать. Они сказали, что не видели человека, припарковавшего машину около въезда на «Солнечные акры». Еще они сказали, что не взяли в машине ничего, кроме «музыки», потому что их наскок был по-партизански быстрым. Они так спешили, что не вскрыли багажник. И даже не взглянули на номера, поэтому не знали, был ли автомобиль зарегистрирован в Аризоне. Пока Рейчел занималась бумажной волокитой, готовя описание автомобиля к рассылке в управления ФБР, Матузаку удалось пробить серийный номер магнитолы в базе данных отделения по идентификации автомобилей в Вашингтоне, округ Колумбия. Затем «музыку» отдали техникам для проведения собственно экспертизы. Для облегчения задачи Томпсон заранее снял у братьев Тайрел отпечатки пальцев. В лаборатории не смогли найти пригодных для дальнейшей идентификации отпечатков, кроме тех, что оставили оба Тайрела. Зато номер магнитолы кое-что прояснил. Он привел нас к данным на бледно-желтый «мустанг» 1994 года выпуска, зарегистрированный как собственность «Херц корпорейшн». Матузак и Миз тут же отправились в «Скай харбор интернэшнл», чтобы продолжить поиск автомобиля. Настроение агентов, оставшихся в управлении, заметно поднялось. Стараниями Рейчел они достигли результата. Конечно, никаких гарантий того, что за рулем «мустанга» находился Поэт, не было. Совпадали лишь время, когда машину припарковали около ворот «Солнечных акров», и период, в который наступила смерть Орсулака. Косвенным подтверждением служил и факт, что о грабеже, совершенном братьями Тайрел, не сообщили в полицию. Но все факты вели расследование в одном направлении. Более того, позволяли изучить образ действий Поэта, что усиливало позиции группы. Все чувствовали то же, что и я. Поэт казался загадочной фигурой, призраком из мрака. А вот реальная автомагнитола сделала надежду на поимку преступника вполне осязаемой. Мы стали ближе к нему и продолжали сближение. Большую часть второй половины дня я не участвовал в работе, просто наблюдая за действиями Рейчел. Завораживали способности к делу, восхищало то, как она вытащила на свет магнитолу и как обработала Эдкинса и Тайрелов. В какой-то момент она заметила взгляд и спросила, что мне нужно. — Ничего, просто смотрю, — ответил я. — Тебе нравится просто смотреть на меня? — Ты хороша, когда занимаешься своим делом. Это всегда интересно. — Спасибо. Но мне повезло. — У меня такое чувство, что тебе все время везет. — В этих делах каждый — кузнец своего счастья. В конце дня, когда Бэкус вызвал нас к себе и принялся читать копию сообщения, составленного Рейчел, я заметил, как его зрачки сжались в две маленькие черные горошины. — Не удивлюсь, если выбор автомобиля был намеренным, — задумчиво проговорил он. — Бледно-желтый «мустанг». — Почему это? — спросил я. Тут Рейчел кивнула. Должно быть, она знала ответ. — Цитата из Библии, — пояснил Бэкус. — «И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“». — "И ад следовал за ним"[6 - Откровение Иоанна Богослова, 6:8.], — закончила фразу Рейчел. * * * Вечером в воскресенье мы опять любили друг друга, и мне показалось, что ее желание отдавать стало еще сильнее, как и потребность в истинной близости. И если кто из нас и хотел бы прервать действие, так это был я. Да, в тот момент во мне не было ничего, кроме желания следовать чувствам, но тихий шепот где-то в глубине сознания задавал вопрос о ее мотивах. Может, это свидетельство внутренней неуверенности, и все же я не мог помочь себе иначе, чем признать: кажется, ей хотелось уязвить своего бывшего мужа, доставив удовольствие себе и мне. Мысль вызывала ощущение вины и фальши. Когда мы успокоились и лежали, обнявшись, она шепнула, что останется до рассвета. Глава 31 Из забытья меня вывел телефонный звонок. С трудом осознав, где нахожусь, я осмотрелся и обнаружил лежавшую рядом Рейчел. — Лучше ответь, это ведь твоя комната... — Спросонья она говорила тихо. Но кажется, она не испытывала таких трудностей в ориентации, как я. На самом деле в какой-то момент показалось, что Рейчел проснулась давно и наблюдала за мной, спящим, когда телефон только начал звонить. Трубку я нащупал после девятого или даже десятого звонка. На часах было семь пятнадцать. — Да... — Уэллинг позови... На секунду я похолодел. Голос казался знакомым, хотя пока я не мог сообразить, чей он. Вдруг до меня дошло, что ее не должны здесь застать. — Вы ошиблись. Она в номере... — Репортер, иди на хер. Дай ей трубку. Закрыв ладонью микрофон, я повернулся к Рейчел. — Это Торсон. Он говорит, что знает, что ты там... ну, то есть здесь. — Дай сюда, — сердито сказала она и вырвала трубку из моих рук. — Чего тебе надо? Наступила долгая пауза. Должно быть, за это время Торсон произнес две или три фразы. Потом Рейчел спросила: — Откуда у них информация? Опять тишина. — А для чего ты позвонил мне? — спросила она, и в голосе опять зазвучала злость. — Иди уж и сообщи ему, если хотел именно этого. Чтобы он узнал от тебя. Я бы сказала, это выставит тебя не лучшим образом. Уверена, ему будет приятно наблюдать за подглядывающим в спальню. Рейчел вернула трубку, и я опустил ее на аппарат. Положив подушку себе на лицо, она тяжко простонала. Подушку снял я. — В чем дело? — Плохие новости, Джек. Плохие для тебя. — Что? — В утреннем выпуске «Лос-Анджелес таймс» вышла статья о Поэте. Мне очень жаль. Тебя велено доставить в управление для встречи с Бобом. Некоторое время я сидел молча, ошарашенный новостью. — Но как они... — Пока не знаем. Об этом и пойдет речь. — Что им известно? — Не знаю. Похоже, много. — Я чувствовал, нужно было печатать еще вчера. Черт! Было же ясно, что он знает про расследование, и не оставалось причины держать это в тайне! — Ты предложил условия сам и подписался их выполнять. Так вышло, но ты должен... Знаешь, повремени с решениями до того, как поговоришь с Бобом. — Я должен позвонить редактору. — Это не горит. Наверное, Боб уже на месте и ждет. Думаю, он вообще не спал. Снова зазвонил телефон. Рейчел схватила трубку. — Что еще? В ее голосе прозвучало сильное раздражение. Затем она сказала, уже мягче: — Минутку. Смущенно улыбаясь, она отдала мне трубку. Потом легко коснулась моей щеки губами, шепнула, что пойдет к себе собирать вещи, и начала одеваться. Я поднес трубку к уху. — Алло? — Это Грег Гленн. Кто эта женщина? — Гм... это агент ФБР. У нас была встреча. Кажется, ты уже знаешь про статью в «Таймс»? — Ты охренительно прав. По спине побежал неприятный холодок. Гленн продолжал: — Они сумели заполучить материал про убийцу. Нашего убийцу, Джек. Они уже называют его Поэтом. Ты же говорил, будто у нас права на эксклюзив и все под контролем ФБР? — Было. Ничего умнее в голову не пришло. Уже одетая, Рейчел смотрела на меня с сочувствием. — Но сплыло. Ты должен возвратиться в редакцию и написать нашу версию к завтрашнему номеру. Что бы ты ни накопал. Хорошо, если у тебя больше, чем у них. Мы не собирались этого печатать, да ты меня вынудил. Теперь мы должны играть в кошки-мышки с нашей собственной историей. Черт! — Грег, все нормально, — сухо произнес я. — И я надеюсь, что не услышу, как ты собираешься остаться в Фениксе только потому, что подыскал там бабенку и трахаешь ее по ходу дела! — Грег, твою мать! Есть под рукой статья из «Таймс»? — Конечно, есть! Отличная статья. Нормальное чтиво. Меня лишь не устраивает название газеты! — Прочитай мне статью. Нет, погоди. Нужно идти на встречу с ФБР. У кого-нибудь в библиотеке... — Джек, ты меня слушал? Какая встреча? Ты вылетаешь назад ближайшим рейсом и пишешь для завтрашнего номера. Я видел, как Рейчел послала мне воздушный поцелуй и вышла за дверь. — Я понял. Статья у тебя будет точно к завтрашнему номеру. Я переправлю ее отсюда. — Нет. Это тема, которая горит в руках. Я хочу поработать над статьей вместе с тобой. — Я должен просить тебя подождать до конца совещания. Перезвоню, как только смогу. — Зачем? — Здесь происходит развитие событий, — солгал я. — Я еще не знаю, что и как, поэтому должен присутствовать. Разреши, и я перезвоню позже. Пока что найдите эту чертову статью в базе данных и отправьте на мой электронный адрес. Мне нужно идти. Прежде чем Грег успел возразить, я положил трубку. Потом быстро оделся и ринулся к выходу, неся в руках сумку с ноутом. Мной еще владело изумление. Просто не представлял, как такое могло случиться. Впрочем, имелась мыслишка. Торсон. * * * Взяв по паре баночек пива у стойки, заботливо поставленной в коридоре, мы направились в управление. Рейчел снова несла вещи с собой. Свои я опять забыл. Мы не разговаривали, пока не выпили по целой банке, Я подумал, что мы, должно быть, размышляем о совершенно разных возможностях и по-разному к ним подходим. — Вернешься в Денвер? — Еще не знаю. — Насколько все плохо? — Плохо. В последний раз он хотя бы выслушал мое обещание. — Не понимаю, как это произошло. Они были обязаны созвониться с Бэкусом и спросить о его мнении. — Может, они звонили. — Нет. Он бы сказал. И он всегда выполняет договоренности. Боб — агент ФБР во втором поколении. Я не встречала никого, более способного выполнять обещанное. — Надеюсь, он помнит о договоре. Потому что сегодня я напишу статью. — О чем написали в «Таймс»? — Не знаю. Узнаю, когда смогу выйти в сеть и получить почту. Мы зашли во двор здания суда. Рейчел прошла внутрь через гараж для госслужащих. * * * В совещательной комнате находились только Бэкус и Торсон. Беседа началась с того, что Бэкус высказал сожаление по поводу произошедшей утечки и того, что я не сумел опубликовать свой материал. Казалось, он оправдывается, и я почувствовал досаду за свое недавнее замечание, сделанное при Рейчел. — У вас есть эта статья? Я могу получить текст, стоит лишь подключить мой ноутбук к телефонной розетке. — Да, разумеется. Я ждал, что мне пришлют копию из Лос-Анджелеса факсом. Мне известно о статье со слов Брасс, говорят, ей позвонили в Квонтико из какой-то газеты. Подключившись к телефонной розетке, я раскрыл компьютер и начал пробиваться в справочную систему «Роки». Читать всю скопившуюся почту не было времени. Перейдя в личную папку, я увидел два новых файла, в названии которых упоминались слова «Поэт» и «Гипноз». Вспомнив о своей просьбе, адресованной Лори Прайн, разыскать материалы по делу Горация Гипнотизера, я сразу вытащил на экран второй файл, про Поэта. Прочитав первые строки, даже не дойдя до текста статьи, я испытал шок. — Черт! — Что там? — спросила Рейчел. — Статья подписана Уорреном. Он ушел из Фонда поддержки правопорядка и вернулся в газету. И украл мои материалы, лишь бы снова вернуться в «Таймс». — Репортеры, — с нескрываемой радостью заметил Торсон. — Им невозможно доверять. Пришлось не обращать на него внимания, что оказалось непросто. Душила злость: на Уоррена и на себя самого. Следовало бы ожидать подобного. — Читай, Джек, — сказал мне Бэкус. Я прочитал статью вслух. ФБР ВМЕСТЕ С ПОЛИЦИЕЙ ИЩУТ СЕРИЙНОГО УБИЙЦУ КОПОВ, ИЛИ КАК ДИЧЬ ОХОТИТСЯ НА ОХОТНИКОВ Майкл Уоррен, специально для «Таймс» ФБР начало настоящую охоту на серийного убийцу, причастного, как считают, к убийству семи детективов из убойных отделов разбросанных по территории всей страны департаментов полиции. Расследование по делу Поэта, названное так из-за характерного почерка преступника, оставившего на местах убийств строки из стихов Эдгара Аллана По, доказало, что смерти семи детективов вовсе не являлись самоубийствами, как хотел представить ситуацию автор ее жуткого сценария. Целых три года жертвы считались именно самоубийцами, пока не стали очевидными некоторые совпадения, включая цитаты из По. Как сообщил источник, близкий к следствию, открытие сделали лишь на прошлой неделе. Теперь ФБР озаботилось скорейшей идентификацией и поимкой Поэта. В семи городах расследование ведут десятки агентов и полицейских, усилия которых направляет Центр изучения поведения в Квонтико. По сведениям того же источника, к настоящему времени центр активности следствия переместился в Феникс, где произошло самое недавнее из преступлений, приписываемых Поэту. Источник информации, согласившийся говорить с корреспондентом «Таймс» на условиях анонимности, отказался обсуждать приемы, благодаря которым следствие вышло на след Поэта, но заявил, что ключевую роль сыграла информация о самоубийствах, совершенных полицейскими, собранная в последние шесть лет усилиями ФБР и Фонда поддержки правопорядка. Газета приводила перечень жертв, а также сообщала некоторые из обстоятельств каждого случая. Кроме того, текст содержал несколько абзацев с описанием Центра изучения поведения. Статью завершала цитата из неназванного источника информации, где говорилось, что ФБР слабо продвинулось в деле поимки или установления личности Поэта. По мере того как я читал, щеки начинали гореть от возмущения. Что может быть обиднее, чем жить, строго придерживаясь буквы заключенного договора, в то время как другая сторона, заключившая соглашение, делала противоположное. На мой взгляд, статья была написана слабо, много слов около одних и тех же фактов, а в итоге все свелось к анонимному источнику. Уоррен не сказал ни слова об убийствах, игравших роль наживки, и не сообщил о факсе, полученном от Поэта. Разумеется, я уже представлял, какую именно статью напишу в тот день: исчерпывающее, обстоятельное изложение фактов. Однако злость не проходила. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что Уоррен поговорил с кем-то из бюро. И я не мог отвязаться от мысли, что этот «кто-то» сидел в комнате для совещаний за общим столом. — У нас была сделка, — сказал я, закрывая компьютер. — И кто-то слил все газетчику. Когда во вторник к нему пришел я, он знал только часть картины. За остальным Уоррену требовалось выйти на людей из бюро. Это мог быть человек из группы по расследованию. А возможно, это... — Возможно, действительно так, Джек, но... — Уоррен узнал обо всей истории именно от тебя, — вмешался Торсон, — так что и виноват ты один. — Ошибаешься, — возразил я, глядя Торсону прямо в глаза. — Я дал ему информацию, однако не сказал ничего о Поэте. Когда я имел дело с Уорреном, преступника еще так не называли. Эта информация из самой следственной группы. И это нарушает условия нашей сделки. Кто-то сказал то, чего говорить не следовало. И история уже вышла наружу. Мне придется написать обо всем, что знаю, к завтрашнему утру. На короткое время в комнате воцарилось молчание. — Джек, — сказал Бэкус, — я понимаю, что тебя мало волнует этот факт, и все же я намерен выяснить, кто именно допустил утечку, как только смогу уделить этому время и силы. Заверяю, этот человек не будет работать со мной и, вероятно, не останется в бюро. — Вы правы. Это не имеет особого значения. — Однако я намерен просить тебя об одолжении. Посмотрев на Бэкуса, я засомневался в его умственных способностях: неужели он попытается склонить меня к отсрочке, когда все телепрограммы и газеты начнут вещать об этом сегодня вечером или завтра утром? — Что такое? — Когда будешь писать... Хочу, чтобы ты помнил: наш долг — арестовать преступника. Информация, которой ты обладаешь, способна лишить нас всякого шанса. Я говорю о конкретных обстоятельствах, о характерных чертах или уликах. О деталях, таких как гипноз или, скажем, презервативы. Джек, если это опубликовать, информацию подхватят на всех каналах и преступник поменяет образ действия. Понимаешь, о чем я? Это сделает нашу задачу намного сложнее. Я кивнул, но затем твердо посмотрел на него. — Ты не можешь заставить меня писать так, а не иначе. — Знаю. Лишь прошу помнить о твоем брате, о нашем расследовании и быть осторожнее в выборе слов. Джек, я доверяю тебе. Безоговорочно. Я задумался, не зная, что и сказать, а затем снова кивнул. — Боб, я заключил с тобой соглашение, оказавшись тем, кому расхлебывать кашу. Если нужно тебя прикрывать — это отдельная сделка. Сегодня перед тобой появятся репортеры. Я настаиваю, чтобы звонки переадресовывали в Бюро по связям с общественностью в Квонтико. Я буду общаться с ними от твоего имени и исключительно сам. Далее, я и только я расскажу им о факсе от Поэта. Сделайте так, и я не стану упоминать о деталях профилей и о гипнозе. — Договорились, — сказал Бэкус. Он ответил слишком быстро. Показалось, Боб заранее знал детали моего предложения, словно предвидя новую сделку. — Одно пожелание, Джек. Давай договоримся держать свободной одну линию для факса. Если к нам поступят новые признания, эту линию мы используем для отсева ложных звонков. — Нет проблем, — так же быстро согласился я. — Я останусь здесь. Операторы на внешних линиях получат указание соединять нас только с тобой. Никаких контактов с прессой. — Но этих звонков окажется много. — Я предполагал, что их в любом случае будут обрабатывать в Бюро по связям с общественностью. — Если от них потребуют указать отправную точку, с которой начало раскручиваться следствие, прикажите им не называть мое имя. Пусть отвечают, что первыми совпадения обнаружили в редакции «Роки-Маунтин ньюс». Бэкус кивнул. — И последнее, — добавил я после паузы. — Я по-прежнему обеспокоен возможной утечкой. Если окажется, что в «Таймс» или любом другом издании стало известно о факсе от Поэта, я немедленно опубликую свои данные в следующей статье. И профили, и вообще все. О'кей? — Принято. — Слушай, проныра! — вдруг завелся Торсон. — Думаешь, ты можешь вот так прийти к нам и диктовать любые... — Торсон, иди ты на фиг. Я хотел сказать это еще в Квонтико. На фиг, ты понял? Если бы я делал ставку, то поставил бы на то, что именно ты слил информацию. Так что не надо насчет проныры... — Сам иди на фиг! — заорал Торсон, уже готовый встать и наброситься на меня. Но первым поднялся Бэкус и положил свою руку на плечо Торсона. Мягким движением Боб усадил его на место. За этой сценой Рейчел наблюдала с едва заметной, тонкой усмешкой. — Полегче, Гордон, — успокаивающе произнес он. — Не суетись. Никто никого не обвиняет. Давайте жить дружно. Все немного вздернуты, но нет причин, по которым мы должны рассориться. Джек, ты сказал серьезные слова. Если у тебя есть конкретные доказательства, нужно их озвучить. Если нет, лучше держи обвинения при себе. Сказать нечего. Единственным доводом оказалась моя уверенность, засевшая буквально в кишках: вероятнее всего, Торсон нарочно слил информацию прессе, чтобы подставить меня, из-за параноидальной ненависти к репортерам, а также из-за моих отношений с Рейчел. Что тут обсуждать? Все сидели по своим местам и только переглядывались. — Дела развиваются довольно занимательно, братцы, но я предпочла бы немного поработать, — сказала Рейчел. — А мне нужно идти, — добавил я. — Что за линию мы отведем под факс? — Это секрет, — ответил Бэкус. — И не упоминай о «Лучшем друге». На секунду я задумался. Это была бы интереснейшая линия сюжета. — Ладно. Проблем нет. Я встал. То же сделала и Рейчел. — Я довезу тебя до отеля. * * * — Так ли плохо упустить свою сенсацию? — спросила Рейчел, едва мы направились в сторону отеля. — Плохо. Думаю, и у вас так бывает, когда теряете след подозреваемого. Надеюсь, что Бэкус накажет Торсона. Какой он все же мудак! — Если утечка и доказуема, то с трудом. Скорее Торсон останется под подозрением. — Если рассказать Бэкусу о нас и объяснить, что Торсон про все знал, Боб поверит. — Не могу. Если открою Бэкусу правду, то меня же и попросят отсюда. Немного помолчав, она сменила тему, заговорив о моей статье: — У тебя намного больше фактов, чем у Уоррена. — Да? — Статья намечается поинтереснее. — Запоминают только первого. Таково старое правило журналистики. Действительно так. В большинстве случаев именно первый получает кредит доверия, даже если его версия самая пустая или нечистоплотная. Краденая. — Как же это? Какой еще кредит? Зачем быть первым, не имея на это никакого права? Взглянув на нее, я попытался рассмеяться. — Да, иногда именно так. Вернее, почти всегда. Довольно благородная у нас работа, не так ли? Рейчел не ответила. Какое-то время мы ехали молча. Признаюсь, я надеялся, что она заговорит о нас и скажет, что нам теперь делать. Однако этого не случилось. Отель приближался. — Что, если бы Бэкус отправил меня в Денвер? Она не сразу ответила: — Джек, даже не знаю. Чего ты сам хочешь? — Не знаю, чего захочу, только мы не должны закончить все так просто... — Я не знал, как сказать. — Не хочется, чтобы это закончилось. Машина остановилась около отеля, и я собрался выйти. Рейчел заявила, что теперь должна вернуться назад. Привратник в красном костюме уже открыл передо мной дверь, приглашая войти и лишая нас всякой надежды на уединение. Тут мне захотелось ее поцеловать, но и сама ситуация, и буквы ФБР на борту автомобиля делали это простое движение и щекотливым, и нелепым. — Увидимся, как только сможем, — сказал я. — Как только я смогу. — Хорошо, — ответила она и улыбнулась. — Пока, Джек. Удачи тебе со статьей. Позвони мне в управление, я должна убедиться, что ты ее пишешь. Возможно, увидимся уже сегодня вечером. Это была лучшая причина, чтобы и дальше оставаться в Фениксе. Она потянулась ко мне, дотронувшись бороды, точно так же, как сделала это однажды. Прежде чем я успел выйти, Рейчел написала на карточке цифры и передала мне. — Возьми, это номер пейджера, на всякий случай. Вызов идет по спутнику, так что я доступна везде, где бы ни находилась. — Во всем мире? — Во всем мире. Пока спутники не упадут. Глава 32 Гладден смотрел на слова, отпечатанные на экране. Слова казались ему прекрасными, словно их написал сам Господь. Такими же правильными. Такими же умными. Он решил перечитать весь текст снова. Им известно обо мне, и я готов. Я жду их. И займу место в пантеоне, где множество лиц. Мои чувства напоминают детство: я сидел в туалете, ожидая момента, когда откроется дверь и я встречусь с ним. И видел линию света, падавшего перед дверью, словно луч от маяка. Я смотрел туда, и свет прерывали тени, следы от его шагов. Я знал, что он здесь и что его любовь всегда будет со мной. Я был зеницей его ока. Мы стали теми, кого из нас сделали, но затем от нас отвернулись. Наша пьеса более не существует. Мы стали скитальцами в мире, где и так немало бед. Я тоже отвергнут, и в этом боль и в то же время мотивация. И я несу в себе мщение от имени всех детей мира. Я — Идол. Думаю, меня назовут хищником, тем самым, что сидит внутри любого из нас. Я безразличен к цвету и знаю только свет и тьму. Пусть моя жизнь — одни лишения и бесчестье. Но я приветствую насилие. И принимаю его. А на что способны вы ? Я желаю, я жажду, я жду насилия. Оказалось, что меня отвергли и бросили за борт лишь за то, что ребенок слишком быстро вырос. Предательство потрясло сильнее всего, именно оно сделало меня странником. Парус поднят, за все уплачено. Пусть дети остаются вечно юными. Он оторвался от экрана, когда услышал телефонный звонок. Телефон стоял рядом, на кухне, и Гладден посмотрел на аппарат. Звонили в первый раз за все время. Автоответчик включился после третьего звонка, и с магнитофонной ленты послышался голос Дарлены. Текст составил Гладден и трижды безуспешно заставлял ее читать, пока не остановился наконец на четвертом «саундтреке». До чего бестолковая баба, подумал Гладден, слушая запись. Актриса из нее никудышная, по крайней мере в одетом виде. — Алло, это Дарлена. Я... не могу говорить с вами сейчас. Мне пришлось уехать за город, по обстоятельствам, имеющим для меня важное значение. Ваши сообщения я буду получать... хм, то есть прослушивать, так что перезвоню позднее. Голос казался взволнованным, и из-за повтора слов Гладден забеспокоился, не поймет ли звонивший, что текст читают с листа. После тонального сигнала он услышал рассерженный мужской голос: — Дарлена, черт тебя побери! Лучше позвони не откладывая. В какое положение ты меня ставишь? Ты должна со мной связаться, и не думай, подруга, что твое место останется незанятым! Гладдену показалось, что сообщение Дарлены достигло цели. Он встал и стер все, что попало на ленту. Ее босс, подумал он. Вряд ли Дарлена ему позвонит. Стоя в дверях, он почувствовал запах. Взяв лежавшие на сигаретной пачке спички, он прошел в спальню. Некоторое время Гладден смотрел на тело. Лицо показалось таким же серо-зеленым, как и в прошлый раз, только чуть потемневшим. Из носа и рта уже вытекала бурая жидкость, тело явно начинало разлагаться. Он читал о таких вещах в одной книге, удачно спрятанной от смотрителя еще в Рейфорде. «Судебная патология». Гладден пожалел, что при нем нет фотокамеры, чтобы документировать происходившие с телом изменения. Он зажег еще четыре жасминовых ароматизатора, расставив их по углам комнаты в импровизированных пепельницах. Выйдя и закрыв за собой дверь спальни, Гладден натолкал в щель под дверью влажной туалетной бумаги, надеясь таким образом уменьшить запах в обитаемой части квартиры. Оставалось два дня. Глава 33 Итак, с Грегом Гленном я договорился. Писать буду в Фениксе. Остальную часть утра пришлось сидеть в номере, на телефоне, собирая комментарии от основных участников этой истории, начиная с Векслера в Денвере и заканчивая Бледшоу в Баптиморе. После этого я непрерывно работал над текстом в течение пяти часов. Единственным, кто постоянно звонил мне, не давая работать, был сам Грег, нервно допытывавшийся, когда наконец статья будет закончена. За час до последнего срока, когда в Денвере уже верстали номер, я отправил на адрес городского отдела два файла со своей статьей. Ближе к финишу мои нервы не выдержали, а головная боль стала просто невыносимой. Я умудрился опустошить половину запаса кофе и целую пачку «Мальборо», самое большое количество сигарет, выкуренное за год. Меряя комнату шагами в ожидании звонка от Гленна, я не выдержал, позвонил в бюро обслуживания номеров и, объяснив, что не могу оставить номер, так как ожидаю важного звонка, попросил принести мне аспирин из аптечного киоска в коридоре отеля. Получив аспирин, я проглотил три таблетки и запил минеральной водой из мини-бара. Почти сразу голове стало легче. Потом я быстро дозвонился до мамы и Райли, предупредив, что статья выйдет в завтрашнем номере. Еще я сказал, что до них могут добраться репортеры из других газет, что история уже вышла наружу и нужно к этому приготовиться. Разумеется, они обе сказали, что не хотят говорить ни с какими репортерами, и я одобрил решение, впрочем, отметив мысленно свое странное положение. Наконец до меня дошло, что я забыл позвонить Рейчел и сообщить, что остался в городе. Набрав номер управления ФБР в Фениксе, я услышал от дежурного, что она выбыла. — Что вы имеете в виду под словом «выбыла»? Она в Фениксе или нет? — Я не должен говорить на эту тему. — Могу я услышать агента Бэкуса? — Он тоже выбыл. Кто его спрашивает? Я повесил трубку, тут же перезвонив портье, и спросил его, в номере ли Рейчел. Мне сообщили, что Уэллинг выехала из отеля. То же самое сделали Бэкус, Торсон, Картер и Томпсон. — Сукин ты сын, — произнес я, оставив телефон в покое. Что-то явно случилось. Не могло не случиться. Судя по тому, что они исчезли одновременно, в расследовании наметилось какое-то важное событие. Как я понял, меня окончательно вывели из группы и с этого момента я больше не участвую в расследовании. Я встал, снова зашагал по комнате и принялся гадать, куда они могли направиться и что заставило агентов сорваться с места так спешно. Тут я вспомнил про карточку, что дала мне Рейчел. Покопавшись, я вынул ее из кармана и набрал номер. Прошло десять минут. Время достаточное, чтобы сигналы со спутника дошли до нее независимо от расстояния. Однако время шло, но звонков в моем номере не раздавалось. Не звонил даже Грег Гленн. Пришло в голову, что телефон отключили, и на секунду я снял трубку, убедившись в обратном. Встревоженный, но утомленный суетой и ожиданием, я открыл свой ноутбук, снова связавшись по сети с редакцией «Роки». Проверил "почтовый ящик, однако среди сообщений не обнаружил ничего важного. Потом перешел на папку с личной почтой, прокрутил на экране список вложенных файлов и остановился на одном, отмеченном комментарием «Тема: гипноз». В файле я нашел несколько статей о Горации Гомбле, расположенных одна за другой в хронологическом порядке. Прочитав все, начиная с самой старой информации, я восстановил в памяти слышанное о гипнозе раньше. История выглядела вполне цветисто. В начале шестидесятых Гомбл, врач и исследователь, работал на ЦРУ. Впоследствии он обосновался в Беверли-Хиллз, где практиковал в качестве психотерапевта, причем специализировался именно на гипнозе. Свое мастерство и опыт в искусстве гипноза, а он называл это именно так, Гомбл использовал на подмостках ночного клуба, уже как Гораций Гипнотизер. Впервые он вышел на сцену в Лос-Анджелесе, в ночных заведениях со «свободным микрофоном», вскоре стал популярным и начал выступать в Лас-Вегасе, в недельных шоу со стриптизом. Врачебная практика быстро сошла на нет. Гомбл стал полноправным артистом, занятым на лучших площадках лас-вегасского стриптиза. На афишах середины семидесятых его имя печатали рядом с именами Синатры или Каэзара, хотя и несколько мельче. Четыре раза он появился в шоу Карсона, сумев на последнем из них ввести в транс хозяина представления, во всеуслышание рассказавшего залу, что именно он думает о своих гостях. Язвительные замечания Карсона заставили аудиторию подумать, что это заранее подготовленная шутка. Однако они ошибались. После того как просмотрел запись, Карсон не только отменил выход шоу в эфир, но и занес Горация Гипнотизера в свой черный список. Слух об истории с отменой шоу просочился в газеты, и этот удар пришелся в самое сердце начавшейся карьеры Гомбла. Вплоть до ареста он так ни разу и не показался на телеэкране. Телевидение отвернулось от него, а сам номер быстро всем надоел, даже в Вегасе, поэтому представления с Горацием Гипнотизером стали уходить от классных стриптиз-баров все дальше и дальше. Вскоре он начал кочевую жизнь, выступая в клубах комедий или кабаре, потом в обычных заведениях со стриптизом и на сельских ярмарках. Падение с лестницы славы завершилось. И арест Гомбла в Орландо на сельской ярмарке поставил в конце его карьеры жирную точку. Судя по статьям с описаниями судебного процесса, Гомбла обвинили в изнасиловании девочек, которых он приглашал на сцену в качестве добровольных ассистенток. Все это происходило на ярмарке, прямо на детском представлении. Обвинитель утверждал, что Гомбл специально искал в толпе девочек в возрасте от десяти до двенадцати лет, а затем уводил их в помещение за сценой. В гримерке он давал намеченной жертве выпить кока-колу, вместе с добавленными в напиток кодеином и пентоталом натрия. Оба вещества обнаружили у Гомбла при аресте. После он говорил девочке, что хочет проверить, подействует ли на нее гипноз. Как только наркотики начинали действовать, ребенок впадал в состояние транса, и Гомбл насиловал жертву. Прокурор особо отмечал, что насилие предварялось актами «феллацио» и «мастурбации», однако эти факты нелегко доказать. Ведь потом Гомбл удалял воспоминания о происшедшем из сознания жертвы, используя свои навыки внушения. Сколько именно девочек пострадали от действий Гомбла, осталось неизвестным. Его не могли раскрыть, пока к специалистам-психологам не обратилась тринадцатилетняя девочка, у которой после гипнотического сеанса Гомбла начались проблемы с поведением. Полиция открыла расследование, и в конце концов Гомбла арестовали по обвинению в посягательстве на четырех малолетних детей. На суде его защита утверждала, что событий, о которых рассказали потерпевшие и обвинение, просто не было. Гомбл представил мнение ни много ни мало, как шести высококвалифицированных экспертов в области гипноза, утверждавших, что сознание человека, пусть даже загипнотизированного, ни при каких обстоятельствах не может подчиняться принуждению и приводить к высказыванию вслух того, что для него морально неприемлемо. К тому же адвокат Гомбла не упустил своего шанса, напомнив судье об отсутствии физических свидетельств изнасилования. Все-таки обвинению удалось выиграть дело, используя лишь одного свидетеля. Им оказался бывший руководитель научной работы Гомбла, сотрудник ЦРУ. Он рассказал, что в начале шестидесятых целью исследований Гомбла была экспериментальная проверка гипноза в сочетании с наркотиками, вводившая в более глубокий транс, нежели обычный гипноз. При таком воздействии на человека уже не действовали ни моральные запреты, ни инстинкты самосохранения. По сути, целью экспериментов оказался контроль сознания, а тогдашний руководитель Гомбла признал, что в числе прочих средств они использовали именно кодеин и пентотал натрия. Результаты экспериментов с этими и рядом других препаратов были вполне положительными. Жюри присяжных заседало два дня и осудило Гомбла по четырем эпизодам, дав ему восемьдесят пять лет тюрьмы с отбыванием всего срока в Рейфорде, в Объединенном исправительном учреждении. В одной из статей писали, что он подал апелляцию, заявив о некомпетентности обвинения, однако прошение отвергли все инстанции без исключения, заканчивая Верховным судом штата Флорида. Добравшись до самой последней заметки, я обнаружил, что материал совсем свежий. Статья вышла несколько дней назад. Такое совпадение показалось мне странным, ведь Гомбл сидел уже семь лет. И статью напечатала «Лос-Анджелес таймс», а вовсе не «Орландо сентинел», из которой были взяты все остальные заметки. Забавно, но поначалу я подумал, что Лори Прайн просто ошиблась. Такое уже случалось, и довольно часто. Я решил, что статья предназначалась не мне, просто ее заказал кто-то из нашей редакции. В статье говорилось о человеке, которого подозревали в убийстве горничной из голливудского мотеля. Уже почти прекратив чтение, я вдруг наткнулся на упоминание о Горации Гомбле. Автор указывал, что предполагаемый убийца сидел в тюрьме одновременно с Гомблом и даже содействовал тому в какой-то неназванной, но законной деятельности. Пробежав глазами по этим строкам, я вдруг понял, что кроется за этим совпадением. Я понял, что больше нельзя держать мое открытие в тайне. * * * Отключив ноутбук от телефонной розетки, я снова набрал пейджер Рейчел. Руки еще дрожали, и пока пальцы тыкали по кнопкам, я пытался немного успокоиться. Расхаживая по комнате, я с надеждой смотрел на телефон. Наконец, словно под действием моего взгляда, аппарат зазвонил. Трубку я схватил еще до окончания первого звонка. — Рейчел, кажется, я что-то зацепил. — Надеюсь, не сифилис, Джек. Грег Гленн. — Извини, не думал, что это ты. Послушай, я жду звонка. Это важно, и я не могу пропустить вызов. — Забудь о нем, Джек. Мы получили статью. Ты готов слушать? Взглянув на часы, я увидел, что с последнего срока для выхода номера в печать прошло уже десять минут. — Готов. Чем быстрее, тем лучше. — Ладно. Во-первых, хорошая работа, Джек. Это, конечно... Ладно, нам не удалось стать первыми, но твоя статья интереснее и намного информативнее. — Хорошо, что нужно поправить? Никакой охоты выслушивать его комплименты или критику у меня не было. Пускай лучше освободит линию, чтобы Рейчел смогла позвонить. В комнате имелся всего один телефон, и я не мог запросто войти в сеть «Роки», чтобы увидеть доработанную редакцию статьи. Вместо этого пришлось открыть файл с моим вариантом и слушать то, что Гленн сказал по измененному тексту. — Первый абзац должен быть четче, в стиле факса, немного прямолинейным. Я повертел его так и этак. Получилось вот что: «Агенты ФБР анализируют зашифрованное послание серийного убийцы, вероятно, приносящего детей, женщин и полицейских детективов в жертву: в понедельник произошел неожиданный поворот в расследовании дела о настоящем потрошителе, которого назвали Поэтом». Что скажешь? — Превосходно. Свое «анализируют» он поставил вместо моего «изучают». Можно было бы и возмутиться. Следующие минут десять мы правили тонкие нюансы основной линии статьи, скрупулезно занимаясь любыми мелочами. Он произвел не слишком много изменений, да и не мог сделать почти ничего, раз над всеми нависал последний срок сдачи номера. В итоге некоторые правки показались мне неплохими, а остальные сделаны, просто чтобы исправить хоть что-то. Практика, знакомая по работе со многими редакторами. Вторая статья, совсем короткая, носила более личный характер, говоря, как расследование дела о самоубийстве брата открыло всем след, оставленный Поэтом. Что несколько принижало роль самой «Роки». Но Гленн не стал ворошить эту тему. Когда мы закончили, Гленн попросил меня не отключаться, пока статья не уйдет на копирование. — Думаю, нам следует открыть телефонную линию, чтобы принимать любые возможные отклики, — добавил он. — Кто этим займется? — Брауну достанется основное, а Байер займется проверкой на местах. Я сам стану просматривать весь материал. Похоже, меня передали в надежные руки. Браун и Байер — лучшие из «газетных шакалов». — Итак, что у тебя намечено на завтра? — спросил Гленн, пока мы оба ждали копирования. — Возможно, еще рано, однако нам следует обсудить и воскресный номер. — Пока мыслей нет. — Мы должны развить тему, Джек. Чем угодно. Зачем выходить с таким громким материалом сегодня, чтобы назавтра пустить ему вдогонку серую прозу дня? Продолжение должно последовать. В этот уик-энд я предпочел бы развернутое повествование. Знаешь ли, события внутри следствия, охота ФБР за серийным маньяком, возможно, немного о персоналиях, об участниках расследования, с которыми ты имел дело. Нам ведь необходима настоящая литература. — Знаю, знаю, — сказал я. — Просто не думал на эту тему. Мне не хотелось говорить о последнем открытии, а также о той новой гипотезе, что из него вытекала. Такая информация, окажись она в руках редактора, могла бы стать опасной. И следующее событие, о котором ты только узнал, моментом может оказаться в ближайших новостях. Это все равно что высечь нечто на граните. Например, что я намереваюсь связать Поэта с Горацием Гипнотизером. Прежде чем хоть что-то сказать Гленну, я решил посоветоваться с Рейчел. — Какие новости в бюро? Они продолжают держать тебя в составе группы? — Хороший вопрос, — заметил я. — Сомневаюсь. Мне казалось, что утром так и было. А на деле я даже не знаю, где они находятся. По-моему, их вообще нет в городе. Что-то произошло. — Хреново, Джек. Кажется, тебе следует... — Не беспокойся, Грег. Я сумею выяснить, куда они подевались. И отправлюсь туда сам: у меня имеется свой рычаг для давления и кое-какие данные, для которых пока нет места в публикации. Так или иначе, к завтрашнему дню я что-нибудь раскопаю. Пока не знаю, что именно. Мне нужно прикинуть тему для продолжения. Только не стоит рассчитывать на портреты. Эти люди не любят, когда о них пишут. Спустя несколько минут Гленн получил «добро» из копировальной, и статью уже ставили в номер. Гленн обещал, что останется сиделкой до тех пор, пока выпуск не выйдет из типографии, чтобы лично убедиться, все ли в порядке. Меня оставляли в покое до завтра. Гленн разрешил поужинать по высшему разряду, за счет редакции, и непременно позвонить ему утром. Оставалось только согласиться. * * * Пока я раздумывал, стоит ли терзать дальше пейджер Рейчел, раздался звонок. — Здравствуй, сачок. Я снова услышал в голосе агента сарказм. — Торсон... — Быстро соображаешь. — Что надо? — Хочу сообщить, что агент Уэллинг сильно устала и не ответит тебе, по крайней мере в ближайшее время. Так что сделай себе и нам одолжение, перестань долбить ее пейджер. Это нервирует. — Где она находится? — Это ведь не твое дело, не так ли? Ты срубил денег и получил свою историю. Теперь свободен. — Вы в Лос-Анджелесе? — Сообщение доставлено, отключаюсь. — Погоди! Послушай, Торсон, мне нужно поговорить с Бэкусом. Я кое-что нашел. — Нет, сэр, вы не имеете права говорить ни с кем из работающих по данному делу. Макэвой, запомните, вас нет в составе группы. Все связи с прессой по данному расследованию ведет соответствующий отдел из штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне. У меня внутри все закипело. Челюсти свело от злости, но я попытался отыграться на Торсоне. — Это включает журналистское расследование Уоррена? Может, у него прямая линия для связи с тобой? — Какой же ты тупой! Не я слил информацию, и такие, как ты, меня раздражают. Я большее уважение испытываю к подонкам, которых сажаю. — Ты идиот! — Ты что, не понял, что я имею в виду? У вас нет элементарного уважения к... — Иди ты на хер, но сначала переключи на Рейчел или Бэкуса. У меня есть зацепка, которую должны знать и они. — Если есть, говори мне. Они сейчас заняты. Как ни досадно отдавать ему что-либо, пришлось проглотить обиду и злость, сделав то, что я считал правильным. — У меня есть имя. Возможно, это и есть преступник. Уильям Гладден. Это педофил из Флориды, он сейчас в Лос-Анджелесе. По крайней мере был там недавно. Он... — Я знаю, кто он и что он. — Откуда? — Из прошлой жизни. Тут я вспомнил: допросы по тюрьмам. — Проект по изучению насильников? Рейчел мне рассказала. Вы с ним беседовали? — Да. Забудь о нем, это не тот человек. Думал, вот-вот станешь героем? — Откуда тебе знать, тот или не тот? Гладден подходит, и существует вероятность, что он научился гипнозу у Горация Гомбла. Если ты знаешь Гладдена, то знаешь и Гомбла. Совпадает вообще все. Гладдена объявили в розыск в Лос-Анджелесе. Он порезал на куски горничную в мотеле. Разве не ясно? Убийство горничной может оказаться делом-наживкой. Тогда детектив, его имя Эд Томас, может оказаться следующей жертвой, о которой говорилось в факсе. Позволь мне... — Ты не прав, — грубо прервал меня Торсон. — Мы уже проверяли этого человека. И ты не первый, кто обнаружил совпадение. Это не для дилетантов. Мы проверяли Гладдена, и он не наш парень. И мы тоже не идиоты. А теперь оставь это дело и вали обратно в свой Денвер. Когда поймаем настоящего убийцу, тогда узнаешь. — Что ты имеешь в виду, говоря «мы его проверяли»? — Даже не собираюсь ничего разъяснять. Мы заняты делом, а ты больше нет. Ты вышел вон и там останешься. Просто кончай звонить на пейджер. Сказал уже — раздражает. Он положил трубку прежде, чем я успел возразить. Свою трубку я с размаху кинул на аппарат, так что все повалилось на пол. Хотелось немедленно перезвонить Рейчел, но я решил немного остыть. Что такого она делала и почему просила не вызывать ее пейджер? Почему не позвонила сама, а поручила Торсону? В голове замелькали самые разнообразные варианты. Может, ее приставили ко мне на время участия в деле? Чтобы следила за мной, пока я следил за ними? Неужели все было дешевым представлением? Я постарался отделаться от этого ощущения. Все равно не удастся узнать правду до тех пор, пока ее не увижу. Нужно, чтобы впечатление от разговора с Торсоном не могло повлиять на нашу встречу. Что, если проанализировать сказанное Торсоном? Итак, Рейчел не могла мне звонить, и она очень устала. Что бы это значило? Возможно, они взяли подозреваемого, а она допрашивает его, как ведущий следователь? Или занята наблюдением? Тогда она может находиться в машине, вообще без телефона. Или, попросив Торсона позвонить, она тем самым передала мне послание, высказать которое не хватило духа? Нюансы ситуации казались совершенно непонятными. Перестав задаваться вопросами о глубинных причинах, я стал рассуждать о том, что находилось на поверхности. Подумал о реакции агента на имя Гладдена. Никакого удивления, и казалось, информация слишком легко проигнорирована. Мысленно просчитав диалог, я понял, что Торсон играл со мной независимо от того, прав я или нет. Если прав, ему захочется меня обойти. Если нет, он не упустит возможности сказать именно это. Далее я предположил, что прав, а бюро совершило ошибку, исключив Гладдена из круга подозреваемых. В этом случае детектив из Лос-Анджелеса находился в опасности, даже не подозревая об этом. Сделав пару звонков в Лос-Анджелес, я раздобыл номер детектива Томаса из отделения полиции в Голливуде. Однако, набрав номер, обнаружил, что мне никто не отвечает, а затем вызов переключили на дежурного. Снявший трубку офицер сообщил, что Томаса нет на месте, и не пояснил, будет он на телефоне или нет. Сообщений я решил не оставлять. Пометался по комнате еще какое-то время, решая, что делать дальше. Рассматривая дело с разных позиций, приходил к одному выводу: единственный путь к ответу на вопросы о Гладдене — отправиться в Лос-Анджелес, чтобы поговорить с Томасом. Терять уже нечего. Статьи отданы в печать, а меня вывели из следствия. Сделав еще несколько звонков, я заказал билет на ближайший борт «Саутвест» из Феникса до Бербанка. Как сказал агент, резервировавший место, от Бербанка до Голливуда так же близко, как от международного аэропорта Лос-Анджелеса. * * * В рецепции сидел тот же клерк, что и в субботу, когда мы поселились в отеле. — Улетаете за остальными? Я кивнул, догадавшись, что он имеет в виду агентов ФБР. — Да. Они прокладывают мне лыжню. Он рассмеялся. — А я видел вас по телевизору. Немного озадаченный, я все же сообразил, что он имел в виду. Ту сцену около похоронной конторы. И меня, в куртке агента ФБР. Теперь понятно, парень считает меня агентом. Разубеждать его не стоило. — Наш начальник не был счастлив, заметив себя по телевизору, — сказал я. — Вам, ребята, нужно быть готовыми к подобному, если попадаете в небольшой город, такой как наш. В любом случае надеюсь, вы поймаете убийцу. — Да, мы тоже надеемся. Занявшись оформлением счета, он спросил, не пользовался ли я платными услугами. Я перечислил звонки, таблетки и взятое из мини-бара. — Знаете что, — сказал я, — думаю, следует включить в счет и наволочку. Мне пришлось купить кое-что из одежды, а сумку я захватить не догадался. Подняв наволочку с вещами повыше, я продемонстрировал клерку импровизированную сумку. Тот только поцокал языком одобряя мою находчивость. Затруднившись определить сумму, которую следовало включить в счет, в итоге сказал, что это за счет заведения. — Как я понимаю, вам, ребята, часто приходится срываться с места. Наверное, летаете из города в город, как торнадо над Техасом? — Точно, — с улыбкой ответил я. — Надеюсь, они заплатили? — О да. Агент Бэкус позвонил из аэропорта, предложив снять деньги с кредитки, и потребовал выслать выписки. Но это не проблема. Мы все оформим. Я посмотрел на него и задумался. Наконец решился: — Я собираюсь догнать их сегодня ночью. Хотите, чтобы я передал выписки? Он отвлекся от бумаг, лежавших на столе, и взглянул на меня, явно не зная, что делать. Я поднял руку, жестом предлагая не беспокоиться. — Все нормально, просто я подумал, что так удобнее. Сегодня мы увидимся, и почти наверняка это ускорит оплату. Кстати, вы сэкономите на почтовых сборах. Не знаю, что я такого наговорил, но отступать уже не хотелось. — Хорошо, — согласился клерк. — Не вижу препятствий. Бумаги сложены в конверт. Думаю, вам можно доверять, как почтальону. Он улыбнулся, и я ответил улыбкой. — Наши чеки подписывает один и тот же парень, не так ли? — Дядя Сэм, — весело сказал он. — Возвращайтесь. Он исчез внутри офиса, а я обернулся, осматривая холл. Показалось, что из-за колонн вот-вот выпрыгнут Торсон, Бэкус и Уэллинг и закричат: «Саечка за испуг! Говорили же, вам нельзя доверять!» Никто, однако, не выскочил, а вскоре из-за дверей показался тот же клерк, с конвертом из плотной бумаги в руках. Протянув его, он приложил к конверту и мой счет. — Благодарю, — сказал я. — Вам будут весьма признательны. — Нет проблем, — ответил он. — Спасибо, что остановились у нас, агент Макэвой. Я кивнул, положил конверт в сумку с компьютером и, будто вор, пошел к выходу. Глава 34 Самолет успел набрать высоту в тридцать тысяч футов, когда я решился вскрыть конверт. Там лежали счета, всего несколько листов. Подробные расшифровки услуг по каждой комнате. Именно их я рассчитывал получить, первым делом принявшись за бумагу с именем Торсона и сведениями о его телефонных разговорах. В счете не значился ни один звонок по месту жительства Уоррена, в Мэриленд, с кодом 301. В то же время здесь было несколько записей с кодом 213, то есть звонили в Лос-Анджелес. Ничего невероятного в том, что Уоррен мог оказаться в Лос-Анджелесе, я не видел: его статью напечатала именно «Лос-Анджелес таймс». Наконец, он вполне мог писать, находясь в контакте с редактором. Первый звонок зафиксирован в 00.41 в ночь с субботы на воскресенье, спустя примерно час с того момента, как Торсон поселился в отеле. Достав кредитную карточку, я активизировал аппарат, встроенный в спинку переднего сиденья, проведя по нему, и набрал номер, значившийся в счете. Ответили практически моментально, и женский голос сказал: — Отель «Нью-Отани», чем могу служить? Немного растерявшись, я едва успел собраться и, прежде чем оператор повесила трубку, попросил соединить меня с номером Майкла Уоррена. Вызов переключили, но ответа не было довольно долго. Я понял: еще рано, чтобы возвращаться в отель. Нажав на кнопку снова, я вызвал справочную и спросил номер «Лос-Анджелес таймс». Набрав комбинацию, попросил соединить с отделом новостей и спросил, на месте ли Уоррен. Теперь меня соединили немедленно. — Уоррен. Это произнес я, вовсе не как вопрос, а как вердикт. Как приговор для Торсона, а равно — и для Уоррена. — Слушаю, что вам угодно? Он все еще не понял, кто я. — Мне угодно послать тебя на хер, Уоррен. Если хочешь знать, однажды я напишу обо всем — и особенно о твоем месте в этой истории — в своей собственной книге. Не вполне понимая, что говорю, я знал одно: мне нужно задеть его за живое, не важно, как именно. Годились только слова. — Макэвой? Это Макэвой? — Он замолчал на мгновение, а затем я услышал саркастический смех. — Какая книга? Мой агент ждет на улице с готовым предложением. А что есть у тебя? Ха! Что ты еще нарыл? Скажи, Джек, есть ли у тебя агент? Он ждал ответа, однако я мог предложить только свою ярость. А потому молчал. — Так я и думал, — продолжал Уоррен. — Видишь ли, Джек, человек ты приятный, и мне даже жаль, что все так вышло. Это правда. Но я попал в трудное положение, и вообще та работа была не по мне... Мне достался выигрышный билет. Я только взял его. — Гребаный мудак! Это моя история! Я выругался довольно громко. Хотя в своем ряду из трех кресел я находился один, пассажир по ту сторону прохода посмотрел на меня довольно неприязненно. С ним была дама по возрасту много старше, возможно мать. Как я понял, предполагалось, что она не знакома с таким лексиконом. Я отвернулся к окошку, в котором виднелась лишь черная мгла. Пришлось закрыть рукой ухо, чтобы не слышать ровного шума двигателей, не дававшего разобрать слова Уоррена. Его голос казался ровным и совершенно спокойным. — Авторство за тем, кто написал, Джек, следует это помнить. Кто написал, тот и получает права. Если имеешь что-то против, прекрасно. Напиши об этом. Давай уже шевели мозгами... и хрен тебе в сумку. Пробуй, пробуй. Я весь к твоим услугам, и мы еще встретимся на первой полосе. Чистая правда. Я понял сразу, как только услышал. Жалея, что позвонил, я злился на себя, а также на Торсона и Уоррена. Только не мог я отдать своего, заработанного кровью. — Раз так, то не рассчитывай получать данные от своего источника, — сказал я. — Придется опустить Торсона на землю. Вообще-то я уже держу его за яйца. Как стало известно, он звонил тебе в отель еще в субботу вечером. Он мой. — Не имею понятия, о чем ты говоришь. Кстати, я не даю информации об источниках. Никому. — Это не требуется. Я разберусь с ним сам. Отымею его и высушу. Захочешь поговорить с ним, будешь звонить потом в охрану какого-нибудь банка в Солт-Лейк-Сити. Там его место. Я позаимствовал выражение, которое Рейчел использовала для эквивалента сибирской ссылки. Челюсти опять сводило судорогой, а ответа все не было. — Спокойной ночи, Джек, — произнес наконец Уоррен. — Все, что я могу сказать: постарайся это пережить и вернуться к гребаной реальности. — Минуту, Уоррен. Ответь на один вопрос. В своем голосе я отметил умоляющие нотки, которые сам же и ненавидел. Тем не менее Уоррен остался на связи, и я продолжил: — Как насчет страницы из моего блокнота, той, что ты оставил в хранилище фонда? Это не случайность? Что, с самого начала готовил свой старт? — Уже два вопроса, — сказал Уоррен, и в его голосе я услышал улыбку. — А мне пора. Он положил трубку. Десятью минутами спустя, когда самолет начал снижение, я начал понемногу отходить. Не без помощи доброй порции «Кровавой Мэри». Факт, что мои обвинения в адрес Торсона отныне подкреплялись конкретными доказательствами. Это успокаивало само по себе. На самом деле я не мог осуждать одного Уоррена. Он использовал меня, хотя, как известно, этим грешат все репортеры. Кто, как не я, имеет право судить об этом? Впрочем, я не мог не осуждать и Торсона, что совершенно естественно. Я не знал, как и каким образом, но собирался довести до Боба Бэкуса факт телефонных переговоров Торсона или их смысл. Мне хотелось видеть падение агента. Допив порцию, я вернулся к распечаткам, лежавшим в кармане за передним креслом. Решив продолжить исследование с той же точки, я стал изучать звонки Торсона, сделанные после переговоров с Уорреном. За пару дней, проведенных в отеле, он сделал всего три междугородных звонка, причем все укладывались примерно в получасовой промежуток времени. Звонок Уоррену зафиксировали в 00.41 субботней ночи, можно сказать, в воскресенье утром, а за четыре минуты до этого он звонил по коду 703. В 00.56 — набрал зону с кодом 904. Вероятно, 703 — это центр ФБР в Виргинии. Мне не оставалось ничего, как попробовать самому. Набрав указанный в счете номер, я тут же услышал на том конце провода: — ФБР, Квонтико. Я повесил трубку. Что же, значит, ошибки нет. Потом, не имея понятия, что может скрываться за кодом 904, набрал третий, последний, номер. После третьего гудка на вызов ответил высокочастотный сигнал, тот самый, язык которого знают лишь компьютеры. Я слушал долго, пока трель не замолкла окончательно. Не получив ответа на протокол, компьютер разорвал соединение и повесил трубку. Несколько озадаченный, я позвонил оператору и попросил назвать самый крупный из городов зоны 904. Оказалось, это Джексонвилл. Когда я спросил, находится ли в этой же зоне Рейфорд, ответ оказался положительным. Поблагодарив за информацию, я повесил трубку. Из газетных публикаций о Горации Гомбле я уже знал, что Объединенное исправительное учреждение располагалось именно в Рейфорде. Именно там содержался Гораций Гомбл, туда же направили для отбывания наказания человека по имени Гладден. Я предположил, что Торсон дозванивался до компьютера неспроста, наверняка этот компьютер должен был связать его с тюрьмой, где сидели Гладден и Гомбл. Пришлось еще раз позвонить оператору с вопросом по зоне 904. Теперь я задал вопрос, как позвонить на коммутатор Объединенного исправительного учреждения. Оказалось, все его номера начинались с цифры 431, что соответствовало цифрам, набранным Торсоном с гостиничного телефона. Откинувшись на спинку кресла, я задумался об этом совпадении. Зачем нужно было звонить в тюрьму? Вряд ли прямое соединение понадобилось, чтобы убедиться, на месте ли Гомбл. Или он хотел проверить файлы с данными на Гладдена? Я вспомнил слова Бэкуса, что он проверит данные на заключенного Гомбла. Вполне возможно, он перепоручил это Торсону, в субботу вечером забирая его из аэропорта. Тут в голову пришла еще одна возможность. Менее часа назад Торсон проговорился, что уже проверил Гладдена, подозревая, что тот и есть Поэт. Может статься, звонок был частью этой проверки. Какой частью, я затруднялся даже предположить. Ясно одно: меня не собирались посвящать в задания, назначенные агентам. Находясь в гуще событий, я не знал самого интересного. Второй счет не принес ничего нового. Из комнат Карсона и Томпсона звонков сделано не было. Ни одного. Что касается Бэкуса, он звонил по тому же номеру в Квонтико, что и Торсон, ближе к полуночи, в субботу и воскресенье. Интересно. Не раздумывая я набрал номер. — Квонтико. Дежурный слушает. Не говоря ни слова, я повесил трубку. Достаточно факта, что Бэкус, так же как и Торсон, звонил в свой офис. Наверное, проверял, нет ли сообщений, или, наоборот, отдавал указания. Возможно, он просто интересовался делами в бюро. Наконец я добрался до счетов, относившихся к номеру Рейчел. Тут мной овладело необычно сильное волнение. Я не чувствовал особых эмоций, анализируя бумаги остальных. Теперь же на мгновение представил себя подозревающим жену мужем, занятым проверкой ее личных дел. Чувство вины смешивалось с возбуждением завзятого вуайериста. Из номера Рейчел звонила четыре раза. Все вызовы шли в Квонтико, причем дважды она набирала тот же номер, что и Бэкус. То есть коммутатор. Я попытался дозвониться по одному из двух оставшихся неизвестными номеров. Ответил голос, записанный на пленку: — Это ФБР, специальный агент Рейчел Уэллинг. В настоящее время я нахожусь вне офиса, однако если вы оставите свое имя и короткое сообщение, я перезвоню, как только смогу. Спасибо. Автоответчик. Конечно! Она проверяла сообщения, оставленные на пленке. Набрав последний из номеров, тот, на который Рейчел звонила в воскресенье, в 6.10 утра, я услышал женский голос: — Профилирование, Доран. Отключившись без единого слова, я тут же пожалел об этом. Мне понравилась Брасс, но не следовало дергать ее из-за простой проверки связей коллег-агентов. Покончив со счетами, я сложил бумаги обратно в сумку ноутбука, а телефон вернул на место, в карман на кресле перед собой. Глава 35 К моменту когда я оказался у входа в голливудское отделение полицейского департамента Лос-Анджелеса, на часах было около восьми тридцати. Оглядев сложенные из кирпича оборонительные сооружения комплекса Уилкокс-стрит, я задумался, чего ждать дальше. Трудно сказать, должен ли Томас оказаться на месте, учитывая, что время позднее, однако была такая мыслишка: раз детектив возглавляет расследование совсем еще свежего преступления, он скорее сидит за этими кирпичными стенами, чем бродит по улице в поисках Гладдена. За дверью открылся коридор с серым линолеумом на полу, двумя диванами из зеленого кожзаменителя и стойкой с барьером, за которым сидели три офицера в форме. Слева я заметил проход и указатель с надписью «Бюро детективов». Едва взглянув на единственного не разговаривавшего по телефону офицера, я слегка кивнул — так, словно совершал свой обычный вечерний обход — и двинулся в сторону, куда указывала стрелка. Не сделал я и трех шагов, как меня остановил голос: — Постойте, коллега. Чем могу служить? Обернувшись, я ткнул в указатель: — Мне в бюро детективов. — Зачем? Пришлось подойти к барьеру, чтобы разговор никто не услышал. — Желательно увидеть детектива Томаса. Сказав это, я вытащил свою пресс-карточку. — Денвер, — прочитал полицейский, словно я сам не знал, откуда явился. — Дайте проверить, на месте ли он. Вам назначена встреча? — Насколько я знаю, нет. — А что Денверу нужно от... Детектив Томас на месте? Есть кое-кто из Денвера, и он хочет пройти к Томасу. Несколько секунд коп слушал, морща лоб и переваривая то, что ему говорили, а потом положил трубку. — О'кей. Идите по коридору. Вторая дверь налево. Я сказал ему «спасибо» и отправился по коридору в указанном направлении. Там я заметил множество фотографий, висевших по стенам, в черно-белых тонах представлявших газетные снимки известных артистов вперемежку с фотографиями убитых при исполнении обязанностей полицейских. Дверь, в которую мне следовало войти, была отмечена как «Убийства». Я постучал и, выждав для приличия небольшую паузу, перешагнул порог. За одним из столов в ожидании сидела Рейчел. Больше в комнате никого не было. — Джек, привет. В ответ я кивнул. Встреча нисколько не удивила. — Что ты делаешь в таком месте? — Собственно говоря, это очевидно. Тем более что ты ждала моего появления. Где Томас? — Он в безопасности. — Почему мне лгут? — Лгут о чем? — Торсон говорил, что Гладден вне подозрений. Что его проверили и отсеяли. Поэтому я здесь. Мне показалось, он или лжет, или ошибается. Рейчел, почему ты не позвонила? Все это... — Джек, мне было некогда, мы работали вместе с Томасом, и если бы я позвонила, то пришлось бы лгать, чего лично мне делать не хотелось. — Предоставила это Торсону. Прекрасно. Спасибо. Мне гораздо лучше. — Не будь ребенком. Мне есть о чем беспокоиться помимо твоих чувств. Конечно, жаль. Слушай, я ведь перед тобой, не так ли? Почему не задуматься об этом факте? Я только пожал плечами. — Я знала, что ты появишься здесь независимо от сказанного Гордоном, — проговорила она. — Я неплохо узнала тебя, Джек. Все, что было нужно, — это звонок в авиакомпанию. Узнав номер рейса, мне оставалось лишь дождаться твоего появления. Надеюсь только, что Гладден не наблюдал за входом в участок: тебя он мог видеть в репортаже вместе со всеми нами. То есть он может считать тебя агентом. Увидев, как ты вошел в здание, он поймет, что мы начали действовать. — Слушай, если бы он находился снаружи и если был достаточно близко от меня, то вы уже взяли бы его, не так ли? Хотя бы потому, что уже наблюдали за этим местом круглые сутки. Губы Рейчел тронула еле заметная улыбка. Так оно и было, догадался я. Взяв со стола рацию, она вызвала базу. Я сразу узнал голос, донесшийся из приемника. Бэкус. Рейчел доложила, что прибудет вместе с посетителем. Затем, выключив приемник, поднялась из-за стола. — Поехали. — Куда еще? — На пост управления. Тут недалеко. Слова прозвучали лаконично и без всякого выражения. Казалось, передо мной сплошной лед. Неужели мы с этой женщиной были близки всего сутки назад? Когда это я успел стать чужим? Сохраняя молчание, мы вышли через черный ход, направляясь к служебной стоянке. — Моя машина осталась у входа, — сказал я. — Все нормально, пока оставим ее там. Разумеется, если ты не хочешь сидеть в одиночестве и валандаться с этим ковбойским дерьмом. — Видишь ли, Рейчел, если бы мне не лгали, ничего бы не случилось. Я бы вообще никуда не поехал. — Ну конечно... Она села в машину, завела мотор и лишь после этого разблокировала мою дверь. Обычно такое обращение меня раздражало, но на этот раз я решил промолчать и просто бухнулся на сиденье. Выехав со стоянки, она рванула вперед по бульвару Сансет, вдавив газ в пол. Пока машина не остановилась на красный свет, я не удостоился и слова. — Откуда ты узнал имя? — Какое имя? — Гладдена, Джек. Уильяма Гладдена. — Я делал то, что задали на дом. А как на него вышли люди из ФБР? — Этого я не могу сказать. — Рейчел... Посмотри, это ведь я. Так? Мы с тобой лю... Я не мог сказать, скорее всего это прозвучало бы как ложь. — Мне казалось, между нами что-то было. И теперь ты ведешь себя так, словно я прокаженный или что-то вроде этого. Я не... Послушай, что тебе нужно? Информация? Я расскажу все, что знаю сам. Данные из газетных публикаций. В субботу в «Лос-Анджелес таймс» вышла большая статья про этого Гладдена. Поняла? В статье сказано, что он знаком с другим, Горацием Гипнотизером, что сидит в Рейфорде. Я лишь сложил эти части вместе. Оказалось несложно. — Ладно, Джек. — Теперь ты. Молчание. — Рейчел! — Надеюсь, разговор не записывается? — Ты же знаешь, можно не спрашивать. Немного поколебавшись, она, казалось, успокоилась. — Мы вышли на Гладдена по двум независимым друг от друга ветвям. Они вдруг пересеклись в одно время и в одном месте. Появилось ощущение, что это действительно наш подозреваемый. Первое звено — автомобиль. Идентификационный номер, вычисленный по номеру магнитолы, привел в прокатную компанию «Херц». Помнишь этот факт? — Да. — Потом Матузак и Миз поехали в аэропорт и отследили дальнейший путь автомобиля. Его уже взяли какие-то перелетные пташки из Чикаго. Пришлось ехать за ними в Седону и вернуть машину обратно. Экспертиза ничего не обнаружила. Магнитола и стекло оказались на месте, причем ремонтировала машину вовсе не компания «Херц». Ремонтировал тот, кто нанял авто на момент грабежа. В любом случае, в соответствии с записью в регистрационной книге, машина целых пять дней находилась в распоряжении некоего Н. Бридлова, включая и день, когда убили Орсулака. Этот человек, Бридлов, вернул автомобиль днем позже. Матузак сделал запрос по компьютеру и выяснил, что имя Натана Бридлова уже всплывало в деле Уильяма Гладдена семь лет назад, во Флориде. Так звали человека, разместившего свое объявление в газетах Тампы и предлагавшего услуги фотографа, специалиста по съемке детей. На самом же деле он, оставаясь с ребенком один на один, делал непристойные фотоснимки. Его так и не разоблачили. Но полиция Тампы разыскивала Бридлова в то же самое время, когда там задержали Гладдена по делу о развращении малолетних в детском учреждении. Следователи уверяли, что Гладден и Бридлов — одно и то же лицо, однако не сумели найти доказательств. В то же время версию не слишком усердно разрабатывали, считая, что Гладден получит по заслугам и так. Таким образом, получив имя Гладдена из базы данных сомнительных псевдонимов, мы сопоставили это с информацией департамента полиции Лос-Анджелеса, на прошлой неделе объявившего Гладдена в розыск. Вот что мы имеем. — Мне кажется... — Слишком складно? Что же, иногда удача находит нас сама. — Ты уже говорила. — И это правда. — Почему он решил использовать свой старый псевдоним, который, несомненно, известен полиции? — Многие из них находят приятным следовать привычке. И потом, это же нахальный сукин сын. Судя по отправленному им факсу. — Однако при аресте в Санта-Монике он использовал совершенно иной псевдоним. Зачем ему... — Я рассказала тебе то, что знаю сейчас. Если он так умен, как кажется, то должен иметь несколько полных комплектов документов. Скорее всего их непросто отследить. Мы захотели выяснить историю отношений Бридлова с компанией «Херц». Как оказалось, до этого случая он не пользовался услугами проката ни разу. Что снова говорит о его интеллекте. В большинстве аэропортов достаточно подойти к стойке для особых клиентов: минута — и ваше имя уже в списке. Остается дойти до машины, в замок которой вставлен ключ. Даже не требуется общаться с клерком. Садитесь в машину, показываете водительское удостоверение на выезде, и вы на дороге. — Хорошо, но что за второе звено? Ты сказала, к Гладдену привели две ветви. — "Лучшие друзья". Во Флориде в этой организации нашли наконец записи о Белтране. Это сделали Тед Винсент и Стив Раффа, а информацию нам передали сегодня утром. За эти годы Белтран имел дело с девятью детьми. Вторым из его подопечных около шестнадцати лет назад оказался не кто иной, как Гладден. — Бог мой... — Да. Так совпало... Несколько минут я сидел молча, переваривая информацию. Темп расследования ускорялся стремительно, словно по экспоненте. Кажется, пора пристегнуть ремни... — Как случилось, что местное управление не смогло выйти на этого гада? О нем же трубят во всех газетах. — Хороший вопрос. Боб намеревался говорить с их шефом с глазу на глаз. Прошлым вечером сюда прибыл Гордон. Их могут увидеть вместе, тогда и пресса сделает выводы. Но мы все равно опередили их. Обычные аппаратные игры. Я прикинул, насколько быстрее удалось бы взять Гладдена, если бы лос-анджелесское управление предупредили чуть раньше. — Вы встречались с этим человеком, не так ли? — спросил я. — Да. Он значился в списке насильников, отобранных нами для интервью. Я уже рассказывала. Он, а также Гомбл. Оба сидели в той жуткой дыре во Флориде. Думаю, наша группа, Гордон, Боб и я, провели там не меньше недели. Много кандидатов и много интервью. Чуть было не ляпнув, что знаю о звонке Торсона на тюремный компьютер, я вовремя одумался. Достаточно, что она говорит со мной снова как с человеком. Расскажи я, как копался в телефонных счетах, и еще неизвестно, станет ли Рейчел продолжать в том же духе. Проблема состояла и в том, как пригвоздить Торсона. Похоже, придется сидеть на информации из его счета до скончания века. — Думаешь, есть какая-то связь между предполагаемым использованием гипноза в случае Гомбла и делом Поэта? — произнес я, чтобы не выдать себя окончательно. — Неужели Гомбл передал ему свой секрет? — Возможно. Она произнесла одно лишь слово, но как... — Возможно... — повторил я ей в тон, правда, вложив в голос немного сарказма. — Значит, придется ехать во Флориду и говорить с Гомблом снова. Разумеется, я допрошу его. И пока не получим ответ, тот или иной, эта версия останется лишь предположением. Вот так-то, Джек. Мы повернули на улицу, начинавшуюся за цепью старых мотелей и магазинчиков. Наконец Рейчел замедлила темп настолько, что я мог отлипнуть от подлокотника. — Ты ведь не собираешься уехать во Флориду прямо сейчас? — Зависит от Боба. Уверена, что Бэкус решит сконцентрировать все силы именно здесь, в Лос-Анджелесе. Здесь Гладден. Здесь или очень близко. Мы все это чувствуем. И просто обязаны его найти. Когда Гладдена возьмут, я смогу подумать о более тонких вещах, например, о психологии мотивации. И тогда придется лететь во Флориду. — Зачем? Чтобы пополнить данными труд о серийных убийцах? — Нет. То есть и это тоже, но для начала нужно подготовить судебный процесс. Такие люди, как Гладден, нередко симулируют сумасшествие. Собственно, для них это единственный выход. Это означает, что нам следует строить доказательства на основании данных о его психологии. На том, что преступник осознавал собственные действия, различая, что такое хорошо и что такое плохо. Вот так, как раньше и как всегда. Суд над Поэтом? Что хорошо и что плохо? Просто в голове не укладывалось. Наконец дошло: внутренне я не допускал ни малейшей возможности, что его возьмут живым. Конечно, в основе лежало чисто личное желание: пусть он умрет. — Что такое, Джек? Ты что, не хочешь суда над ним? Считаешь, его нужно застрелить при аресте? Я поднял на нее взгляд. По лицу мелькали отблески проносившихся мимо окон, и на мгновение я вдруг увидел ее глаза. — Не думал об этом. — Уверена, что думал. Хочешь убить его, Джек? Скажи, абстрагируясь от последствий, если бы настал такой момент, ты смог бы это сделать? Считаешь, так лучше? Мне не хотелось обсуждать эту тему с Рейчел. В вопросе чувствовалось нечто иное, сверх интереса к близкому человеку. — Не знаю, — сказал я наконец. — А ты могла бы убить? Вообще... ты когда-нибудь убивала? — Будь у меня шанс, застрелила бы не дрогнув. — Почему? — Потому что видела таких, как он. Смотрела им в глаза. Потому что там нет ничего, кроме пустоты. Если бы могла, убила бы их всех. Я ждал, что она продолжит, но Рейчел замолчала. Машину она остановила рядом с двумя точно такими же, модели «Каприз», возле одного из старых мотелей. — Ты не ответила на вопрос. — Нет, пока я никого не убивала. Через заднюю дверь мы прошли в коридор, раскрашенный в два тона: грязно-желтый на уровне глаз и грязно-белый — выше, до самого потолка. Рейчел подошла к первой двери слева и постучала, после чего нам разрешили войти. Обычная для мотеля комната, совмещенная с кухней, какие строили еще в шестидесятые, Там я увидел Бэкуса и Торсона, сидевших за старым столом, приставленным к самой стене. На столе были два телефонных аппарата. Казалось, их только что принесли. Тут же стояла блестевшая алюминием стойка с приемопередатчиками высотой фута в три. В каркас оказалось встроено целых три видеомонитора. От стойки по полу змеились провода, уходившие в окно, приоткрытое как раз настолько, чтобы их пропустить. — Джек, не могу сказать, что слишком рад тебя встретить, — проговорил Бэкус. После этих слов он криво улыбнулся и встал, чтобы пожать мне руку. — Извините, — сказал я, сам не зная почему. И тут же добавил, глядя на Торсона: — Мне не хотелось влезать снова, но полученная мной информация показалась слишком неутешительной. Тут я подумал о телефонных счетах и снова отбросил эту мысль. Время явно неподходящее. — Ладно, — сказал Бэкус. — Я должен признать, что мы несколько отклонились от курса. И кажется, все согласны: лучше преодолеть ситуацию, чем идти в неверном направлении. — Я постараюсь не мешать. — Ты уже мешаешь, — заметил Торсон. Игнорируя его, я взглянул на Бэкуса. — Садитесь, Джек. Мы с Рейчел взяли по стулу. — Полагаю, вы знаете, что произошло, — сказал Бэкус. — Полагаю, вы наблюдаете за Томасом? Повернувшись так, чтобы видеть мониторы, я стал изучать картинку на каждом из них. Верхний показывал вид коридора, не похожего на место, по которому мы только что прошли. На экране по обе стороны было несколько дверей, все закрытые и с номерами на каждой. На другом мониторе открывался вид на мотель с улицы. Серо-голубое изображение позволило прочитать название: «Отель „Марк Твен“». Нижний экран показывал то же здание, но с другой стороны. — Мы находимся внутри здания? — спросил я, показывая на дисплеи. — Нет, — ответил Бэкус. — Только детектив Томас. Мы в квартале оттуда. — Выглядит не слишком уютно. Что, в этом городе копам так плохо платят? — Это не его жилище. Детективы используют отель, чтобы прятать свидетелей или отсыпаться после суточного дежурства. Детектив Томас предпочитает бывать здесь, нежели дома. Там у него жена и трое детей. — Хорошо. Тогда ответьте на один вопрос. Надеюсь, вы сказали ему о его истинной роли — живца? — Джек, мне кажется, с момента нашей последней встречи этим утром вы стали более циничным. — Вероятно, так и есть. Я говорил с ним, отвернувшись к экранам и всматриваясь в изображения. Бэкус обращался к моей спине. — У нас смонтированы всего три камеры, передающие сигнал на антенну, расположенную на крыше. Кроме этого, в управлении дежурит группа по критическим ситуациям, а за Томасом со всех сторон наблюдает полиция. Никто не сможет пройти незамеченным. Даже внутри здания он в полной безопасности. — Подождем, когда все закончится, тогда и скажете. — Тогда и скажу. Однако в определенный момент, Джек, вам придется отойти в сторону. Обернувшись, я напустил на лицо лучшую из гримас непонимания. — Вы все поняли, Джек. — Бэкус не собирался покупаться на уловку. — Мы находимся в самой критической точке. Он у нас на виду, Джек, и придется уступить дорогу нам. — Я уже в стороне и останусь стоять там, где никому не помешаю. Такая же сделка, как и раньше, и ничто из увиденного не попадет в газеты, пока вы не разрешите. Однако я не собираюсь возвращаться в Денвер. И я тоже слишком близко к... Что значит для меня слишком многое. Вы должны снова включить меня в группу. — Это может нас ослабить. Вспомните факс. Все, что там сказано, подтверждает визуальный контакт с новой жертвой. Ни слова о том, когда произойдет убийство. Никаких временных ориентиров. И ни одной зацепки, когда и где он нападет на Томаса. Я покачал головой: — Какая разница? Сколько бы ни заняло наблюдение, я намерен оставаться участником расследования. И получить свою долю от финала. В комнате повисло напряженное молчание, а Бэкус встал и начал расхаживать туда-обратно по ковру, прямо перед моим стулом. Я взглянул на Рейчел. Она уставилась на стол, словно размышляла о чем-то. Наконец я решил добавить в огонь дровишек. — Боб, мне нужно сдать статью утром. Материал ждет редактор. Если не хочешь, чтобы информация вышла в свет, бери меня обратно в группу. Это единственное средство заставить его повременить. Нужно принимать решение. Торсон издал саркастический смешок и помотал головой. — Никуда не годится, — сказал он. — Боб, ты возьмешь его, потом опять, и когда это кончится? — Не годится только одно, — ответил я. — Не годится лгать мне или намеренно выводить из следствия того, благодаря кому начало раскручиваться дело. Бэкус взглянул на Рейчел. — Что думаешь? — Не надо, не спрашивай ее, — вмешался Торсон. — Могу точно угадать, что она сейчас скажет. — Если у тебя есть что-то, давай выкладывай, — потребовала Рейчел. — Так, хватит, — прервал их Бэкус, разводя руки в стороны, словно рефери. — Вы же не хотите, чтобы отстранили вас? Джек, ты снова с нами. Насовсем. Навеки. На тех же условиях. Что означает: никаких статей наутро. Понятно? Я кивнул и тут же увидел, как Торсон направился к двери. Выигрыш остался за мной. Глава 36 В дыре под вывеской «Уилкокс», если я правильно запомнил название, нашлась еще одна комната. Неудивительно: ночной портье узнал, что я вместе с людьми из ФБР и что согласен заплатить за номер по верхней таксе — «тридцать пять за ночь». Единственное «но»: только в этом отеле, единственном из всех, где я останавливался, у меня возникло сомнение, давать ли номер кредитки. Судя по виду, человек за стойкой заглотил не меньше чем полбутылки. К тому же дня четыре назад он явно принял еще одно судьбоносное решение — не бриться. В любом случае за время оформления портье не посмотрел на меня ни разу, хотя процедура заняла не менее пяти минут, ушедших в основном на поиски ручки. Получив деньги, он произнес, положив ключ на исцарапанный пластиковый прилавок: — Ребята, а что вы тут вообще-то делаете? К ключу прилагался обшарпанный довесок из жести с выдавленными на нем цифрами. — Они вам что, не доложили? — спросил я, изображая удивление. — Ни фига подобного. Записались, и все. — Расследуем мошенничества с кредитками. Здесь их особенно много. — А-а... — Кстати, в какой из комнат остановилась агент Уэллинг? С полминуты ему пришлось смотреть в собственные записи. — Должно быть, в семнадцатой. * * * Мой номер оказался крошечным. Когда я присел на край кровати, матрас продавился на целый фут, а его противоположная сторона приподнялась почти на столько же, сопровождая каждое движение протестующим скрипом. Комнатка находилась на первом этаже, в ней не нашлось почти ничего, кроме дешевой мебели и запаха курева. Желтые занавески оказались подняты, а на окне я обнаружил металлические решетки. Случись пожар, я зажарюсь в этой ловушке как лобстер. Конечно, если не смогу вовремя уйти через дверь. Достав из наволочки маленький тюбик зубной пасты и складную щетку, купленные заранее, я направился умываться. Во рту оставался неприятный привкус, наверное, из-за «Кровавой Мэри», и захотелось поскорее от него избавиться. К тому же я надеялся пообщаться с Рейчел... В этих старых гостиницах самое грустное впечатление производят именно ванные комнаты. На этот раз мне открылось нечто, по размеру меньше телефонных кабин, стоявших в дни моего детства на любой бензозаправке. Раковина, туалет и душ, покрытые к тому же пятнами ржавчины, соединялись в замысловатую и неудобную комбинацию. Здесь, засидевшись на толчке, вы рискуете лишиться коленных чашечек, если в дверь попытается войти кто-то еще. Убрав со щек щетину, я вернулся в комнату, теперь показавшуюся просторной, и с сомнением глянул на кровать. Садиться туда не хотелось, не говоря уже о том, чтобы спать. Решив, что игра стоит свеч, я оставил в комнате ноутбук и наволочку с вещами и вышел в коридор. На самый тихий стук дверь в номер семнадцать отворилась неожиданно быстро, словно Рейчел уже стояла у входа. Меня тут же впустили внутрь. — Комната Боба напротив, — прошептала она, объясняя свою осторожность. — Что произошло? Я не ответил. Глядя друг на друга, мы некоторое время стояли молча, словно каждый чего-то ждал от другого. Наконец я сделал свой шаг навстречу и притянул ее к себе, увлекая в продолжительный поцелуй. Вроде бы она тоже сделала движение вперед, и я сразу успокоился, забыв о множестве сомнений, роившихся в мозгу последнее время. Затем, ускользнув от губ, она крепко сжала меня в объятиях. Глядя поверх плеч, я осмотрел ее комнату. Номер просторнее, чем мой, уставленный мебелью на десяток лет поновее, чем у меня, производил не менее гнетущее впечатление. На кровати валялся компьютер, а рядом, на протертом до дыр покрывале, были разложены документы. Наверное, в свое время в комнате побывали тысячи людей, здесь они трахались, мутузили друг друга и портили воздух. — Интересно, — прошептала она, — едва я успела расстаться с тобой утром, как вдруг подумала, что потеряла тебя насовсем. — И я тоже. — Прости, Джек, но я не могу... на этой кровати. И в этой комнате, и в этом отеле. — Да ладно, — с достоинством сказал я, впрочем, уже жалея о сказанном. — Все понятно. Кстати, по сравнению с моими апартаментами это номер люкс. — Придется подождать, милый, но мы еще возьмем свое... — Ага. Почему все же вы остановились здесь? — Боб захотел обосноваться поближе. На случай если появится тот, кого мы ищем. Я кивнул: — Хорошо, но мы ведь можем ненадолго покинуть отель? Скажем, пойти перекусить или выпить чего-нибудь... Неужели поблизости не найдется такого местечка? — Скорее всего подобное место будет не лучше нашей дыры. Давай мы останемся и просто поговорим. Она убрала с покрывала бумаги и компьютер, ткнула рукой подушку и села на постель, в изголовье кровати. Я расположился на единственном стуле, обшивку которого давным-давно располосовали ножом и «временно» заклеили дыру липкой лентой. — И о чем ты хочешь поговорить, Рейчел? — Не знаю. Ты у нас репортер, тебе и задавать вопросы. Она мило улыбнулась. — О расследовании? — Обо всем. Некоторое время я смотрел на нее, не зная, начать ли с простого, и не имея представления, как далеко хочу зайти сам. — Что представляет собой этот Томас? — Он очень хорош. Для копа из местных. Не слишком склонный к сотрудничеству и все же не мудак. А ведь вполне мог им оказаться. — Погоди, что ты называешь «не слишком склонный к сотрудничеству»? Он позволил использовать себя как живца, куда же больше? — Да, я понимаю. Наверное, дело во мне. Никогда не научусь подстраиваться под городских копов. Тут я перебрался со стула к ней на кровать. — И что? Не твоя это служба — подстраиваться под кого бы то ни было. — Это точно. — Она снова засмеялась. — Знаешь, а в коридоре стоит автомат с колой. — Что, принести тебе? — Нет, спасибо. Кажется, это ты сказал, что хочешь выпить. — Я думал о чем покрепче. Вообще нет, все и так отлично. Наверное, я счастлив. Она протянула руку и провела ею по моей бороде. Потом решила убрать руку, но я запротестовал, успев на секунду задержать ее в своей ладони. — Все произошло так быстро... с нами. Как ты думаешь, причина в этом расследовании или в чем-то другом? — спросил я. — В чем это «в другом»? — Я не знаю. Всего лишь спрашиваю. — Я уже поняла, о чем ты, — помолчав некоторое время, ответила Рейчел. — Должна признать, что в жизни еще не занималась любовью с человеком, встретить которого пришлось за тридцать шесть часов до этого. Улыбнувшись, она заставила меня задрожать от испытываемых чувств. — И я тоже. Она потянулась ко мне и наконец-то поцеловала. Я повернулся, ответив, и тут мы покатились, медленно выпадая из реальности, в бесконечно нежном поцелуе. И пусть под нашими спинами был не песок райского пляжа, а скрипучая койка старого, сильно запущенного отеля, давно разменявшего свой четвертый десяток, это больше не имело значения. Я начал целовать Рейчел в шею, а потом мы опять любили друг друга. * * * В ванной мы поместиться не смогли, так что Рейчел пришлось зайти туда первой. Пока она плескалась в душе, я лежал в постели, расслабленно мечтая о своей спутнице и о сигарете. Все заглушал шум текущей воды, и тем не менее в какой-то момент мне показалось, что в дверь тихо постучали. Сразу же поднявшись и сев на край постели, я стал надевать брюки, не сводя глаз с двери. Из-за нее не доносилось ни звука. Потом я вроде бы увидел, как повернулась дверная ручка, а может, мне только показалось. Встав на ноги, я осторожно подошел к двери и прислушался. Ничего, все тихо. В двери имелся глазок, но я побоялся им воспользоваться, подумав: раз в комнате горит свет, а я перекрою его, тот, кто наблюдает за дверью, поймет, что обнаружен. В этот момент Рейчел отключила воду. Я прислушивался еще несколько секунд, а затем все же посмотрел в глазок. В коридоре было пусто. — Что ты делаешь? Я обернулся. Рейчел стояла около кровати, стараясь прикрыть наготу крошечным полотенцем. — Кажется, я слышал какой-то стук. — И что? — Не знаю. Выглянул, но там никого. Может, просто послышалось. Я приму душ? — Конечно. Я снял брюки и все остальное, сделав шаг к ванной. В этот момент Рейчел развязала полотенце. Ее тело показалось мне совершенным. Ноги сами шагнули к ней, и какое-то время мы стояли молча, прижавшись, не в силах оторваться друг от друга. — Сейчас вернусь, — произнес я и нырнул в душ. * * * Когда я вышел, Рейчел уже оделась и дожидалась меня. На часах, оставленных на тумбочке, было ровно одиннадцать вечера. В комнате стоял ободранный телевизор, но я не решился смотреть новости. И тут же пришло на ум, что я так и не пообедал. Впрочем, голод пока не беспокоил. — По-моему, я не устала, — сказала Рейчел. — И я тоже. — Может, найдем место и выпьем в конце-то концов? Когда я оделся, мы тихо покинули комнату. Она выглянула в коридор первой, желая убедиться, что ни Бэкус, ни Торсон, ни еще кто-либо не шпионит поблизости. Ни в коридоре, ни в холле мы никого не заметили, а улица вообще была пустынной и мрачной. Мы направились в сторону Сансет пешком. — У тебя пистолет с собой? — спросил я Рейчел, наполовину в шутку, наполовину всерьез. — Как и всегда. Хотя кругом наши люди. Думаю, они видели, как мы выходили. — Правда? Я считал, что они наблюдают за Томасом. — Так и есть. Но они обязаны знать, кто находится на улице в любой момент времени. Если все делают как полагается. Я обернулся и сделал несколько шагов назад, всматриваясь в зеленую неоновую надпись «Марк Твен». Осмотрев улицу еще раз, я заметил несколько припаркованных машин. Никаких фигур или теней, которые выдали бы присутствие наблюдателей. — И сколько их тут? — Всего должно быть пять. Двое пеших агентов на неподвижных позициях. Двое в машинах на стоянке. Еще один — в движении. Снова повернувшись, я поднял воротник куртки. На улице оказалось холоднее, чем я мог предполагать. Наше дыхание вырывалось облачками пара, которые смешивались, а затем исчезали. Когда мы добрались до бульвара Сансет, я посмотрел налево и направо, тут же увидев неоновую вывеску над входом в бар, в квартале от нас: «Кот и скрипка». Я помахал рукой, и Рейчел пошла в том же направлении. Храня молчание, мы приблизились к бару. Миновав арку со светящейся вывеской, мы преодолели палисадник с расставленными по нему столиками, укрытыми большими матерчатыми зонтами. За столами никого не было. Тут мы увидели окна самого заведения, показавшегося оживленным и уютным. Войдя, мы быстро нашли пустой столик, напротив мишени дартса, и сели. Заведение оказалось пабом в английском стиле. К нам подошла девушка-официантка, и Рейчел предложила мне заказать первым. Я попросил себе коктейль из светлого и темного пива, и Рейчел заказала то же самое. В ожидании коктейлей мы мило болтали, разглядывая обстановку. Потом чокнулись «за нас» и выпили. Я не отводил глаз от Рейчел. Наверное, ей никогда не случалось пить светлое с темным. — "Харп" более плотное пиво, поэтому оно внизу, а «Гиннесс» — сверху. Рейчел засмеялась. — Когда ты сказал «светлое с темным», я подумала, это название марки. Но вкус интересный. Мне нравится, просто оно очень крепкое. — Единственное, что умеют ирландцы, — это варить пиво. Англичанам пришлось уступить. — Еще две кружечки, и я вызову подкрепление, иначе не смогу дойти. — Ну, это вряд ли. Мы расслабленно замолчали. В противоположной стене был камин, и его тепло доходило до нас, распространяясь по залу. — Джек — это твое настоящее имя? Я кивнул. — Я не ирландка, но всегда считала, что Шон — это ирландский эквивалент Джона. — Да, вернее, его гэльский вариант. Мои родители решили так... вернее, мать. — Мне кажется, замечательно решили. Отпив из кружки еще немного, я решил расспросить о следствии. — Ладно, расскажи, что знаешь про Гладдена. — Не слишком много. — Да, но ты с ним встречалась, разговаривала. Наверное, сложилось какое-то представление? — Да. Это человек, не склонный к сотрудничеству. Апелляция находилась на рассмотрении, и он не доверял нам, считая, что сказанное используют, чтобы отклонить прошение. Мы работали по очереди, стараясь заставить его раскрыться. Кажется, правильную идею подал Боб: мы предложили Гладдену говорить от третьего лица. Так, словно виновным в приписываемом ему преступлении был кто-то другой. — Банди... он тоже сделал что-то подобное? Рассказ напомнил мне что-то, некогда прочитанное. — Да. Как и другие. Такое построение разговора уводило от мысли, будто мы стараемся открыть против них новое дело. По большей части это люди с гипертрофированным эго. В принципе они всегда хотят говорить, но требуют оградить их от преследования. Гладден принадлежал к этому типу. Особенно потому, что знал: его апелляция как раз рассматривается. — Итак, ваши пути пересекались, хотя бы ненадолго. Достаточно редкое обстоятельство в случае с действующим серийным убийцей. — Да. Но у меня такое чувство, будто в случае с любым из них, оказавшимся вне досягаемости закона, как Гладден, мы кончили бы тем же: то есть новой охотой. В тюрьме эти люди не становятся лучше, они вообще не меняют своих привычек никогда. Всегда остаются тем, что есть. Казалось, это было сказано как предупреждение или интимное признание, причем уже второе. Задумавшись об этом, я несколько секунд молчал, пытаясь понять, что, собственно, хотела сообщить Рейчел. Вдруг мне пришло в голову, что, возможно, она предостерегала сама себя. — Так что он рассказал? Он говорил что-нибудь о Белтране или «Лучших друзьях»? — Разумеется, нет. Иначе я вспомнила бы, увидев Белтрана в списке жертв. Гладден вообще не называл имен. Но он дал нам объяснение, обычное для насильника. Сказал, что в детстве насиловали его самого. Причем неоднократно. Кстати, в том же возрасте, что и его жертвы из Тампы. Знаешь ли, это своего рода повтор. Тот образ действия, что мы видим слишком часто. Они зациклены на самих себе и на том моменте собственной жизни, когда они... когда их жизнь оказалась навсегда сломанной. Кивнув, я не торопился с комментариями, в надежде услышать продолжение рассказа. — Это длилось три года, с девяти до двенадцати лет. Эпизоды насилия повторялись часто, включая и оральное и анальное проникновение. Он не говорил о личности насильника, хотя, похоже, им мог быть родственник. Судя по рассказам Гладдена, матери он не говорил ничего, потому что боялся. Этот человек пугал его. И определенно был для него авторитетом. Боб сделал несколько звонков, пытаясь собрать информацию, но нити никуда не повели. Гладден не представлял большого интереса, чтобы специально заниматься его случаем. К тому же здесь мы встретили объективные трудности. Его мать найти не удалось. Она уехала из Тампы после ареста сына из-за огласки, которую получило дело. Думаю, можно предполагать, что насильником был Белтран. Я опять кивнул. В моей кружке пива уже не осталось, а Рейчел все никак не могла справиться со своей. Пиво ей явно не понравилось. Подозвав официантку, я попросил принести «Амстел лайт». Пришлось обещать Рейчел, что допью ее «светлое с темным». — И чем дело закончилось? Я имею в виду сам эпизод с насилием... — Как ни странно, тем же, чем всегда. Все закончилось, когда он стал слишком взрослым и перестал нравиться Белтрану. Его просто отвергли, а насильник переключился на следующую жертву. Кстати, все мальчики, участвовавшие в программе «Лучшие друзья», найдены, и в свое время с ними проведут беседы. Могу поклясться, что Белтран насиловал всех подряд. Джек, этот человек посеял в своих жертвах зло. Подумай хорошенько, прежде чем писать про это. Белтран получил то, что заслужил. — Звучит так, будто ты симпатизируешь Гладдену. Зря я это сказал. В глазах Рейчел мелькнула обида. — Да. Я симпатизирую, черт возьми. Это вовсе не значит, что я его оправдываю, или, окажись он рядом, не пустила бы в него пулю. Однако вовсе не Гладден создал того монстра, что оказался у него внутри. Это сделал кто-то другой. — Ну хорошо, я не хочу доказать... Официантка принесла пиво для Рейчел, не дав нашему разговору пойти в неправильном направлении. Я потянул к себе кружку с остатками «светлого с темным» и сделал несколько глотков, надеясь оставить позади собственную неловкость. — Итак, отбросим в сторону сказанное Гладденом, — продолжал я свои расспросы. — Что конкретно есть на него? Он настолько ловок, как считают? Рейчел на некоторое время задумалась. — Уильям Гладден знает, что его сексуальный аппетит нарушает действующие законы, неприемлем в обществе и не отвечает человеческой культуре. Я думаю, на него давит этот груз. Вероятно, он оказался в конфликте с самим собой, пытаясь осмыслить свои желания и побуждения. И он хотел бы рассказать нам свою историю, не важно, от третьего лица или от своего собственного, веря, что таким образом он поможет себе или кому-то еще, кто окажется на той же тропе. Став на позиции, с которых смотрит на эту дилемму он сам, можно понять, насколько высок уровень его интеллекта. Я хочу сказать, что большинство из тех, с кем я общалась, были просто животными. Или машинами для насилия. Они делали то, что делали... скорее... повинуясь инстинктам или программе, словно ими кто-то руководил. Они совершали свои преступления без раздумий. Гладден сильно от них отличался. Таким образом, я прихожу к выводу, что он действительно так умен, как считают. А возможно, и еще умнее. — Ты рассуждаешь довольно странно. Говоришь, на него давит тяжкий груз. Не похоже, что мы говорим о человеке, за которым идет такая охота. У того, по следу которого идем мы, совести не больше, чем у Гитлера. — Ты прав. Однако нам известно достаточно примеров, когда хищник этого типа изменяет свое поведение, то есть развивается. Нельзя не вспомнить о прецедентах, когда без соответствующего лечения, не важно, применялись при этом наркотики или нет, люди наподобие Уильяма Гладдена, с таким же детским опытом, превращались в таких вот поэтов. Вывод прост: люди меняются. После тех интервью, что мы провели с ним в тюрьме, до его победы в апелляционном суде и нового следствия прошло более года, и лишь после этого он вышел на свободу. В тюремном сообществе педофилы считаются низшим сословием. Вот почему там они стараются держаться вместе, рядом с себе подобными. Поэтому есть обстоятельства, связывающие Гладдена с Гомблом и остальными осужденными за педофилию, которые отбывали свой срок в Рейфорде. Вернее, я хочу сказать, что не удивляюсь тому, что человек, которого интервьюировала когда-то, спустя столько лет превратился в того, кого мы называем Поэтом. Я вижу, каким путем он мог пройти. Около мишени для дартса раздался взрыв громкого смеха и послышались аплодисменты. Похоже, там вручали приз чемпиону вечера. — Что же, хватит о Гладдене, — сказала Рейчел, когда я снова повернулся к ней. — Это чертовски угнетает. — Ладно. — Как насчет тебя? — Меня он тоже угнетает. — Нет, я хотела услышать о тебе. Говорил ли ты с редактором? Он знает, что ты вернулся к расследованию? — Пока нет. Нужно будет позвонить утром и рассказать, что новой информации нет, но я снова в деле. — Как он это примет? — Не лучшим образом. В любом случае ему необходимо продолжение темы. Теперь сюжет несется вперед сам словно скорый поезд. В публикации уже заинтересованы общенациональные медиа-компании, а в топку этого тяжеловоза нужно все время подбрасывать новые материалы. Что плохо. Он может нанять других репортеров, дать им задание и ждать результатов. Правда, не думаю, что им удастся много нарыть. А вот Майкл Уоррен способен взорвать ситуацию новым эксклюзивом «Лос-Анджелес таймс». А я останусь в своей собачьей будке. — Ты довольно циничный человек. — Я реалист. — Не думай об Уоррене. Горд... Кто бы ни допустил утечку, он не станет делать это вторично. Слишком рискованно, учитывая характер Боба. — А что, если это очередное фрейдистское проявление? В любом случае скоро узнаем. — Как ты можешь быть таким циником? Я думала, это привилегия копов, причем среднего возраста. — Думаю, таким я родился. — Могу поспорить. * * * Пока мы возвращались, снова похолодало. Хотелось обнять Рейчел, но я понимал, что она не позволит: на улице за нами следили чужие глаза, так что я даже не пытался. Когда подошли к отелю, я вспомнил одну старую историю и решил ей рассказать. — Знаешь, как это бывает в школе — в старших классах всегда известно, кто в кого влюблен или кому дали отставку. Помнишь такое? — Да, я помню. — Так вот, была одна такая девочка, и я влюбился в нее безнадежно... Не помню уже, как случилось, но об этом пошел слух. А когда так случается, что обычно делают? Ждут реакции от предмета своих чувств, просто смотрят, как она или он отреагируют. Ну, вроде «Я знаю, что она знает, что мне нравится, а она знает, что я знаю, что она это знает». Поняла что-нибудь? — Конечно. — А соль в том, что я не был уверен в себе. То есть не знал себя самого. Помню, однажды оказался в спортзале, на трибуне. Намечалась игра, кажется, баскетбол, и трибуна постепенно наполнялась зрителями. И тут в зал вошла она, вместе со своим приятелем. Они продвигались вдоль трибун и искали, куда бы сесть. Ситуация... Я, понятно, напрягся — и вдруг вижу, как она машет мне рукой. И тут я сомлел, а потом обернулся и посмотрел назад, сделав вид, что она машет вовсе не мне. — Джек, глупенький, — со смехом сказала Рейчел, не принимая мою историю всерьез в отличие от меня самого, долго переживавшего по этому поводу. — И что же она? — Когда я снова взглянул в ее сторону, она уже не смотрела на меня, в явном смущении. Конечно, это я поставил ее в глупое положение, сначала распустив слухи, а потом обойдясь так пренебрежительно. Потом она стала дружить с кем-то еще и в итоге вышла замуж. А мне потребовалось время, чтобы все забыть. Последнюю часть пути до входа в отель мы прошли молча. Открыв перед Рейчел дверь, я посмотрел на нее, смущенно улыбнувшись какой-то виноватой улыбкой. Спустя годы я еще переживал за свою ошибку. — Такая вот история. Что доказывает: я всегда был циничным идиотом. — Такие истории случаются с кем угодно в период взросления, — ответила она тоном, не терпящим возражений. Мы пересекли холл, и знакомый портье встретил нас кивком. Кажется, его бакенбарды отросли еще больше. У лестницы Рейчел остановилась и, обращаясь ко мне так, чтобы не мог подслушать портье, прошептала: — Я думаю, пора разойтись по комнатам. — Могу тебя проводить? — Нет уж, спасибо за заботу. Она взглянула в сторону портье. Тот держал в руках очередной таблоид, погрузившись в развернутую «портянку» с головой. Рейчел украдкой поцеловала меня в щеку и, шепотом пожелав спокойной ночи, поднялась по лестнице. Я молча проводил ее взглядом. * * * Я понимал, что сразу не засну. Слишком много мыслей вертелось в голове. Еще недавно я лежал в постели с восхитительной женщиной, потом провел с ней целый вечер и, кажется, влюбился по уши. Я все еще не мог определить, что представляла собой эта любовь, но заметил в ней что-то новое. Оно исходило от Рейчел. В ней я ощутил особое, до того не встречавшееся мне состояние. Оно волновало и одновременно беспокоило. Как только я вышел из дверей отеля на улицу, решив выкурить сигарету, беспокойство усилилось, вытеснив другие чувства. Вспомнилось давно забытое, ожили в сознании и мое смятение, и мысли о том, как могла сложиться жизнь, — все, что преследовало после той ситуации на спортивной трибуне. Я лишь подивился силе и ясности, с какими способны оживать человеческие воспоминания. Кстати, Рейчел так и не узнала окончания истории о девочке. Я не рассказал, что девочку звали Райли, а парень, с которым она тогда ушла, был моим братом. Не знаю, по какой причине, однако эту подробность я решил опустить. Ни одной сигареты в запасе не оставалось, и я вернулся в холл. На вопрос о куреве портье посоветовал отправиться в тот же бар «Кот и скрипка». Я заметил, что около его газеты лежит начатая пачка «Кэмел», но раз уж мне не предложили, не стал суетиться, стреляя по одной. По дороге до Сансет я все время думал о Рейчел. Вдруг начал беспокоить один и тот же момент. Точнее, нюанс, замеченный в трех любовных встречах. Факт — трижды Рейчел отдавалась мне сама, без всякой оглядки на обстоятельства, и каждый раз она оставалась совершенно пассивной. Контроль над ситуацией всегда осуществлялся мной. Я ждал каких-то нюансов во второй, а затем в третий раз, даже запаздывал в собственных движениях, ненавязчиво предлагая ей вести партию, но Рейчел постоянно уходила от активной роли. Даже в те особые моменты, когда я готовился войти, именно я направлял ключ в скважину. Все три раза. Занятно, подумал я, из женщин, встреченных мной до Рейчел, ни одна не вела себя так однообразно. В этом не было ничего плохого или тем более обидного. Просто я внезапно нашел ее поведение непонятным. Ведь пассивность в постели составляла полную противоположность поведению в обычной ситуации или в «вертикальном» положении. Здесь Рейчел предпочитала управлять событиями или хотя бы намекала на это. Не знаю, но возможно, что в этом противоречии таилась одна из причин моего собственного к ней притяжения. Почти перейдя Сансет, чтобы оказаться у бара, на противоположной его стороне, слева от меня, я вдруг уловил периферийным зрением какое-то движение и краем глаза едва успел поймать тень, вроде бы спрятавшуюся в нишу у входа в закрытый на ночь магазин. По телу пробежала дрожь, однако я не двинулся с места, решив понаблюдать за нишей еще немного. Дверной проем находился всего в двадцати ярдах от меня, и казалось, человек еще там и наблюдает за мной. Быстро сделав четыре шага по направлению к двери, я вдруг остановился как вкопанный. Конечно, это блеф, но если из проема никто не выбежал, теперь блеф мог обернуться против меня. Я почувствовал, как забилось сердце. Понятно, там мог оказаться обычный бомж, который рыщет в поисках места для ночлега. Можно найти массу объяснений, и я опасался именно этого. Вдруг это наш «кочевник»? Что, если в нише — Поэт? В следующую секунду в мозгу пронеслись все возможности. Поэт видел меня по телевизору. Он сделал свой выбор. Темный проем оказался по пути, между мной и отелем «Уилкокс». Назад дороги не было. Развернувшись, я перешел улицу, спешно направившись в бар. Меня остановил резкий звук автомобильного сигнала. Я отпрыгнул назад, даже не успев осознать, что никакой опасности не было. Машина пронеслась своей дорогой, оставив позади смех подростков, ехавших мимо в двух полосах от меня, но заметивших издали, что я представляю неплохой объект для шутки. Заказав бокал «светлого с темным», на сей раз с порцией куриных крылышек, я купил в автомате пачку сигарет. Зажег спичку, чтобы прикурить зажатую между губ сигарету, и тут заметил, как дрожат мои пальцы. На стене бара висело зеркало. «Ну и что, собственно?» — спросил я себя и выпустил в отражение струю голубого сигаретного дыма. * * * В баре я просидел часов до двух, покинув его в компании остальных «крепких орешков», резонно предположив, что вместе идти безопаснее. Быстро сориентировавшись в толпе изрядно набравшихся посетителей и определив троих особенно пьяных, что направлялись в сторону «Уилкокса», я последовал за ними, держась в нескольких ярдах. Подозрительную нишу мы прошли по противоположной стороне Сансет, и, взглянув на темный проем двери через четырехполосную улицу, я не разобрал, есть там кто-нибудь или нет. Задерживаться не стоило. Напротив «Уилкокса» я отстал от спутников и рысцой перешел через дорогу, направляясь к отелю. Сбитое волнением дыхание пришло в норму, едва я оказался в холле и увидел перед собой лицо знакомого портье. Несмотря на поздний час и дозу достаточно крепкого пива, при мысли оказаться в роли жертвы усталость куда-то исчезла. Оказавшись в номере, я сразу разделся и лег, выключив свет и понимая тщетность своей попытки заснуть. Минут через десять одолела бессонница, так что свет пришлось снова включить. Хорошо бы отвлечься. Придумать уловку, чтобы дать мозгам отдых, а телу — нормальный сон. Я сделал то, что делал уже много раз: вынул компьютер и, положив его поверх сумки и включив в телефонную розетку, загрузил программу. Войдя в сеть «Роки», я увидел, что почты в ящике нет, да я и не ждал никаких сообщений, просто привычные действия меня успокаивали. Просмотрев новостные рассылки, я обнаружил краткое упоминание о своей статье в ленте Ассошиэйтед Пресс. Завтра статья вызовет взрыв или настоящее землетрясение. Мое имя станет известно редакторам всех газет от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса. Надеюсь, так будет. Выйдя из соединения с сетью, я отключил модемную связь и успел пару раз разложить на экране пасьянс, как вдруг почувствовал новое беспокойство, словно что-то потерял. В поисках источника я заглянул в сумку от ноута, чтобы проверить, на месте ли гостиничные счета, так удачно позаимствованные в Фениксе. Их не оказалось. Перерыв всю сумку, я ничего не обнаружил. Схватив наволочку, вывернул ее содержимое на пол, но внутри лежала только одежда. — Черт! — сказал я неожиданно громко. Закрыв глаза, я попытался восстановить в памяти все, что делал с бумагами в самолете. Сперва я с ужасом вспомнил, как сунул их в карман за сиденьем. Потом показалось, что, поговорив с Уорреном, полистал счета, прежде чем совершить остальные звонки. Наконец я отчетливо вспомнил, что положил их в карман компьютерной сумки, едва самолет начал заходить на посадку. Итак, я точно не оставлял бумаги на борту. Оставалась лишь одна возможность: кто-то вошел в мою комнату и похитил распечатки. Немного походив по комнате, я так и не решился ни на какие действия. Получалось, что придется заявлять о пропаже похищенной мной же чужой собственности. И куда мне с этим обратиться? В расстроенных чувствах я открыл дверь номера и направился в холл, чтобы поговорить с ночным портье. Тот всматривался в журнал под названием «Высшее общество», на обложке которого красовалось фото обнаженной красотки. Девица искусно прикрылась одними руками, да так удачно, что журнал разрешили продавать с лотка. — Послушайте, никто не заходил в мой номер? Дернув плечами, портье отрицательно покачал головой. — Никто? — Я видел поблизости только одного человека, вернее даму, и она была вместе с вами. И вас я тоже видел. Все. Секунду я продолжал смотреть на него, ожидая, не будет ли продолжения. Он молчал. — Хорошо. Вернувшись к двери, я решил изучить замочную скважину, нет ли на ней следов отмычки. Понять это оказалось непросто. Царапин около скважины хватало, но они могли возникнуть и многие годы назад. И разумеется, я не отличил бы вскрытый замок от невскрытого, даже если от этого зависела бы моя жизнь. И все равно я таращился на скважину. Кажется, я сходил с ума. Я подумал было рассказать Рейчел о том, что комнату обыскали, да только возникло то же самое препятствие. Не хотелось, чтобы она узнала о моем проступке. В памяти снова всплыла история, пережитая давно, на спортивной трибуне, и некоторые более поздние сюжеты. Я лег не раздеваясь. Постепенно на меня навалился сон, и, почти засыпая, я представил себе, как в комнату входит Торсон и роется в моих вещах. Заснув, я продолжал чувствовать, насколько зол на него. Глава 37 Очнулся я от грубого стука в дверь. Продрав глаза, увидел, как сквозь занавески пробивается слабый утренний свет. Понятно, солнце уже встало и мне тоже пора подниматься. Надев штаны, я открыл дверь, застегивая пуговицы на рубашке и даже не заглянув в глазок. А вот за дверью оказалась совсем не Рейчел. — Уже утро, сачок. Проснись и пой, сегодня работаешь со мной. Пора идти. Я тупо уставился на Торсона. Агент вошел внутрь и пнул ногой дверь, с грохотом ее затворив. — Эй! Есть здесь кто-нибудь? — Работать с тобой? Что ты имеешь в виду? — Только то, что сказано. У твоей девочки есть одно маленькое дело. Агент Бэкус распорядился, чтобы сегодня ты находился при мне. Должно быть, мое лицо отразило мысль об этой перспективе. — Меня это тоже не радует, — заметил Торсон. — Однако я поступаю так, как приказано. Если хочешь, оставайся в постели хоть до вечера, меня это не расстроит. Но я доложу... — Уже одеваюсь. Дай немного времени. — Пять минут. Жду тебя в машине. Опоздаешь — дело твое. Он ушел, и я посмотрел на часы. Восемь тридцать, не так и поздно, как показалось сначала. Вместо отведенных пяти минут сборы заняли у меня десять. Сунув голову под холодный душ, я подумал о перспективе провести с Торсоном весь день. Вот хреновина! Потом стал гадать о поручении Бэкуса: куда и зачем услали Рейчел и почему Бэкус не подключил меня к ее заданию? Выйдя из комнаты, я быстро поднялся к двери Рейчел и постучал. Тишина. Прислушавшись, не услышал ни звука. В комнате ее не было. Торсон стоял, облокотившись о багажник, и ждал моего появления. — Опаздываешь. — Да, извините. А где все же Рейчел? — Извините, мистер отдыхающий, об этом лучше говорить с Бэкусом. Похоже, он твой гуру или, скорее, рабби. — Послушай, Торсон, у меня есть имя, понятно? Если не хочешь произносить его вслух — пожалуйста, но избавь меня от иных обращений. Я опоздал потому, что звонил своему редактору с объяснениями, где обещанная статья. И он не обрадовался. Подойдя к двери со стороны пассажира, я должен был ждать, пока ее откроют. Показалось, что Торсону хотелось тянуть время как можно дольше. — Мне по фигу, что чувствует по утрам твой редактор. Торсон сказал это через крышу машины, прежде чем сесть за руль. Внутри я заметил два закрытых стаканчика с горячим кофе. Пар, исходивший от них, немного затуманил лобовое стекло. Я посмотрел на них тоскливым взглядом наркомана, но сдержался и ничего не сказал. Скорее всего они были частью той игры, которую Торсон приготовил для нас обоих. — Один кофе — твой, мистер... гм, Джек. Если предпочитаешь со сливками и сахаром, загляни в бардачок. Он завел мотор. Я посмотрел сначала на агента, потом снова на кофе. Потянувшись, Торсон взял один из стаканчиков и снял крышку. Сделав маленький глоток, он попробовал, не слишком ли кофе горячий. — О-о, — сказал он. — Я пью черный и горячий. Как и моя женщина. Взглянув на меня, он подмигнул «как мужчина мужчине». — Давай, Джек, бери свой кофе. Я не хочу, чтобы он разлился по салону, когда мы поедем. Я взял второй стаканчик и тоже открыл. Машина медленно тронулась с места. Я осторожно попробовал кофе, словно царский виночерпий. Вкус показался неплохим, да и кофеин быстро добрался до нервных окончаний. — Спасибо. — Без проблем. Я сам с трудом завожусь по утрам. А что случилось, трудная ночь? — А у тебя что, легкая? — Обычная. Могу отдохнуть где угодно, даже в таком гадюшнике. Спал я хорошо. — И лунатизм не мучил? — Лунатизм? Что ты хочешь сказать? — Знаешь, Торсон, спасибо, конечно, за кофе и за заботу, но я уверен, что именно ты слил информацию Уоррену. А также что ты вчера вечером обыскивал мою комнату. Торсон свернул к обочине, отмеченной знаком «для доставочного транспорта». Переведя селектор в стояночное положение, он повернулся ко мне. — Что ты сказал? Что ты бормочешь? — Что слышал. Ты же был в моей комнате. Возможно, я не смогу доказать, хотя, если Уоррен снова опубликует нечто через мою голову, придется идти к Бэкусу и сказать ему то, что я сказал тебе. — Послушай меня, сачок. Видишь этот кофе? Это мое предложение к перемирию. Было. Хочешь — выплесни мне в лицо. И с этим покончено. Только я не имею понятия, о чем ты толкуешь, и наконец, я вообще не разговариваю с репортерами. Точка. С тобой я треплюсь потому, что насчет этого есть особый приказ. Так и не иначе. Воткнув передачу, Торсон решительно вклинился в поток автомобилей, что сопровождалось гудками недовольных водителей. Горячий кофе обжег пальцы, но я не проронил ни слова. Некоторое время мы ехали молча, оказавшись вскоре в глубоком ущелье из стекла и бетона. Бульвар Уилшир. Мы приближались к Сансет. Кофе перестал казаться приятным, и я снова нахлобучил на стаканчик крышку. — Куда мы едем? — К адвокату Гладдена. Потом придется посетить Санта-Монику и сообщить тем двум красавцам копам, что за мешок с дерьмом они упустили прямо из собственных рук. — Да, я читал «Таймс». Они не знали, что за человек оказался в их руках. Не за что их винить. — Да-а, ты прав, никто их и не обвиняет. Похоже, я преуспел в стремлении спустить его предложение о мире прямо в канализацию. Торсон обиженно замкнулся в себе. Его обычное состояние, насколько я мог судить, пусть и наступившее по моей вине. — Слушай, — произнес я, поставив кофе на пол салона и разведя руками в извиняющемся жесте. — Мне искренне жаль. Если в случае с Уорреном или в остальных подозрениях я ошибался, тогда извини. Что делать, приходится смотреть на веши с той позиции, в которой находишься. Если я не прав, значит, не прав. Последовало гнетущее молчание. Показалось, что мяч пока на моей половине поля и нужно сказать что-то еще. — Больше ни слова об этом, — солгал я. — И кажется, ты переживаешь из-за меня и Рейчел? Извини, так вышло. — Сказать по правде, не стоит извиняться. Мне нет до тебя дела, как нет дела до Рейчел. Она так не думает и, конечно, поделилась с тобой. Увы, она ошибается. Кстати, оказавшись на твоем месте, я предпочел бы развернуться и слинять от нее куда подальше. С ней постоянно случается «что-то еще». Попомнишь ты мои слова. — Посмотрим. И я тут же выкинул услышанное из головы. Как бы не так: впустить его комплексы в мои собственные мысли о Рейчел... — Джек, ты никогда не слышат про «Раскрашенную пустыню»? Я удивился. — Да, название слыхал. — Видел хоть раз? — Нет. — Знаешь ли, если связался с Рейчел, значит, ты попал. Она — это та же «Раскрашенная пустыня». Прекрасная на вид, да вот... Джек, за этой красотой нет ничего и холодно, как в той пустыне ночью. Захотелось ответить так, чтобы пришлось побольнее, однако в последнюю секунду я остановился, ощутив в его словах лишь горечь и злость. — Она решит позабавиться с тобой, — продолжил Торсон. — И начнет валять с тобой дурака, как с игрушкой. То захочет с тобой быть, то расхочет. И наконец исчезнет, рано или поздно. Она от тебя уйдет. Я продолжал молчать. Отвернувшись, просто смотрел в окно, чтобы не видеть Торсона даже боковым зрением. Через пару минут, свернув на гаражную стоянку к одному из офисных зданий, он сообщил, что мы приехали. * * * Наведя справки в просторном холле юридического центра Фуэнтеса, мы оба молча проследовали в лифт и поднялись на седьмой этаж, где увидели дверь, первую по правой стороне, с отделанной красным деревом табличкой «Юридическая контора „Краснер и Пикок“». Войдя внутрь, Торсон предъявил секретарше свое удостоверение и жетон, спросив, где можно увидеть мистера Краснера. — Простите, но сегодня мистер Краснер участвует в утреннем заседании. — Вы уверены? — Совершенно точно. Он представляет обвинение. Вернется после ленча. — Вернется куда? И где заседает суд? — Вернется сюда. А сейчас мистер Краснер в здании уголовного суда. * * * Перегонять машину мы не стали, добравшись до уголовного суда пешком. Обвинение заседало на пятом этаже, в огромном зале, отделанном мрамором, вместившем довольно много народу: адвокаты, обвиняемые, родственники обвиняемых. Торсон подошел к одной из помощниц, сидевших в первом ряду за барьером, и спросил, кто из присутствующих адвокат Артур Краснер. Она указала на коротышку с редкими рыжими волосами и словно налитым кровью красным лицом. Тот стоял у перил, ограждавших место для выступающих, разговаривая с другим мужчиной, в добротном костюме, без сомнения, тоже юристом. Торсон приблизился к ним, что-то неразборчиво бормоча о еврейских гномах с неразменными шиллингами в карманах. — Мистер Краснер? — спросил он, бесцеремонно вмешавшись в разговор. — Да, что вам угодно? — Можно на два слова? И лучше пройдемте в холл. — Представьтесь, пожалуйста. — Я дам объяснения в коридоре. — Можете объясниться здесь, в противном случае в холл вы пойдете один. Торсон раскрыл свой бумажник, продемонстрировав удостоверение и жетон. Я увидел, как беспокойно забегали маленькие поросячьи глазки Краснера. — Так, хорошо. Полагаю, вы уже поняли, в чем суть разговора, — сказал Торсон. Посмотрев на второго адвоката, он добавил: — Надеюсь, вы нас простите? В коридоре Краснер продолжил свою адвокатскую буффонаду: — Ладно, у меня слушание через пять минут. О чем это вы? — Мне показалось, вы уже поняли, — заметил Торсон. — Вопрос об одном из ваших клиентов, Уильяме Гладдене. — Никогда о нем не слышал. Краснер сделал попытку проскользнуть мимо нас и вернуться в зал суда, но Торсон невозмутимо протянул руку и жестко приставил к груди адвоката. — Я бы попросил, — сказал Краснер. — Вы не имеете права ко мне прикасаться. Не трогайте меня. — Вы знаете, о чем речь, мистер Краснер. У вас будут серьезные неприятности, поскольку именно вы утаили правдивые данные об этом человеке. — Вы заблуждаетесь. Я не имел понятия, кто он на самом деле. Это дело рассматривалось на основании известных мне фактов. Кем бы он ни оказался, меня, как адвоката, это не интересовало. Нет и быть не может подобной улики, и меня нельзя заподозрить в особом умысле. — Не мелите воду в ступе, советник. Поберегите аргументы для судьи. Где Гладден? — Не имею представления. И если бы даже имел... — То не сказали бы нам? Это неправильная позиция, мистер Краснер. Если позволите, я кое-что вам расскажу. Прочитав записи вашего выступления в защиту мистера Гладдена, я понял, что они создают о вас дурное впечатление. Конечно, если вы понимаете, что я имею в виду. Не кошерное впечатление. Что, вероятно, вызовет проблемы. — Не знаю, о чем вы говорите. — Как случилось, что после ареста он позвонил именно вам? — Не знаю. Я не спрашивал. — Его направили? — Полагаю, да. — Кто? — Не знаю. Я же сказал, что не интересовался. — Вы педофил, мистер Краснер? Вас интересуют маленькие девочки или маленькие мальчики? Может, и те и другие? — Что? Мало-помалу аргументы Торсона заставили адвоката отступить к мраморной стене, и Краснер заметно сник. Держа перед собой папку с бумагами, он словно пытался защититься. Но одних бумаг явно недоставало. — Ты же знаешь, что я имею в виду, — продолжал мой напарник, нависая над Краснером. — Отвечай, почему из всех городских юристов Гладден выбрал именно тебя? — Я же вам отвечаю! — заверещал Краснер, привлекая взгляды находившихся поблизости. Понизив голос до шепота, адвокат продолжил: — Не знаю, почему он выбрал меня. Просто позвонил по телефону, а мой номер есть в справочнике. Это свободная страна! Торсон помедлил, словно предлагая адвокату говорить, но тот замолчал. — Вчера, просматривая материалы, я обратил внимание, что Гладден вышел на свободу уже через два часа пятнадцать минут после заседания суда. Как же он успел внести залог? Ответ простой: в тот момент деньги уже были у вас. Нет? Тогда вот в чем вопрос: как вы получили деньги, если Гладден находился в тюрьме всю ночь? — Электронным переводом, это законный путь. Вечером мы обсудили мой гонорар и возможную величину залога, а на следующее утро он сделал перевод. Мне даже не понадобилось этим заниматься. Я... Вы не имеете права стоять здесь и обливать меня грязью. — Я имею право делать то, что должен. И ты мне охеренно не нравишься. Я уже проверил, что имеет на тебя местная полиция. Я много узнал о тебе, Краснер. — О чем это вы говорите? — Не догадываешься? Скоро поймешь. Они идут к тебе, коротышка. Из-за тебя этот подонок ходит по улицам. И ты только посмотри, что он делает! — Я не знал! — извиняющимся тоном проговорил Краснер. — Конечно, никто ничего не знал. У тебя есть телефон? — Что? — Те-ле-фон. Мобила есть? Торсон шлепнул свободной рукой по папке, которую держал адвокат. Его движение заставило Краснера нервно дернуться. — Да-да, есть. Телефон у меня есть. Но вы не... — Уже лучше. Доставай его и звони секретарше. Пусть она распечатает информацию об электронных переводах на твой счет. Скажи ей, что я буду в конторе минут через пятнадцать и сниму копию. — Вы не имеете права... У меня свои расчеты с... в том числе и с данным клиентом. Хранить тайну я обязан по закону, и не важно, что он совершил. Я... Торсон снова шлепнул рукой по папке, прервав речь Краснера на полуслове. Было очевидно, что агенту нравится шпынять недомерка. — Давай же звони. Тогда я сообщу местным, что ты нам помог. Звони скорее, или следующую жертву повесят прямо на тебя. Потому что ты знаешь, о ком и о чем мы толкуем. Краснер нехотя кивнул и полез в свою папку за телефоном. — Так-то лучше, советник, — сказал Торсон. — Вижу, вы уловили суть. Пока Краснер звонил в контору и дрожащим голосом отдавал распоряжения, Торсон стоял молча, наблюдая за ним. Мне еще не приходилось видеть, чтобы роль «плохого» полицейского играли с таким профессионализмом, особенно в отсутствие напарника, то есть «хорошего» полицейского. Не знаю, восхищало меня мастерство Торсона или шокировало, но из вальяжного позера Краснер превратился в дрожащее желе. Как только адвокат сложил мобильник, Торсон задал вопрос о сумме перевода. — Шесть тысяч долларов. — Пять в счет залога и одна вам, за услуги. Как же так? Почему не выжать из него больше? — Он сказал, будто это все, что есть. Пришлось поверить на слово. Я могу идти? На лице Краснера появилось просительное, даже виноватое выражение. Прежде чем Торсон успел ответить, дверь зала приоткрылась, и из нее высунулся судебный пристав. — Арчи, тебе дают слово. — Спасибо, Джерри. Не дожидаясь комментария Торсона, адвокат сунулся было к двери. Тут его снова остановила рука агента, опять же толчком в грудь. В этот раз Краснер не стал сетовать, что его коснулись. Просто затормозил, глядя в пространство перед собой. — Арчи... Надеюсь, можно называть тебя так? Тебе нужно подумать о душе. Конечно, если она у тебя есть. Тебе ведь известно многое, намного больше, чем ты нам рассказал. Чем больше времени ты тратишь впустую, тем больше шансов, что потратишь зря, ни за что ни про что, всю свою гребаную жизнь. Подумай об этом на досуге, а потом обязательно позвони. Достав визитную карточку, агент опустил ее Краснеру в боковой карман пиджака, легонько по нему похлопав. — На обороте отмечен мой местный номер. Позвони как-нибудь. Потому что если я получу информацию от кого-то еще, а потом узнаю, что этой информацией располагал и ты... Тогда, советник, я буду беспощаден. Охеренно беспощаден. Отступив, Торсон освободил дорогу, и адвокат осторожно скользнул к двери зала суда. * * * Торсон снова заговорил, когда мы вышли на улицу. — Как думаешь, он понял? — Думаю, да. Придется подежурить у телефона. Он позвонит. — Увидим. — Могу я задать вопрос? — Какой? — Ты действительно проверял его данные у местных копов? Торсон заулыбался, но не ответил. — Откуда известно, что он педофил? — Простая догадка. Педофилы — обитатели Интернета. Причем они всегда находят в сети окружение, состоящее из им подобных. У них есть телефоны, компьютеры, средства коммуникации. Выглядит это так, словно они хотят противостоять всему обществу. Непонятое меньшинство, мать их... Я предположил, что Гладден нашел адвоката по сети, на какой-нибудь из электронных досок объявлений. Видимо, попадание в десятку. И, судя по виду, Краснер сильно испугался. Если бы не это, никаких электронных переводов он бы не выдал. — Скорее всего да. А возможно, он действительно не знал, с кем связался. Может, у него проснется совесть и не даст спокойно наблюдать, как убьют кого-то еще? — Думаю, ты не много общался с адвокатами. Минут десять спустя мы уже стояли у лифта, покинув контору «Краснер и Пикок». Торсон держал в руках распечатку об электронной трансакции на сумму шесть тысяч долларов. — Банк находится в Джексонвилле, — произнес он, не отрывая взгляда от бумаги. — Мы перешлем данные Рейч. Я отметил, что он использовал уменьшительное имя. Прозвучало как очень личное. — Почему ей? — Потому. Она во Флориде. Оторвавшись от распечатки, Торсон взглянул на меня и Довольно заулыбался: — Как? Я тебе не говорил? — Нет, ты мне не говорил. — Да-а, как же... Бэкус услал ее туда сегодня утром. Рейчел поручено допросить Горация Гипнотизера и поработать с нашими ребятами во Флориде. Послушай-ка, давай найдем телефон и позвоним в управление. Может, они сумеют передать ей номер счета быстрее. Глава 38 Всю дорогу от центра до Санта-Моники я молчал, думая о Рейчел. Для чего она во Флориде? Совершенно непонятна причина, по которой Бэкус отправил ее туда. Ведь ему пришлось снять Рейчел с передовой линии следствия, проходящей здесь, в Лос-Анджелесе. По-моему, вариантов имелось всего два. Один — ее наказали, возможно из-за меня, отстранив от основного расследования. Второй — в ходе дела наметился новый перелом, о сути которого я еще не знал или, что более вероятно, мне о нем ничего не сказали. Хотя и тот и другой варианты казались плохими, я предпочитал остановиться на первом. Торсон вел машину, о чем-то глубоко задумавшись. Возможно, он просто устал от моего общества. Однако, едва припарковавшись у здания полицейского департамента Санта-Моники, он тут же ответил на мой еще не высказанный вопрос: — Нужно забрать у них вещи Гладдена, изъятые при аресте. Понадобятся все улики. — И нам позволят это сделать? Я хорошо знал, как ревниво относятся к вмешательству ФБР в небольших отделах полиции. Бюро там не в почете. — Увидим. Дежурный по группе детективов сообщил, что Констанция Дел-пи находится в суде, но ее напарник, Рон Суитцер, скоро объявится. Скоро. Оказалось, это минут десять пассивного ожидания. Время, которое с трудом можно высидеть на месте, что особенно актуально для Торсона. Мелькнула даже мысль, что и ФБР вообще, и воплощение конторы в лице Торсона в частности не приемлют ожидание как таковое. И особенно агенту не хотелось ждать значкиста-отличника, обладателя золотой бляхи местного отделения. Наконец появившись, Суитцер встал за стойку рядом с дежурным и спросил, чем конкретно он может быть полезным. Искоса взглянув на меня, он, по всей видимости, рассудил, что моя борода и одежда не вяжутся с его представлениями о ФБР. Соответственно он не выказал симпатии и не сделал жеста, который можно было бы расценить как приглашение пройти в его офис. Торсон ответил тем же самым, коротко и согласно своим представлениям о хороших манерах. Достав из внутреннего кармана сложенный листок, он развернул его и выложил на стойку перед дежурным. — Это опись имущества, обнаруженного при аресте Уильяма Гладдена, также известного под именем Гарольда Брисбена. Я прибыл, чтобы указанное имущество изъять. — О чем вы? — О том, что я уже сказал. Этот случай находится в компетенции ФБР и связан с общенациональным расследованием, проводимым по делу Уильяма Гладдена. Нам требуется мнение экспертов о тех предметах, которые вы изъяли. — Минуточку, мистер Агент. У нас есть свои эксперты, и мы ведем собственное расследование против этого человека. Полиции нет необходимости передавать улики кому бы то ни было. По крайней мере без судебного постановления или распоряжения окружного прокурора. Торсон глубоко вздохнул. Показалось, что он играет хорошо заученную роль, которую ему приходилось исполнять бесчисленное множество раз. Роль хулигана, что врывается в маленький городишко и дает прикурить местным пай-мальчикам. — Во-первых, как известно нам обоим, ваше дело довольно-таки говенное. И во-вторых, мы не говорим об уликах как таковых. У вас есть фотокамера и кулек конфет. И пока они не свидетельствуют ни о чем. Что касается обвинений, то они исчерпываются неподчинением полиции, вандализмом и загрязнением водоема. Как вообще сюда вписывается фотокамера? Суитцер собрался возразить, но явно замялся, затрудняясь с ответом. — Подождите здесь, пожалуйста, — сказал он, отворачиваясь от барьера. — Детектив, у меня нет целого дня в запасе, — произнес ему в спину Торсон. — Я пытаюсь поймать преступника. Нехорошо, что он все еще в бегах. Суитцер с раздражением крутнулся на месте: — Что вы имеете в виду? Что это еще, на хер, за намеки? Торсон воздел руки кверху в примирительном жесте: — Только то, что вы сами хотите услышать. Продолжайте движение, детектив, и позовите своего начальника. Мне придется поговорить с ним. Суитцер ушел, вернувшись минуты через две в сопровождении мужчины десятью годами старше, фунтов на тридцать плотнее и вдвое более сердитого. — Что еще за проблемы? — спросил он отрывистым невыразительным голосом. — Здесь нет проблемы, капитан. — Лейтенант. — Да все нормально, лейтенант, просто ваш сотрудник немного растерялся. Я только что разъяснил ему, что ФБР вмешалось в расследование преступлений Уильяма Гладдена и работает в настоящий момент рука об руку с полицией Лос-Анджелеса, как и с другими департаментами полиции по всей стране. Рука бюро дотянулась и до Санта-Моники. Тем не менее детектив Суитцер полагает, что, пытаясь удержать при себе изъятые у мистера Гладдена предметы, он помогает расследованию и аресту мистера Гладдена. На деле же он лишь препятствует нашим усилиям. Я искренне удивлен подобным обращением. Здесь, рядом со мной, находится представитель средств массовой информации, законный участник расследования, и думаю, что ему не стоило бы видеть нечто подобное. Торсон кивнул в мою сторону. Суитцер и лейтенант дружно уставились прямо на меня. Я взбесился: надо же, сумел и это приплести! Лейтенант перевел взгляд обратно на Торсона. — Послушайте, мне непонятно, зачем вы намереваетесь изъять предметы. Я же видел опись. Это камера, солнечные очки, сумка для фотоаппаратуры и кулек конфет. Ни пленок, ни фотографий. Для чего ФБР эти предметы? — А вы провели их лабораторное химическое исследование? Лейтенант взглянул на Суитцера, который едва покачал головой, словно это был какой-то тайный знак. — Мы собираемся сделать анализ, лейтенант, — пояснил Торсон, — чтобы определить, не обработаны ли конфеты каким-либо препаратом. Что касается камеры... мы не вполне в этом уверены, однако в процессе следствия были обнаружены некоторые фотографии. Я не могу открыть вам всех обстоятельств, скажу лишь то, что это в высшей степени противозаконные снимки. Суть в дефектах, выявленных на изображении. Они вроде отпечатков пальцев и могут указать нам на конкретную фотокамеру. Можно сличить их с теми, что сделаны той же оптикой. Для этого необходима сама камера. Если позволите ее забрать, мы сличим снимки и докажем, что именно этот человек делал фотографии. А это позволит предъявить ему дополнительные обвинения и даст возможность точно определить, за что он понесет ответственность. Вот почему нам нужны его вещи. На самом деле, господа, мы все добиваемся одной цели. Лейтенант ничего не ответил. Подумав минуту, он повернулся к стоявшему позади Суитцеру и сказал: — Проследи, чтобы подписали передаточную ведомость. Суитцер понуро последовал за лейтенантом, не протестуя и только бормоча под нос о доводах Торсона, не понятых им до вмешательства лейтенанта. Как только они скрылись в кабинете, я подошел ближе к Торсону, так чтобы он услышал мой шепот: — В следующий раз, прежде чем использовать меня подобным образом, предупреждай заранее. Хотя все равно противно. Торсон фыркнул: — Хороший следователь использует любые доступные ему средства. Ты вполне доступен. — Что, это правда — насчет камеры и фотографий? — Прозвучало весомо, разве нет? Единственным способом, которым Суитцер старался сохранить лицо, стало наше десятиминутное ожидание в коридоре при передаче изъятого у Гладдена. Наконец коп появился с картонной коробкой, подтолкнув ее в нашу сторону по ограждению. Затем детектив попросил Торсона подписать передаточную опись. Агент собрался было открыть коробку, но тут Суитцер предостерегающе поднял руку, останавливая его. — Там находится все. Просто подпишите бумаги, и я вернусь к работе. Извините, некогда. Торсон, как полководец, выигравший целое сражение, оставил это столкновение за детективом и подписал документ. — Поверим тебе на слово. Все там. — Знаете, когда-то я собирался стать агентом ФБР. — Что же, не стоит жалеть об этом. Не все могут пройти тесты. Суитцер слегка покраснел. — Дело не в тестах. Просто я решил остаться человеком. Торсон поднял руку и оттопырил указательный палец, изображая пистолет. — Хороший мальчик. Удачного дня, детектив Суитцер. — Эй, — сказал Суитцер на прощание, — если вашим ребятам из бюро понадобится что-то еще, не важно, что именно, подумайте хорошенько, прежде чем позвонить. * * * По дороге к стоянке я не мог не съязвить: — Кажется, ты никогда не слышал, что мух лучше ловить на сахар, чем на лимон. — Зачем же переводить сахар на мух? Торсон так и не открыл коробку до тех самых пор, пока мы не оказались в машине. Он снял крышку, и я увидел пластиковый пакет, в котором лежали все упомянутые предметы, а также запечатанный конверт с надписью: «Конфиденциально. Только для ФБР». Торсон вскрыл конверт и достал из него фотографию. Снимок оказался моментальным, сделанным камерой типа «Поляроид», вероятнее всего, в тюрьме. Зад мужчины был сфотографирован крупным планом, причем руками ягодицы развели в стороны — так, чтобы снять четкий и глубокий вид ануса. Мгновение Торсон смотрел на снимок, а потом кинул его через сиденье назад. — Странно, — сказал он. — Удивляюсь я: ну для чего Суитцеру дарить нам фото своей матери? Коротко засмеявшись, я ответил: — Да, это самый глубокий пример сотрудничества спецслужб из когда-либо виденных мной. Торсон или не расслышал, или просто не захотел отреагировать на мою реплику. Лицо его приняло озабоченное выражение, а затем он достал из коробки пакет с фотокамерой. Я видел, как он внимательно ее разглядывал. Потом взял в руки. Его лицо помрачнело еще больше. — Гребаные уроды, — отчетливо произнес Торсон. — Да они сидели на фактах все это время. Я снова посмотрел на камеру. Дизайн выглядел довольно нелепым. Конструкция напоминала «Поляроид», но почему-то с хорошей сменной оптикой. — Что такое? В чем дело? — Ты не понимаешь, что это такое? — Нет, а что? Торсон не ответил. Нажав на кнопку, он включил камеру. Затем стал изучать дисплей на задней крышке. — Ни одного снимка. — Что это такое? Он снова молчал. Положив камеру обратно в коробку, агент закрыл ее крышкой и завел двигатель. * * * От здания полицейского департамента Торсон мчался словно на реактивной тяге. Остановившись на заправке около бульвара Пико, он выпрыгнул из машины, еще качавшейся от его резкого торможения. Подскочив к телефону, набрал длиннющий номер и, как я успел заметить, не бросил в автомат ни одной монетки. Ожидая ответа, Торсон достал блокнот и ручку. Я увидел, как он сказал что-то в трубку и сделал пометки в блокноте. Когда агент снова начал набирать номер, не кидая в автомат монет, я догадался: он звонит в справочную по бесплатному номеру 800. Меня так и подмывало подойти ближе, чтобы услышать его разговор, но Торсон продолжал делать записи в блокноте. Решив повременить, я с минуту наблюдал ту же картину, после чего подумал о содержимом коробки, полученной от Суитцера. Мне захотелось открыть ее и самому взглянуть на камеру. Впрочем, я тут же подумал, что этим могу рассердить Торсона. — Не поделишься ли, что происходит? — спросил я, как только мой напарник вернулся в машину. — Конечно, ведь ты все равно докопаешься до этого сам. Открыв коробку, он снова достал камеру. — Знаешь, что это такое? — Ты уже спрашивал. Фотокамера. — Правильно. Важно, какого типа эта камера. Он повернул аппарат так, чтобы я увидел значок компании-производителя, нанесенный на лицевой стороне. Небольшая буква "Д" голубого цвета. Похожий значок я видел на компьютерах «Диджи-тайм». Ниже я заметил название камеры — «Ди-джи-шот-200». — Джек, а ведь камера цифровая. Этот дремучий идиот Суитцер даже не понял, что за хреновина ему досталась. Остается надеяться, что, возможно, еще не поздно. — Я не врубаюсь. Наверное, я тоже дремучий кретин, но не объяснишь ли, что... — Ты знаешь, как устроена цифровая камера? — Ну, в ней нет фотопленки. У нас была такая в редакции. — Правильно, в ней нет пленки. Вместо пленки изображения записываются в микрочип. Затем их скачивают в компьютер, редактируют, увеличивают и все такое, после чего печатают. В зависимости от класса камеры, а у нас в руках одна из лучших, в комплекте с оптикой от «Никона» вы можете получать снимки самого высокого качества. Ясные изображения с фактурой, почти неотличимой от реальных объектов. Я тоже видел снимки, сделанные цифровиком, в редакции «Роки». Торсон определенно знал, что говорил. — Что сие означает? — Есть два соображения. Вспомни, что я говорил о педофилах. Насчет их сетевой природы. — Да. — Итак, мы почти наверняка знаем, что в распоряжении Гладдена есть компьютер. Из-за того факса, так? — Так. — А теперь мы знаем, что у него имелась цифровая камера. С ее помощью, имея модем — тот, что он использовал для передачи факса, — Гладден мог отправлять снимки куда угодно, по всему миру. Любому, имеющему компьютер, телефон и программное обеспечение. До меня дошло через секунду. — Он посылал им фотографии детей? — Нет, он торговал фотографиями детей. В этом и состоит моя догадка. Вопрос, на который мы не имели ответа: за счет каких денег он жил? Откуда счет в Джексонвилле, с которого он перевел деньги? Ответ понятен. Поэт зарабатывал, продавая фотографии детей. Возможно, в том числе и снимки детей, которых убивал. Кто знает, он мог торговать и фотографиями убитых копов... — И что, находятся люди, которые... Я не стал договаривать. Глупый вопрос. — Занимаясь работой, которую сейчас делаю, я выяснил одно: есть потребность, следовательно, будет и рыночный спрос. На все, что угодно. И кстати, самые черные из твоих мыслей вовсе не уникальны. На все, на самое ужасное, на такое, что ты едва можешь вообразить, найдется потребитель... Чем бы оно ни было. Извини, я должен позвонить. Нужно пройти весь список дилеров. — А что за второе соображение? — Что? — Ты сказал, есть два соображения... — А-а, это нарушение ритма событий. Оч-ч-чень важное нарушение. Если только мы не опоздаем из-за мудаков из Санта-Моники, которые зажали чертову камеру и просто сели на улику своей жопой. Раз доходы Гладдена зависели от продажи снимков прочим педофилам, значит, после ареста и конфискации камеры он остался без крайне необходимого ему оборудования. Торсон бросил крышку от коробки на сиденье между нами. — И он должен купить новую камеру, — добавил я. — Вижу, ты ухватил суть. — Ты решил обзвонить дилеров, продающих такие камеры. — Да ты соображаешь, сачок. Как случилось, что подался в репортеры? На этот раз я не стал обижаться на кличку. В его словах не было прежней злости. — Я вызвонил «Диджи-тайм» по справочной и узнал телефоны восьми дилеров, продающих такие камеры в Лос-Анджелесе. Думаю, он купит именно эту модель. К ней есть весь комплект. Нужно звонить и пройтись по списку. У тебя есть четвертак? Я пустой. Я дал ему монету, и Торсон выпрыгнул из машины, снова направившись к телефону. В голову пришло, как агент будет звонить Бэкусу, докладывая о своем успехе. Сидя в машине, я думал, что Рейчел заслужила это куда больше. Торсон вернулся через несколько минут. — Мы уже проверяем трех дилеров. Все здесь, в западной части. Остальные пять точек Боб отдал Картеру и местным ребятам из управления. — Этими камерами торгуют под заказ или со склада? Торсон снова вклинился в поток машин, направляясь на восток по Пико. Между делом он сверился с одним из адресов, записанных в блокноте. — Некоторые держат камеры на складе. В случае если их нельзя доставлять быстро. Так ответил оператор из «Диджи-тайм». — Тогда чего ради мы несемся? Прошла неделя. Он купил свою камеру. — Может, да, а может, нет. Иногда в ход идет интуиция. Видишь ли, это недешевая камера, и обычно такое оборудование продают комплектом, вместе с программным обеспечением для скачивания и редактирования фотографий, кабелем для подключения к компьютеру, сумкой из натуральной кожи, хорошей вспышкой и тому подобными дополнениями. В итоге сумма набегает приличная, возможно, тысяч пятнадцать. Но... Тут он поднял вверх палец, отмечая важность следующего замечания. — Предположим, у нас уже есть все эти прибамбасы и необходима только камера. Не нужны ни кабель, ни софт — вообще ничего. И что, если, выложив шесть тысяч в уплату залога и услуг адвоката, вы страдаете от нехватки наличных и не только не нуждаетесь в аксессуарах, а просто не в состоянии их купить? — Тогда вы купите камеру под заказ и сохраните кучу денег. — Правильно. На этом и строится моя догадка. Думаю, если внесение залога вывернуло карманы Гладдена так, как об этом рассказал наш шустряк адвокат, то сейчас ему приходится экономить каждый доллар. Если он найдет камеру взамен прежней, то ее привезут под заказ. Я бы поставил на это все свои деньги. Торсона немного заносило, и я боялся попасть под влияние его эйфории. Однако, уловив настроение агента, я начал смотреть на напарника более объективно. Вероятно, для таких мгновений он и жил. Ради моментов истины, ради полной ясности и понимания. Или для ощущения, что это он достиг цели. — Макэвой, мы идем вперед, на мины, — вдруг спокойно произнес он. — Надеюсь, ты приносишь удачу, и мне не хотелось бы опоздать. Я кивнул. Несколько минут мы ехали молча, прежде чем я задал еще один вопрос: — Откуда ты знаешь столько про цифровые камеры? — Так уже случалось. Кстати, это становится все более и более распространенным делом. В Квонтико даже появился специальный отдел, занимающийся компьютерными преступлениями. Интернет-преступностью. Большая часть дел связана с порнографией, с преступлениями против детей. Они выпускают внутренний бюллетень, чтобы держать в курсе всех сотрудников. Вот я и в курсе. Я снова кивнул. — В одном бюллетене упоминалась пожилая учительница из Корнелла, штат Нью-Йорк. Однажды утром она проверяла почту на своем компьютере и обнаружила в письме вложение, которое не смогла открыть. Женщина попыталась его распечатать и получила нечеткое, но вполне разборчивое черно-белое изображение мальчика лет десяти в компании с пожилым мужчиной. Она обратилась в полицию, и там пришли к выводу, что сообщение попало к ней по ошибке. Ее почтовый адрес составляли только цифры, так что отправитель вполне мог переставить местами пару цифр адреса, нужного ему на самом деле. В любом случае путь письма быстро отследили и вышли на пожилого инвалида, педофила с исключительно длинным «послужным» списком. Что характерно, из Лос-Анджелеса. Выследили его очень быстро и тут же повязали. Первое «цифровое» задержание. Тот человек держал в своем компьютере более пятисот фотографий. Господи, он уже собирался купить жесткий диск вдвое большей емкости. Так вот, на снимках были дети разного возраста, из разных социальных слоев, делавшие то, что не должен делать ни один нормально развивающийся ребенок. Удачно завершенное дело. Он получил пожизненный срок, без всяких скидок. Снимал камерой «Диджи-шот», только сотой серии. Эта история прошла в бюллетене ФБР за прошлый год. — А почему фото, распечатанное учительницей, оказалось некачественным? — спросил я Торсона. — У нее не нашлось хорошего принтера. Ну, сам знаешь, обычно используют цветной принтер и специальную фотобумагу. А у нее не было ничего. * * * Первые две точки оказались пустышками. Один магазин не продавал «диджи-шотов» уже две недели, а во втором за последнее время купили целых две. Но обе приобрел заметный в Лос-Анджелесе человек, художник, чьи коллажи из моментальных снимков давно получили известность и украшали многие музеи мира. Художнику захотелось сменить технологию, и он двинулся в сторону «цифры». Торсон даже не стал записывать его данные. Последним в нашем списке числился обычный уличный фотомагазин на бульваре Пико «Дата имаджинг», который находился в двух кварталах от торгового центра «Уэствудский павильон». Припарковав машину под знаком «Стоянка запрещена», Торсон радостно засмеялся и сказал: — Это здесь. Точно. — Откуда ты знаешь? — Проходной магазин на оживленной улице. Остальные — скорее бюро, где принимают заказы. Гладден умен и предпочтет уличный магазин. Здесь больше отвлекающих внимание факторов. Люди проходят мимо, входят и выходят, что постоянно переключает внимание; это как раз на руку тому, кого мы ищем. Он не хочет, чтобы его запомнили. Магазин оказался небольшим, в демонстрационном зальчике стояли два стола и нераспакованные коробки. Здесь же находились два круглых стенда с компьютерными дисплеями и видеомониторами, а рядом с ними — стопки каталогов. За одним из столов сидел лысеющий мужчина в очках с толстыми стеклами. Он смотрел прямо на нас — с того момента как мы вошли. Другой стол выглядел необжитым, и за ним никого не было. — Скажите, вы менеджер? — спросил Торсон. — Не то чтобы менеджер, я владелец магазина. — Мужчина гордо встал с места и громко захохотал. — И владелец, и служащий номер один. Мы не стали смеяться, поэтому, тут же прекратив ржать, он спросил, что нам нужно. Торсон показал свой бумажник с жетоном. — ФБР? Это показалось хозяину магазинчика непостижимым. — Да. Вы торгуете фотокамерами «Диджи-шот 200»? — Да, конечно. Одна из лучших моделей. К сожалению, их нет на складе. Последняя ушла на прошлой неделе. У меня внутри все сжалось. Мы опоздали. — Я получу еще одну, дня через три-четыре. Конечно, если бы я знал, что это для людей из ФБР, возможно, заказ доставили бы в два дня. Без дополнительной платы, конечно. Он смеялся и кивал, но глаза его беспокойно бегали за толстыми стеклами очков. Мужчина явно нервничал, разговаривая с людьми из ФБР и не зная, что, собственно, происходит. — И вас зовут... — Олин Кумбс. Я хозяин. — Да, вы уже сказали. Так, мистер Кумбс, я не собираюсь ничего покупать. Как имя купившего эту камеру, «Диджи-шот», на прошлой неделе? — Гм... — Он насупил брови, вероятно, рассуждая, не спросить ли о законности подобного вопроса. — Конечно, ведь я регистрирую продажи. Думаю, смогу что-то найти. Кумбс сел на место и открыл ящик стола. Он перебирал стоявшие там папки, пока не нашел ту, которую искал. Затем достал из нее лист бумаги и положил на стол перед собой, повернув текст к Торсону. Нагнувшись, тот стал изучать список, и я увидел, как агент закачал головой из стороны в сторону. Посмотрев на листок, я тоже изумился огромному количеству всего, что продается вместе с камерой «Диджи-шот». — Меня интересует не это, — сказал наконец Торсон. — Я ищу человека, который, как мы предполагаем, закажет одну лишь камеру, без всяких принадлежностей. Скажите, а в течение последней недели вы продали только одну камеру с оптикой? — Гм, точнее говоря, не совсем. Одну с доставкой. Фактически оплачены еще две, но их мы не получили и поэтому не доставили. — Так они еще не доставлены вам? — Да, их привезут только завтра. Утром в магазин придет машина. — Скажите, хотя бы в одном из случаев был заказ только на камеру? — Фотокамеру? — Ну, понимаете, без дополнительного оборудования. Без программного обеспечения, без кабеля, без комплекта. На голую камеру. — Ах да, голую. Гм, по правде говоря, есть. С этими словами Кумбс снова полез в ящик и вытащил папку с пружиной, в которой торчало несколько розовых бланков. Он начал откалывать их по одному, читая про себя. — Есть такой заказ, его сделал мистер Чайлдс. Заказал только камеру с объективом, ничего более. Заплатил вперед, наличными. Девять девяносто пять плюс налог с продаж штата Калифорния. Итого... — Оставил ли он телефон или адрес? Дыхание мое остановилось. Это он. Это Гладден. Ирония, с которой выбрано имя, не могла остаться незамеченной. По спине побежал знакомый холодок. — Нет, ни телефона, ни адреса, — ответил Кумбс. — Для себя я оставил пометку: «Мистер Уилтон Чайлдс позвонит, чтобы узнать о прибытии заказа». Он свяжется со мной завтра утром. — И потом придет за заказом сам? — Да, если он в городе, то должен будет зайти. Как я уже сказал, адреса клиент не оставил, значит, мы не можем отправить ему покупку. — Не помните ли, мистер Кумбс, как клиент выглядел? — Как выглядел? Думаю, могу вспомнить. — Можете ли описать внешность? — Белый, я это помню точно... Он... — Волосы светлые? — Гм... нет. Он был темноволосый. И еще у него отрастала борода. — Возраст? — Лет двадцать пять — тридцать. Новость, явно хорошая для Торсона. Возраст подходящий, и к тому же совпадало остальное. Торсон махнул рукой в сторону второго стола. — Кто-нибудь здесь сидит? — Пока нет. Этот бизнес не так доходен. — Значит, не будете возражать, если мы займем этот стол? Глава 37 В воздухе висело явственное, почти электрическое напряжение. Все сгрудились вокруг стола, стоявшего в конференц-зале. Как только Бэкус принял тревожный звонок от Торсона, он тут же перенес штаб операции из отеля «Уилкокс» сюда, в офис ФБР в Уэствуде. Кстати, из окна открывался красивейший пейзаж, поистине на миллион долларов. Мы находились на семнадцатом этаже правительственного здания, в помещении для конференций, откуда хорошо видна панорама всего города. Я отчетливо видел Каталина-Айленд, будто плывший в золотом от закатного солнца океане. Часы показывали четыре тридцать по тихоокеанскому времени. Совещание специально назначили на столь поздний час, чтобы дать Рейчел возможность оформить и запустить по инстанциям разрешение, а затем ознакомиться в банке Джексонвилля с продвижением средств на счете Гладдена. В конференц-зале находились Бэкус, сопровождаемый Торсоном и Картером, Томпсон, еще шесть местных агентов, которых никому не представили, и я. Центр в Квонтико уже висел на проводе, как и другие управления, задействованные в расследовании. Возбуждение охватило всех, в том числе и тех, кого мы не могли видеть. Из громкоговорителя послышался голос Брасс Доран: — Мы начнем наконец? И вот Бэкус, сидевший в центре стола и ближе всех к микрофону, призвал к порядку. Перед ним на пюпитре лежал схематичный план магазина «Дата имаджинг» и прилегавшего к нему квартала, включая бульвар Пико. — Народ, пришло время действовать. Мы долго работали ради этого момента. Поэтому давайте обсудим детали и перейдем к действию так, чтобы сделать свое дело хорошо. Он встал. Возможно, на него тоже подействовала обстановка. — У нас есть приоритетная линия расследования, и сначала мы хотим услышать, что скажут Рейчел и Брасс. До этого, однако, я дам слово Торсону, пусть кратко обрисует то, с чем мы приходим к завтрашнему дню. Пока Торсон вещал захваченной его рассказом аудитории про то, что мы сделали за день и какие факты выяснили, я думал о своем. Я представил себе положение Рейчел. Как она одна, в двух с половиной тысячах миль от расследования, сидит в Джексонвилле и слушает рассказ человека, нелюбимого и, возможно, ею презираемого, говорящего о решительном переломе, произведенном лично им в ходе ее расследования. Мне хотелось бы с ней перемолвиться, подключившись к консоли, да только я не мог это сделать в присутствии двадцати пяти других слушателей. Подумал, не узнать ли у Бэкуса ее телефон, чтобы позвонить после совещания, хотя знал, что не сделаю и этого. Наконец вспомнил про пейджер. Непременно вызову ее попозже. — Мы уже сняли свою группу по критическим ситуациям с прикрытия Томаса, — продолжал Торсон. — Там оставлен отряд из местного полицейского управления, и численность его удвоена. Также мы перенацелили своих людей, чтобы задействовать их в задублированной операции для обеспечения ареста преступника. Первым делом на телефоны магазина «Дата имаджинг» поставили определители звонка. Имеются мобильный приемник и светодиодное табло для мониторинга звонков по двум линиям магазина. Управление дает нам своих людей для быстрого реагирования. Мы намереваемся засечь звонок этого субъекта сразу, едва он захочет проверить, доставлена ли камера. После определения адреса туда будут направлены наши люди. И если удастся задержать Гладдена на проводе достаточно долго, последует стандартная процедура ареста. Вопросы есть? — Будет ли поддержка с воздуха? — спросил один из агентов. — Мы над этим работаем. Говорят, можно рассчитывать на одну вертушку, но мы просим две. Далее, шаг второй, на случай, если не удастся определить, где он находится. В самом магазине «Дата имаджинг», для краткости предлагаю называть его «ДИ», останутся двое — я и владелец, Кумбс. Получив звонок от Гладдена, мы сообщим, что камеру привезли и можно ее забирать. Попробуем узнать, в какое время он планирует зайти. Хотя тут нельзя пережать, а то возникнут подозрения. Если подозреваемый проскочит сквозь первое сито, то по плану мы должны ждать его в магазине. Магазин оборудован средствами наблюдения, кстати, у нас уже есть и звук и картинка. Он входит, я просто отдаю ему камеру и отпускаю восвояси. Будьте любезны, еще один довольный клиент. Арест произойдет в момент, когда Дон Сэмпл, возглавляющий нашу группу по критическим ситуациям, решит действовать и лично даст команду. Несомненно, это первый случай, когда подозреваемый дает нам такую возможность. По нашему предположению, его автомобиль будет стоять поблизости. Впрочем, вы все знаете правила действий в непредвиденных ситуациях. Вопросы? — Почему не взять гада за задницу прямо в «ДИ»? — По общему мнению, Кумбса придется оставить в торговом зале, чтобы не спугнуть объект. Камеру он заказывал у хозяина магазина, стало быть, Кумбс нам нужен. Хотя не следовало бы подпускать подозреваемого слишком близко к гражданскому лицу. Кроме того, в небольшом магазине нельзя разместить больше одного агента, иначе преступник почует опасность. Так почему не отдать ему камеру, проведя задержание на улице, где ситуацией можно управлять гораздо лучше? Попеременно отбирая друг у друга слово, Торсон, Бэкус и Сэмпл изложили все детали плана. Кумбсу определили место в его магазине, где вместе с хозяином будет работать Торсон, обслуживая в течение дня реальных клиентов. В момент, когда внешнее наблюдение доложит о появлении человека, чьи данные покажутся хотя бы отдаленно схожими с описанием Гладдена, Торсон займет место Кумбса за прилавком и, став живцом, будет ждать появления клиента. В это время Кумбс укроется в помещении своего небольшого склада, примыкающего к магазину «ДИ». За Гладденом в магазин зайдет еще один агент, задачей которого будет подстраховка действий Торсона. Внутреннее пространство магазина окажется в поле зрения видеокамер. Задача наблюдения за прилегающей к магазину территорией будет возложена на неподвижных или перемещающихся с места на место агентов, готовых к любым неожиданностям с момента обнаружения Гладдена. Дополнительно по кварталу мимо магазина начнет курсировать машина с агентом-женщиной, переодетой в форму лос-анджелесской парковочной инспекции. — Думаю, не стоит напоминать, как опасен этот человек, — заметил Бэкус. — Завтра каждому из вас потребуется определенный запас житейской мудрости. Берегите себя и своего напарника. Вопросы есть? Немного выждав, чтобы не мешать желающим высказаться агентам, я спросил: — Что, если «Диджи-шот» завтра не привезут? Доставка намечена, но это не факт, а только слова Кумбса. — Хм, да-а, хороший вопрос, — сказал Бэкус. — В отделе интернет-преступности Квонтико есть такая же камера, и мы попросили срочно доставить ее сюда, в Лос-Анджелес, сегодня же вечером. Не стоит испытывать судьбу. Можно использовать свою камеру, независимо от наличия той, что предназначена магазину «ДИ». К тому же в нашей стоит «жучок» — на случай если, не дай Бог, объект от нас ускользнет. Мы получим шанс его выследить. Еще вопросы? — Нет ли других идей? Что, если не брать его сейчас? Судя по голосу, донесшемуся из спикерфона, вопрос задала Рейчел. — Как это? — Станем адвокатом дьявола. Похоже, стопроцентный шанс на то, что Гладден от нас не уйдет. А это дает редкую возможность наблюдения за серийным убийцей с близкого расстояния, с получением информации о способе его охоты выбора жертвы. Бесценный опыт, с точки зрения наших исследований. Вопрос вызвал бурную реакцию среди агентов. — Рисковать? А вдруг мы его потеряем и Гладден убьет кого-то еще, ребенка или полицейского? — отверг ее предложение Торсон. — Нет, спасибо, особенно учитывая присутствие здесь «четвертой власти». Все дружно заняли сторону Торсона. Очевидно, монстров вроде Гладдена, пусть даже этот объект и заслуживает особого внимания, должны исследовать исключительно в тюремной камере. Ущерб от его возможного бегства много тяжелее, чем выгоды, которые можно получить, наблюдая за преступником на свободе. — Так, народ, с этого момента план утвержден, — произнес Бэкус, закрывая тему. — Мы приняли во внимание все альтернативы, и, по моим ощущениям, выбранный нами путь — наиболее отработанный и безопасный. Итак, начинаем действовать. Рейчел, что ты можешь нам сообщить? Наблюдая за жестами и движением собравшихся в комнате агентов, можно было видеть, как центр их внимания быстро переместился от Бэкуса и Торсона к белому телефону, стоявшему на столе. Почти все они склонились вперед, прислушиваясь к спикерфону, и даже стоявший до этого прямо Бэкус опустил обе ладони на поверхность стола, опершись на руки. — Пожалуй, я начну с банка, — заговорила невидимая мне Рейчел. — Бумаги передали всего полтора часа назад, и времени было в обрез. Предварительно могу сказать, что есть данные по электронным переводам в три «наших» города: Чикаго, Денвер и Лос-Анджелес. Даты соответствуют. Деньги он получал в указанных городах спустя день после их перечисления: либо накануне, либо на следующие сутки после совершения убийства-наживки. В Лос-Анджелес сделано два перевода. Один совпадает с моментом внесения залога, на прошлой неделе. Вторая сумма переведена в субботу, причем в платежке значится двенадцать тысяч долларов. Деньги оба раза выданы одним и тем же банком, «Уэллс Фарго», на бульваре Вентуры, что в Шерман-Оакс. Я пришла к выводу, что имеется еще один надежный путь его поимки — в случае, если завтра он не придет за камерой. Можно проследить за счетом и перехватить Гладдена в момент, когда он решит получить перевод. Единственная проблема в том, что счет почти исчерпан. Осталось тысячи две долларов. — С новой камерой он заработает сколько захочет, — сказал Торсон. — Теперь относительно источников для пополнения счета, — продолжила Рейчел. — Довольно интересная информация, хотя проработать ее по-настоящему не было возможности... Гм, скажу одно: за последние два года на счет поступило в общей сложности сорок пять тысяч долларов. Причем деньги поступали из самых разных мест. Это Мэн, Техас, Калифорния — из Калифорнии даже несколько сумм, — Нью-Йорк. Список совершенно не совпадает с городами, где произошли убийства. К тому же я обнаружила перекрывающиеся трансакции. В прошлом ноябре переводы из Нью-Йорка и Техаса пришлись на один и тот же день. — По всей вероятности, депозиты шли не от владельца счета. По крайней мере большая их часть, — заметил Бэкус. — Очевидно, это платежи, — вмешалась по конференц-связи Брасс. — Деньги, вырученные от продажи фотоснимков. А переводы приведут нас к покупателям. — Именно так, — отозвалась Рейчел. — Следует ли нам... Можно ли отследить эти трансакции, чтобы выйти на заказчиков фотоснимков? — спросил вдруг Томпсон. — Гм... — Рейчел немного замялась, не желая договаривать прежде, чем выскажется кто-то из агентов. — Попробовать надо, но вряд ли стоит рассчитывать на многое. Если у вас наличные, можно зайти в любой банк и оплатить любые услуги электронным переводом. Достаточно знать реквизиты получателя. Разумеется, придется оставить свои данные, как отправителю... Так ведь никому не придет в голову спрашивать документы, если вы платите, а не снимаете деньги со счета. Покупатели детской порнографии, а возможно, и чего-то гораздо худшего, скорее всего не станут указывать настоящие имя и адрес. — И это правда. — Рейчел, что дальше? — спросил ее Бэкус. — Что еще сообщишь по счету? — В данных владельца указано почтовое отделение. Местное отделение и, возможно, ящик служат для пересылки корреспонденции куда-то еще. Проверить смогу завтра утром. — Ладно. Что доложишь о Горации Гомбле? Может, отложим на потом, чтобы сделать более обстоятельный анализ? — Нет, лучше по основным моментам я пройдусь сейчас, их немного. Мой старый приятель Гораций не особенно обрадовался встрече. Мы немного повздорили, и все же потом в нем взыграло эго. Гомбл подтвердил, что обсуждал применение гипноза с Гладденом, когда они оба сидели в одной камере. Как он в итоге признал, уроки гипноза были платой за работу Гладдена над апелляцией. Дальше этих признаний он не пошел. Мне кажется... Даже не знаю, как сказать... — О чем ты, Рейчел? — Я не уверена. Кажется, он что-то знает о преступлениях Гладдена. — А ты ему не рассказывала? — Нет, об этом я молчала. Тем не менее он догадался, что мой приезд имел ясную цель, и похоже, знает больше, чем говорит. Возможно, Гладден делился своими планами, перед тем как исчезнуть из Рейфорда. То есть мог рассказать о Белтране. Точно не известно. К тому же Гомбл мог видеть сегодняшний выпуск Си-эн-эн, если в тюрьме есть кабельное. Они посвятили большой сюжет статье Джека Макэвоя. Передачу я смотрела в аэропорту. Разумеется, в ней не было и малейшего намека на связь Поэта с именем Гладдена, однако Гомбл мог домыслить недостающее. Си-эн-эн вновь использовала сюжет, снятый в Фениксе. Если Гомбл посмотрел передачу, а потом появилась я, он понял все, без единого вопроса с моей стороны. Так я впервые услышал о своей статье. В самом деле, о ней я совершенно позабыл — наверное, из-за череды бурных событий, происходивших с самого утра. — Существует ли вероятность постоянной связи Гладдена и Гомбла? — спросил Бэкус. — Думаю, нет, — ответила Рейчел. — Я поговорила с охранниками. Переписка Гомбла фильтруется: как входящая, так и исходящая. Впрочем, ему удалось получить место в тюремном распределителе. Как я понимаю, там есть возможность получать тайные послания с воли. Однако сомневаюсь, чтобы он на это пошел. После семи лет, проведенных за решеткой, он наконец неплохо устроился. Хорошая работа в небольшом офисе. Вероятно, он отвечает и за снабжение тюремного буфета, что дает определенное влияние в таком сообществе. У него отдельная камера и свой телевизор. Я не вижу повода к общению с Гладденом, да и Гомбл не станет рисковать положением. — Хорошо, Рейчел. Что-нибудь еще? — Это все, Боб. Минуту все сидели молча, переваривая услышанное. — Итак, пора заняться моделью поведения, — проговорил Боб. — Брасс, ты готова? — Конечно, Боб. Все взгляды снова устремились на телефон. — Профиль сходится к единому целому, и Бред добавит еще кое-что, пока мы тут обсуждаем. Как нам представляется сейчас... Мы имеем... В общем, это может быть ситуацией, когда преступник возвращается к человеку, послужившему источником его несчастий, к тому, кто совратил его, положив тем самым начало перверсии и аномальным фантазиям, что стали двигать убийцей уже во взрослом возрасте. Это воспроизведение модели отцеубийства, знакомой нам по многим прошлым случаям. Дальше придется сосредоточиться почти исключительно на убийствах во Флориде. Здесь мы впервые наблюдаем преступника в действии, в поисках своего «преемника». Им оказывается мальчик, Габриэль Ортиз, являющийся объектом внимания Клиффорда Белтрана, того самого «отца», что сначала принуждал нашего преступника к сожительству, а затем отбросил прочь. И именно чувство, что он брошен, утвердившееся в сознании Гладдена, могло вырасти в необходимую, с нашей точки зрения, внутреннюю мотивацию. Гладден сначала устранил новый объект притязаний своего мучителя, после чего опять вернулся к моменту падения и снова убил, теперь уже насильника. Эта ситуация напоминает мне, если хотите, «изгнание бесов» или, скорее, спонтанную элиминацию, отречение от всего плохого, что случилось в его жизни. На некоторое время все примолкли. Наверное, Бэкус и остальные агенты ждали, что Брасс продолжит рассказ. Первым заговорил сам Бэкус: — А затем, и это подразумевается, убийца повторял преступление снова и снова. — Верно, — сказала Брасс. — Убивая своего насильника, Белтрана, раз за разом. И достигая таким путем внутреннего спокойствия. И конечно, это спокойствие не могло продолжаться долго. Ему требовалось возвращаться все в ту же точку и убивать. Другие жертвы, детективы, не были виноваты ни в чем. И вообще, чтобы оказаться избранными, они не делали ничего, кроме их собственной работы. — Что насчет убийств-наживок в других городах? — спросил Торсон. — Эти жертвы не соответствуют архетипу Габриэля Ортиза, самого первого из убитых. — Я более не считаю это важным, — ответила Брасс. — Важно, что затем Поэт нацеливался на детектива — хорошего детектива и опасного врага. Таким образом ставки росли, и одновременно росло облегчение, достигаемое при убийстве. И коль скоро убийства, игравшие роль наживки, оставались необходимыми, они стали рядовым делом. Он использовал детей, чтобы зарабатывать деньги. Вспомните о фотоснимках. По мере того как группа начинала представлять важность предстоящего финала или нового поворота расследования, всеми агентами овладевало мрачное напряжение. На них явно давили знания об ужасе, творящемся иногда в этом мире. Казалось, это лишь частный случай. И все же где-то найдется место и для других подобных. И оно действительно находилось. — Продолжай работать, Брасс, — подытожил ее выступление Бэкус. — Желательно побыстрее получить твой рапорт по психопатологии. — Буду стараться. Э-э-э... И еще одно. Новость хорошая. — Тогда не тяни резину. — Я нашла в архиве файл, заведенный на Гладдена шесть лет назад, после нашего визита в тюрьму, в рамках проекта по изучению насильников. Там не оказалось ничего, чего мы не знали бы о нем в настоящее время. Однако там была одна фотография. — Да, помню, — отозвалась Рейчел. — Охрана пустила нас в жилой блок после того, как их заперли по камерам, чтобы сделать снимок этих двоих, Гладдена и Гомбла, в их камере. — Да, это он и был. На фотографии видны три книжные полки, расположенные над туалетом. Вероятно, полки общие, то есть книги читали оба заключенных. На фото хорошо различимы корешки книг с названиями. Могу предположить, что большая часть юридической литературы принадлежала Гладдену, и он пользовался ею для работы над апелляциями. Кроме того, на полке стояли «Судебная патология» Ди Майо, «Техника исследования места преступления» Фишера и «Психопатологическое профилирование» Роберта Бэкуса-старшего. Я хорошо знакома с данной литературой и могу сказать, что Гладдену было что почерпнуть в книгах, особенно в труде Бэкуса-старшего. Возможно, отсюда он узнал, как совершать убийство-наживку и как сделать место преступления отличным от остальных. Поэтому и дала сбой наша система. — Ё-моё, — сказал Торсон. — Что за хрень... А откуда у него такая литература? — Допускаю, что по закону он имел право доступа к книгам, чтобы готовить апелляцию, — ответила Доран. — Помните, он ведь даже выступал в суде, защищая себя как адвокат. — Отлично, Брасс, — сказал Бэкус. — Надеюсь, нам это поможет. — И это пока не все. На полке стояли две другие книги. Эдгар Аллан По, «Поэмы» и «Избранные произведения Эдгара Аллана По». Боб присвистнул от удивления. — Теперь нити определенно связаны воедино. Конечно, цитаты взяты из этих книг? — Да. Точно такой же том изучил Джек Макэвой во время своих поисков. — Ясно. Нельзя ли получить копию той фотографии? — Сделаю, шеф. Радостное оживление, нараставшее в комнате и передававшееся даже по проводам, казалось почти физически ощутимым. Части мозаики постепенно становились на свои места, и все совпадало со всем. А назавтра агенты должны были уйти на задание и взять наконец этого сукина сына. «Победа!» — готов был закричать каждый, в комнате и в телефонных трубках. — Люблю, когда по утрам пахнет напалмом, — произнес Торсон. — Пахнет, как... — Тихо, ребята, — сказал Бэкус, дважды хлопнув в ладоши. — Кажется, у нас достаточно информации. Давайте будем начеку. Давайте сохраним боевой дух. Вероятно, завтра нас ждет великий день. Скажем так: великий день уже наступил. Пусть те из вас, кто слушает меня из других городов, не прекращают работу ни на час. Продолжайте делать свое дело. Когда мы арестуем этого человека, понадобятся вещественные доказательства, связывающие его со всеми преступлениями. Нам потребуется представить это суду в каждом из городов. — Если этот суд состоится, — вдруг сказал Торсон. Я взглянул на него. Ирония, только что продемонстрированная им, куда-то испарилась. Сделав каменное лицо, Торсон встал и решительно вышел из комнаты. * * * Вечер я провел один, в своей комнате, начиняя память компьютера очерком о только что прошедшем совещании. И еще я ждал звонка Рейчел. На пейджер я уже сообщат. Два раза. Наконец, в девять вечера, она позвонила. Во Флориде была полночь. — Я не могла заснуть и решила проверить, не пригласил ли ты на ночь другую женщину. Я засмеялся. — Не совсем так. Я ждал твоего звонка. Разве на пейджер не пришли мои вызовы? — Нет. Погоди-ка, проверю. Она ненадолго отошла от телефонной трубки. — Черт, он сел. Я его поменяю завтра. Извини. — Ты про пейджер или про мужчину? — Дурачок... — Итак, отчего тебе не спится? — Не могу не думать про завтрашний день. Про магазин и про Торсона. — И что? — Я завидую. Если преступника арестует он... Это мое дело, а я нахожусь от него в двух тысячах миль. — Возможно, арест произойдет не завтра. Возможно, ты успеешь вернуться. А если даже нет, то арестовывать Торсону все равно не придется. Это дело ребят из спецподразделения. — Не знаю, не знаю. Торсон не упустит шанса влезть. К тому же у меня плохое предчувствие. Что-то случится. — А некоторые скажут: у нас хорошее предчувствие, ведь этот человек больше не сможет ходить по улицам. — Знаю, знаю. И все-таки почему Гордон? Думаю, они с Бобом... Я так и не смогла добиться, зачем Боб послал меня во Флориду вместо того, чтобы отправить кого-то еще. Например, того же Торсона. Отнял у меня дело, а я ему как дура позволила. — Наверное, Торсон рассказал про нас. — Я об этом думала. Конечно, мог и настучать. Только не понимаю, почему Бэкус сделал то, что сделал, прежде не поговорив со мной. Это не его стиль. Никогда еще Боб не принимал решений без того, чтобы выслушать обе стороны. — Конечно, Рейчел, и мне жаль. И все же послушай: каждый в бюро знает, что это твое расследование. И это твоя заслуга, как было, например, в случае с машиной из «Херц». След привел нас в Лос-Анджелес. — Спасибо, Джек. Хотя это эпизод, один из многих. И вообще такая мелочь не имеет значения. Арестовать преступника — то же самое, что выйти со своей статьей раньше всех. Подробности не интересуют никого. Вряд ли я мог помочь или улучшить ей настроение. Она там, я здесь. Наедине со своими мыслями Рейчел предстояло провести ночь, и моих слов было явно недостаточно. Поэтому я сменил тему: — Однако сегодня ты нас порадовала. Похоже, что все складывается одно к одному. Мы еще не поймали этого человека, а уже знаем о нем так много... — Пожалуй, да. Скажи, Джек, после всего, что рассказала нам Брасс, не появилась ли у тебя симпатия к нему? К Гладдену то есть? — К человеку, убившему моего брата? Ты что? Нисколько. — Да? — А ты думаешь иначе? Прежде чем ответить, она долго молчала. — Я думаю о маленьком мальчике, в жизни которого могло быть много хорошего, если бы не пришел тот человек, Белтран, и не сделал то, что он сделал. Подонок, он же сам запустил Гладдена на орбиту. После всего, что им сделано, кто настоящее чудовище? Я говорила и говорю: если кто и заслужил свою участь, так это Белтран. — Конечно, Рейчел. Она нервно засмеялась. — Прости, пожалуйста. Наверное, я просто устала. Не думала, что дело пойдет в таком темпе. — Все в порядке. Я понимаю. У всего есть свои причины. У каждого преступления найдется отправная точка. Иногда это большее зло, чем само преступление, однако и последнее всегда заслуживает наказания. — Джек, ты хорошо ладишь со словами. — Я бы предпочел ладить с тобой... — У тебя есть и то и это. Тут настала моя очередь рассмеяться и сказать «спасибо». Потом наступила пауза, и на линии, соединявшей нас через две тысячи миль, не слышалось ничего. Мне было спокойно. Говорить не хотелось. — Не знаю, как близко разрешат находиться тебе, но будь осторожен. Пожалуйста. — Буду. И ты тоже. Когда планируешь вернуться? — Надеюсь, завтра после полудня. Я просила подготовить самолет к двенадцати дня. Нужно еще просмотреть переписку Гладдена и добраться до аэродрома. — Ясно. Не постараться ли тебе заснуть? — Попробую. Только мне хочется быть с тобой... — Мне тоже. Я ожидал, что Рейчел повесит трубку, но она не спешила. — Сегодня с Гордоном ты говорил обо мне? Тут я вспомнил, как он назвал ее «раскрашенной пустыней». — Нет. Был слишком напряженный день. Кажется, она не поверила, и я пожалел, что солгал. — До свидания, Джек. — Пока, Рейчел. * * * Некоторое время я размышлял о нашем разговоре. Беседа навеяла грустные мысли, хоть я и не мог вычислить их причину. Помучившись, я встал с места и выбрался из комнаты. Шел дождь. Из дверей отеля не было видно никого, кто бы меня ждал или прятался в темноте. Стряхнув ночные страхи, я рискнул выйти на улицу. Направившись в тот же паб, «Кот и скрипка», я двигался рысью, стараясь держаться поближе к домам, чтобы не промокнуть. Добравшись до заведения, заказал пиво. Народу, несмотря на дождь, набилось предостаточно. Волосы мои промокли, и в зеркале, висевшем на том же месте, я увидел свое осунувшееся лицо. Под глазами отчетливо выделялись круги. Я дотронулся до бороды так же, как тогда Рейчел. Покончив с первой порцией «светлого с темным», сразу взял вторую. Глава 40 К утру понедельника ароматизатор выгорел до конца. По комнатам Гладден перемешался, натянув тенниску на голову, чтобы она закрывала рот и нос. Он выглядел как грабитель банков Старого Запада. Гладден опрыскал себя духами, обнаруженными в ванной, и также окропил ими всю квартиру, словно святой водой. Парфюм, как и святая вода, не помог. Вонь стояла невыносимая. Запах проникал повсюду, преследуя и словно желая загнать Гладдена в какой-нибудь угол. Но больше это не имело значения. Он уже преодолел себя, Теперь пора уходить. И стать другим. В ванной он побрился, в последний раз воспользовавшись розовой пластмассовой бритвой, найденной на краю раковины. Принял душ, не торопясь, чередуя холодную и теплую воду, затем прошел в комнату неодетым, дав коже обсохнуть. Зеркало он снял со стены в спальне заранее. Теперь оно висело в жилой комнате. Гладден принялся ходить мимо зеркала, туда и обратно. Он вилял бедрами и наблюдал за своей походкой, повторяя движения снова и снова. Удовлетворившись результатом, он заглянул в спальню. Почувствовав, как кожи коснулся холодный воздух, он одновременно содрогнулся от вони. Оставаясь у двери, Гладден смотрел на тело. Оно сильно изменилось. Труп раздулся и утратил свои очертания, прежде узнаваемые. Глаза закрыла белая пелена. Продукты разложения сочились отовсюду, даже из скальпа. Наверное, внутри уже завелись личинки насекомых. Гладден их не видел, но казалось, он слышал какие-то звуки. Они внутри. Он знал точно. Так написано в книгах. Закрывая дверь, Гладден вдруг обернулся, услышав шепот. Нет, показалось. Насекомые. Он закрыл за собой дверь плотнее и вернул полотенце на место, заткнув им щель. Глава 41 Мужчина, по нашему предположению — Уильям Гладден, позвонил в «Дата имаджинг» в среду, в 11.05. Представившись Уилтоном Чайлдсом, он поинтересовался, доставлена ли его камера марки «Диджи-шот». Трубку поднял Торсон и, как предусмотрено планом, спросил, не сможет ли мистер Чайлдс перезвонить минут через пять — десять. Торсон объяснил клиенту, что машина только что ушла, а он еще не разобрал коробки с товаром. Чайлдс сказал, что перезвонит. Тем временем Бэкус, следивший за определителем номера, быстро сообщил высвеченную на нем информацию оператору компании «AT и Т», ждавшему на связи. Сверив телефонный номер Чайлдса — Гладдена по базе данных, он сообщил, что звонят из таксофона на бульваре Вентуры в Студио-Сити. Все произошло быстро, и Торсон не успел еще повесить трубку. На место тут же отправилась группа агентов, находившаяся всего в пяти минутах езды, на Шерман-Оакс. Не включая сирен, они промчались по бульвару Вайнленд, затем свернули и оказались на бульваре Вентуры, заняв позиции вблизи телефона-автомата. Телефонная будка находилась у стены, около входа в мотель, в котором комнаты сдавались по сорок долларов за ночь. Как водится, порноканал включили в цену. К моменту их появления у телефона уже не было никого, но агенты остались ждать. Другая группа двигалась к ним с Голливудского бульвара, а в воздух поднялся вертолет, круживший пока над Ван-Найс и готовый оказаться над позицией, едва туда выдвинут наземных агентов. Агенты ждали. Ждал и я, сидя вместе с Бэкусом и Картером в машине, притаившейся в квартале от магазина. Картер уже завел мотор, готовый рвануть вперед по первой команде, лишь только наружное наблюдение заметит Гладдена. Прошло пять минут, затем десять. Ожидание сильно всех нервировало, пусть оно и было пассивным, за спинами Бэкуса и Картера. Агентам, страховавшим первую группу, вполне хватило времени, чтобы занять позиции в нескольких кварталах. Теперь в точке, где стоял таксофон, находилось уже восемь агентов. Тем не менее, когда в 11.33 телефон в магазине зазвонил снова, у автомата не оказалось никого. Бэкус нажал на кнопку рации. — У нас есть звонок. Что наблюдаете? — Никого. У таксофона пусто. — Оставайтесь в готовности. Бэкус отложил рацию и взял мобильник, одной кнопкой вызвав оператора «AT и Т». Подавшись вперед со своего сиденья, я наблюдал за его действиями и за изображением на мониторе, встроенном в приборную панель. На черно-белом экране стояла картинка из магазина, снятая широким объективом «рыбий глаз». После седьмого звонка я увидел, как Торсон поднял трубку. Хотя обе линии заранее оснастили «жучками», почему-то мы слышали только ответы Торсона. Подняв руку к объективу, он сделал жест, накручивая воображаемый круг пальцем. Я догадался: он дает понять, что звонит Чайлдс — Гладден. Бэкус снова занялся звонком, определяя адрес. Не желая спугнуть звонившего, Торсон отказался от прежней тактики затягивания разговора. Он не знал, что Чайлдс — Гладден звонит с другого номера. И по его представлениям, к звонившему уже приближались агенты ФБР. Однако дело обстояло совершенно иначе. Пока Торсон сообщал звонившему, что заказанная фотокамера «Диджи-шот-200» только что доставлена и ее можно забрать, Бэкус получил от оператора новую информацию. Звонок определился как исходящий с другого автомата, стоявшего на пересечении Голливудского бульвара и Лас-Пальмас. — Черт! — сказал Бэкус, отключая трубку. — Он на Голливудском, а я только что убрал оттуда людей. Непонятно, как Гладдену удалось нас обойти. Было ли это простое везение или тщательно продуманный план? Разумеется, неизвестно, но его спасение казалось сверхъестественным. Поэт непрерывно перемещался, избегая ячеек расставленной на него сети. Бэкус отправил на перехват подвижные группы, хотя по голосу я понял: шансов на встречу с Поэтом у них немного. Звонивший сменил позицию. Остался последний шанс: взять Чайлдса — Гладдена, когда он придет за покупкой. Если придет. Все еще оставаясь на линии, Торсон деликатно осведомился о времени, когда клиент намерен прийти за камерой. Он делал вид, что это совершенно ему безразлично. Я подумал, что Торсон хороший актер. Через несколько секунд он положил трубку. Тут же посмотрев в камеру, он тихо сказал: — Народ, поговорите со мной. Что происходит? Бэкус набрал номер магазина по мобильному. Когда он рассказывал о неудаче, я видел, как Торсон сжал кулак и несильно пристукнул им по столу. Не знаю, был ли он и впрямь разочарован или, наоборот, выразил радость по поводу предстоящей встречи с Поэтом лицом к лицу. * * * Следующие четыре часа я провел в машине вместе с Бэкусом и Картером. Что же, по крайней мере в моем распоряжении оказалось заднее сиденье, где можно вытянуться. Отлучиться пришлось только раз, когда они послали меня за кофе и сандвичами на Пико. Быстро вернувшись, я ничего не успел пропустить. День показался вечностью. Каждый час мимо магазина проезжал Картер, еще несколько раз туда заходили настоящие покупатели, и всякий раз их идентифицировали, что вызывало у всех напряжение. К четырем часам Бэкус уже обсуждал с Картером планы на следующий день, не допуская мысли, что Гладден не придет вовсе или, что хуже, все понял и запросто переиграл бюро. Тем не менее, сказав Картеру, что хочет установить переговорное устройство для связи с Торсоном, Боб добавил: — Пусть сделают к завтрашнему утру. — Будет исполнено, — ответил Картер. — Сегодня, когда закончим, я отправлюсь туда вместе с техниками. В машине наступила тишина. Вероятно, Бэкус и Картер, ветераны многих расследований, привыкли к напряжению такого рода. Для меня же время текло куда мучительнее. Несколько раз, пытаясь завести разговор, я не мог выжать из себя больше одной-двух фраз. * * * Едва стрелки перешли за четыре часа дня, как у бордюра, позади нас, припарковался автомобиль. Обернувшись, чтобы посмотреть на водителя, я вдруг увидел Рейчел. Выйдя из своей машины, она пересела в нашу, заняв место рядом со мной. — Отлично, отлично, — сказал Бэкус, повернувшись к нам. — У меня было ощущение, что ты не оставишь нас надолго. Рейчел, ты уверена, что сделала во Флориде все, что хотела? Говорил он спокойно, однако я почувствовал в его словах досаду на скорое бегство Рейчел из командировки. Похоже, Бэкус рассчитывал на ее пребывание во Флориде. — Все отлично, Боб. Здесь уже что-нибудь произошло? — Совсем ничего. События развиваются медленно и печально. Когда Бэкус отвернулся, она потянулась и сжала мою руку, опиравшуюся на сиденье. На обращенном ко мне лице Рейчел появилось выражение любопытства, и я не сразу сообразил, в чем дело. — Рейчел, проверила ли ты почту? Она отвела взгляд и посмотрела на затылок Бэкуса. Тот не стал поворачиваться, поскольку Рейчел находилась на сиденье прямо за его спиной. — Конечно, Боб, я проверила, — ответила она, в голосе зазвучало легкое недовольство. — Очередной тупик. В почтовом ящике не было ничего. По словам хозяина, все забирает пожилая женщина, которая навещает почту каждый месяц. Кстати, приходят только банковские выписки. Я считаю, женщина — скорее всего мать Гладдена. Вероятно, живет где-то поблизости, хотя найти адрес мне не удалось. — Возможно, стоило бы ненадолго остаться там и изучить ситуацию несколько лучше? Несколько секунд она молчала. Я понял, что Рейчел смутила манера, в которой Бэкус построил разговор. — Возможно, — согласилась она. — И все же я полагаю, это именно то задание, которое способны исполнить наши люди во Флориде. А я агент, назначенный вести это расследование. Помнишь об этом, Боб? — Да, помню. Некоторое время в машине висело молчание. На минуту-другую я отвернулся к окну. Почувствовав, что конфликт несколько сглажен, я посмотрел на Рейчел и вопросительно поднял брови. Снова протянув руку, она хотела коснуться моего лица, но передумала. — Ты побрился. — Да-а. Бэкус тут же обернулся, взглянул на меня, потом вернулся в исходную позицию. — Мне тоже показалось, будто что-то не так, — заметил он. — Для чего? — спросила Рейчел. — Сам не знаю, — ответил я, пожимая плечами. Ожила рация, и сквозь эфир донесся хриплый голос: — Посетитель. Картер ответил, нажав на кнопку микрофона: — Кто теперь? — Белый, лет двадцати, волосы светлые. В руках коробка. Машину не наблюдаем. Направляется или к дверям «Дата имаджинг», или к следующим, там парикмахерская. Одно из двух. Неподалеку от фотомагазина, к западу, находился такой салон. С восточной стороны располагался заброшенный склад. Наружное наблюдение весь день сообщало о потенциальных посетителях, и большая их часть направлялась в салон, чтобы подстричься, и вовсе не интересовалась цифровыми фотоаппаратами. — Он заходит. Наклонившись вперед, на мониторе я увидел человека, вошедшего в торговый зал. Черно-белое изображение захватывало весь магазин, искажая пространство. Фигура выглядела мелкой и недостаточно четкой, не позволяя идентифицировать вошедшего как Гладдена. Всякий раз, едва в магазин заходил посетитель, у меня перехватывало дыхание. Человек направился прямо к Торсону. Я заметил, как рука агента сместилась ближе к поясу, готовая выхватить оружие. — Что вам угодно? — Есть великолепные ежедневники для записей. Он начал было открывать коробку, и Торсон тут же приподнялся с места. — Я много продал всем вашим соседям. Перехватив руку мужчины, Торсон приоткрыл крышку и, изучив содержимое, произнес: — Не интересуюсь. Торговец, от выпада Торсона немного подавшийся назад, опомнился и начал обычный для такого случая разговор: — Уверены? Всего десять баксов. В магазинах их продают за тридцать или тридцать пять долларов. Это фирменный товар, такие... — Не интересуюсь. Спасибо. Торговец обратился в сторону сидевшего за своим столом Кумбса: — А вы, сэр? Разрешите, я продемонстрирую вам этот великолепный еже... — Мы не интересуемся! — рявкнул Торсон. — Будьте любезны, покиньте наш магазин. Здесь не обломится. — Понял. Ладно, вам тоже хорошей торговли. Торговец вышел из магазина. — Что за люди! — произнес Торсон. Покачав головой, он сел на место и замолчал. Неожиданно агент зевнул. Зевота оказалась заразной, вслед за ним одолев и меня, а потом — Рейчел. — Волнение доконало нашего Гордо, — прокомментировал Бэкус. Меня тоже. Захотелось восполнить урон кофеином. К этому времени дня в отделе новостей я выпил бы уже чашек шесть. А мы, из-за постоянного наблюдения, только раз сбегали за едой, и то три часа назад. Я открыл дверь. — Схожу за кофе. Кто что будет? — Не пропусти самое интересное, Джек, — поиздевался Бэкус. — Да ладно. Теперь я знаю, почему у всех копов геморрой. От сидения на... одном месте и ожидания неизвестно чего. Я вышел и наконец-то выпрямился, хрустнув суставами. Картер и Бэкус от кофе отказались. Рейчел сказала, что хочет. Я-то надеялся, что она пойдет со мной, но этого не случилось. — Какой ты любишь? — спросил я, заранее зная ответ. — Черный, — ответила она, с улыбкой приняв мою игру. — О'кей. Скоро вернусь. Глава 42 Когда я, с четырьмя чашками кофе в картонной коробке, вошел в «Дата имаджинг», Торсон потерял дар речи. Но едва он опомнился и сообразил, что сказать, зазвонил телефон. Сняв трубку, он произнес только одно слово: — Знаю. Потом протянул трубку мне. — Это тебя, сачок. Звонил Бэкус. — Джек, уматывай к черту оттуда, немедленно! — Да, разумеется. Я просто принес ребятам кофе. Вы же видели, как Гордо клонило в сон. — Очень смешно, Джек, но давай же уходи! По нашему договору — ты делаешь так, как я говорю, а я сохраняю твои права на сюжет. А теперь, прошу, делай так, как я... У вас посетитель. Предупреди Торсона. Это женщина. Опустив трубку немного ниже, я посмотрел на Торсона. — К нам идет клиент. Правда, это женщина... Хорошо, выхожу, — сказал я, обращаясь уже к Бэкусу. Положив трубку на аппарат, я достал один из стаканчиков и поставил его перед Торсоном. Тут же сзади послышался звук открываемой двери, и на какое-то время магазин наполнился шумом уличного движения с Пико. Дверь снова закрылась, стало тише. Не оборачиваясь и не глядя на вошедшего, я направился ко второму столу, за которым сидел Кумбс. — Кофе? — Да, большое спасибо. Я поставил перед хозяином магазина вторую чашку и засунул руку в коробку, доставая из нее пакетик с сахаром, сливки и соломинку, чтобы он мог размешать. Обернувшись назад, я увидел посетительницу. Перед столом Торсона уже стояла блондинка, копаясь в большой черной сумке. Пышные волосы спадали вниз каскадом, в точности как у Долли Партон. Парик, разумеется. Высокого роста, да еще на каблуках. Короткая юбка с белой блузкой и черными чулками. Едва женщина вошла, я сразу почувствовал аромат ее духов. — Ах, — сказала она, найдя то, что искала. — Я пришла получить это для шефа. Она положила на стол перед Торсоном сложенный несколько раз листок желтой бумаги. Тот посмотрел на Кумбса, давая понять, что хозяин магазина должен взять клиентку на себя. — Гордо, ну что ты, ей-богу, — заметил я и направился к двери. Еще не дойдя до Торсона, я вдруг увидел его лицо. Он не только не ответил на мой выпад, хоть я и дважды назвал его Гордо, но даже не оторвался от желтого листка, теперь уже развернутого. Потом взгляд Торсона переметнулся на стену магазина, западную, в которой находилась видеокамера. Он смотрел на Бэкуса. Потом взглянул на женщину. Находясь у нее прямо за спиной, поверх плеча посетительницы я заметил глаза Торсона. Уже вставая с места, он раскрыв рот, будто собирался что-то сказать. Правая рука агента сместилась вверх и в сторону, к внутренней стороне куртки. Потом я увидел, как правая рука женщины вынырнула из сумки и взметнулась вверх. И тут я увидел зажатый в ней нож. Нож обрушился резко вниз, за мгновение до того, как Торсон успел вытащить руку из-под куртки. Я услышал сдавленный крик, и тут же лезвие вошло агенту в горло. Торсон стал заваливаться назад с фонтаном брызжущей из артерии крови, бьющей прямо в плечо женщине. Та уже искала что-то, наклонившись вперед. Когда она выпрямилась и повернулась ко мне, в ее руках оказался пистолет Торсона. Женского голоса уже не было. Вместо него раздался истеричный визг загнанного в угол животного мужского пола: — Стоять, суки! Направив оружие сначала на Кумбса, потом на меня, он скомандовал: — Отойти от двери, быстро. На середину, марш! Поставив на пол коробку с двумя чашками кофе, я поднял руки вверх и отошел от входной двери, направляясь к середине торгового зала. Переодетый мужик снова нацелился на Кумбса. И тот, в свою очередь, истерично запричитал: — Нет! Пожалуйста, нет, они смотрят за нами, не стреляйте! — Кто смотрит? Кто? — Они смотрят в камеру! — Кто? — Гладден, это ФБР. Я произнес это спокойным, насколько возможно, голосом. Впрочем, тональность вряд ли могла сильно отличаться от воплей Кумбса. — Они нас слышат? — Да, слышат. — ФБР! — заорал Гладден. — ФБР! У вас уже есть труп! Войдете внутрь, и вы получите еще два! Повернувшись к камере, он выстрелил три раза подряд. Видеокамера с горящим на ней красным светодиодом, до того стоявшая рядом с дисплеями, разлетелась на части, так и оставшиеся на столе. — Иди сюда! — закричал он, обращаясь ко мне. — Где ключи? — Ключи от чего? — От гребаного магазина! — Не ори. Я здесь не работаю. — А кто работает? Он направил ствол на Кумбса. — В кармане. Ключи у меня в кармане. — Иди закрой входную дверь. Попробуешь выбежать, и я прострелю тебя, как эту камеру. — Да, сэр. Кумбс сделал, как было приказано, после чего Гладден заставил нас двоих отойти к дальней стене торгового зала и сесть на пол у задней двери, блокируя это направление от возможных выстрелов. Потом он перевернул оба стола, чтобы загородить обзор или, возможно, уберечь себя от пуль, и пригнулся, спрятавшись за столом, где лежал Торсон. Со своего места я хорошо видел тело. Куртка, бывшая недавно белой, насквозь пропиталась кровью. Полузакрытые глаза не двигались. Из горла торчала рукоятка ножа. Я содрогнулся. Ведь только что Торсон дышал, и независимо от моего к нему отношения мы какое-то время были напарниками. А сейчас это лишь труп. Тут я подумал, что Бэкус, возможно, в панике. Раз видеонаблюдения больше нет, он ничего не знает о состоянии Торсона. Если посчитает, что Торсон жив, тогда скоро Боб введет в действие группу захвата, с их свето-шумовыми гранатами и прочими спецсредствами. Если же он поймет, что Торсон мертв, то, возможно, мне придется провести здесь всю ночь. — Если ты здесь не работаешь, тогда кто ты? — спросил Гладден. — Откуда я тебя знаю? Я замялся. Кто я? Сказать ему правду? — Ты из ФБР? — Нет. Я не из ФБР. Я репортер. — Репортер? Что, пришел за моей историей, да? — Да, если захочешь рассказать. А можешь поделиться с ФБР, просто дотянись до телефона. Наверное, они позвонят сами. Тут он взглянул в сторону валявшегося на полу телефона, корпуса и трубки. Из трубки доносились короткие гудки. Добраться до телефона он мог, не покидая укрытия. Гладден подтянул аппарат к себе и положил трубку на рычаг. Потом он взглянул на меня. — Я тебя вспомнил, — сказал Гладден. — Ты... Тут раздался звонок, и он снял трубку. — Говорите, — распорядился он. Наступила томительная пауза, в конце которой он ответил на все, что бы ни было сказано. — Ладно, ладно, агент Бэкус, хорошо, что мы встретились снова. Я много чего узнал о вас с момента прошлой встречи во Флориде. И о вашем отце, разумеется. Прочитал его книгу. Всегда верил, что мы встретимся... Вы и я... Как понимаете, это уже невозможно: у меня здесь два заложника. Вам придется потрахаться со мной, Боб, а мне... мне придется сделать с ними то же самое... Так что, когда войдете, вы не поверите собственным глазам. Помните Аттику? Подумайте, агент Бэкус. Подумайте, как бы с этим справился ваш отец. Теперь я должен идти. Он положил трубку и обернулся ко мне. Стащив с головы парик, Гладден сердито швырнул его через комнату. — Какого черта ты здесь делаешь, репортер? ФБР никогда не разрешает... — Ты убил моего брата. Поэтому меня взяли в группу. Гладден пристально посмотрел на меня. — Я не убил ни одного человека. — Они считают, что убил. И что бы ты с нами ни сделал, они тебя возьмут. Тебя ни за что отсюда не выпустят. Они... — Отлично, и заткнись на хер! Я не обязан слушать. Гладден снял трубку и начал набирать номер. — Пригласите Краснера, это срочно... Уильям Гладден... Да, именно тот. Пока он ждал ответа, мы молча смотрели друг на друга. Мне хотелось бы выглядеть спокойным, хотя внутри бушевала настоящая буря. Никакого другого выхода я не видел — только смерть одного из нас. Гладден же не производил впечатления человека, способного поддаться на уговоры и выйти с поднятыми кверху руками, чтобы оказаться через несколько лет на электрическом стуле или, как вариант, в газовой камере. Исход определялся лишь штатом, где вынесут приговор. Наконец Краснер взял трубку, и следующие десять минут Гладден объяснял ему суть происходящего, приходя в ярость от любого из вариантов, которые пытался предлагать адвокат. В итоге он раздраженно бросил трубку. — Иди ты на хер! Я сидел тихо, полагая каждую из проведенных минут очком, засчитанным в мою пользу. Должно быть, ФБР готовило некую акцию. Снайперы, команда спасения и все такое. За окнами постепенно угасал день. Я смотрел на улицу сквозь зеркальную витрину магазина и видел на той стороне здание торгового центра. Глаза искали на его крыше что-то вроде биноклей или ружейных стволов, однако там ничего не было. Вообще ничего. Взгляд скользнул туда и сюда по улице. Движение транспорта по ней прекратилось. Стало быть, бульвар Пико уже перекрыт. Что бы ни случилось дальше, это произойдет очень скоро. Посмотрев в сторону Кумбса, я хотел убедиться, нет ли возможности подать знак владельцу магазина, чтобы он собрался с духом. Кумбс истекал потом. Промок насквозь даже узел галстука, попавший под струйки, стекавшие с его щек и шеи. Выглядел Кумбс так, словно провел здесь вечность. Ни моральных, ни физических сил у него не было. — Гладден, покажи им себя, отпусти мистера Кумбса. Ему нечего здесь делать. — Я так не считаю. Телефон зазвонил снова. Он снял трубку и выслушал, не отвечая ничего. Затем аккуратно положил трубку на рычаг. Через секунду аппарат снова зазвонил. Гладден взял трубку и тут же нажал кнопку удержания звонка. Выбрав другую линию, он сделал то же самое. Теперь уже никто не мог нас вызвать. — Зачем так делать? — сказал я. — Дай им говорить, и они сами предложат выход. — Послушай, когда мне понадобится твой совет, я его выбью из тебя! А сейчас заткнись, пожалуйста! — О'кей. — Заткнись, я сказал! Я примирительно поднял вверх руки. — И вы, гребаные газетные уроды, пишете, не имея понятия ни о чем. Вот ты... Как тебя зовут, раз на то пошло? — Джек Макэвой. — Тебе дали жетон? — Он в кармане. — Достань. Я медленно вытащил бумажник с удостоверением «Пресса» и жетоном, а затем подтолкнул его Гладдену. Раскрыв его, он стал разглядывать документы. — Постой, я считал, ты... Денвер? Что еще за хрень? Почему ты в Лос-Анджелесе? — Я уже сказал. Из-за брата. — И я сказал. Не убивал я никого. — А как же он? Я кивнул в сторону неподвижного тела Торсона. Гладден тоже посмотрел на тело, потом перевел взгляд на меня. — Он играл свою роль. А я закончил пьесу. Таковы правила игры. — Этот человек умер. Какая, на хер, игра? Гладден поднял пистолет выше и направил ствол мне в лицо. — Если я говорю «игра» — значит, игра. Я не ответил. — Пожалуйста, — проговорил Кумбс, — пожалуйста... — Что «пожалуйста»? Лучше заткнись, пожалуйста, на хер. Ты... хм... газетчик, о чем напишешь? Конечно, в предположении, что выйдешь отсюда? С минуту я думал, причем Гладден мне не препятствовал. — Если хочешь, я отвечу так: «Почему?» Этот вопрос всегда самый интересный. Почему ты сделал это? Я хочу рассказать... Неужели из-за того человека из Флориды? Белтран, его звали так? Он насмешливо фыркнул, скорее недовольный тем, что прозвучало имя, а вовсе не тем, что я все знаю. — Это не интервью. А если и так, все равно на хер твои комментарии. Опустив взгляд на свои руки с оружием, Гладден замолк. Молчание продолжалось довольно долго. Кажется, на него подействовала ситуация: он понимал, что положение в конечном счете просто безвыходное. Собственно, путь по определению не вел этого человека никуда, и не оставляло чувство, что он это знает. Однажды след прервется в ситуации вроде той, что сложилась сегодня. Я подумал, что Гладден расслабился, и снова попробовал заговорить: — Знаешь что, позвони им и попроси, чтобы к телефону позвали Рейчел Уэллинг. Скажи, что хочешь говорить только с ней. Помнишь эту женщину? Это она приезжала в Рейфорд. Уэллинг хорошо тебя знает, и только она сможет помочь. Он отрицательно покачал головой. — Я должен был убить твоего брата, — тихо проговорил Гладден, не глядя в мою сторону. — Даже обязан. Я подождал, надеясь на продолжение. Он молчал. — Почему же? — Единственная возможность его спасти. — От чего спасти? — Разве не очевидно? — Он посмотрел на меня, в его глазах я увидел боль и гнев. — От превращения в такого, как я. Посмотри на меня! Чтобы он не стал таким! И только я собрался задать очередной вопрос, как раздался резкий звук разбитого стекла. Посмотрев в сторону витрины магазина, я увидел, как в комнату влетело что-то темное размером с бейсбольный мяч и упало рядом с перевернутым столом, за которым укрывался Гладден. Сообразив, что это, я моментально покатился в сторону, закрывая руками голову и глаза. В ту же секунду в помещении раздался оглушительный взрыв, и в мои закрытые глаза ворвалась вспышка ослепительного света. Удар, обрушившийся одновременно со вспышкой, заставил все тело сжаться от сотрясения. В ушах звенело, однако я тут же открыл глаза, замерев на месте и выцеливая Гладдена. Он еще корчился на полу, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами, зажимая руками уши. Похоже, Гладден не сразу понял, в чем дело. Я успел, по крайней мере немного, ослабить поражающее воздействие свето-шумового заряда. Гладдену же досталось почти прямое попадание. Пистолет лежал у его ног, и я бросился к оружию, не раздумывая о шансах. Едва я оказался рядом, как Гладден резко сел, пытаясь схватить пистолет одновременно со мной. Ему это удалось, и, вдвоем схватившись за рукоятку, мы стали вырывать оружие друг у друга. Моей главной целью было нажать на спусковой крючок и начать стрелять. Не важно, попаду ли я в Гладдена, только бы не попасть в себя. Я понимал, что за гранатой последует штурм. Стоит расстрелять магазин, как все кончится. Тогда я одержу верх. Большой палец левой руки удалось просунуть под предохранительную скобу спуска, но единственное, за что могла ухватиться правая рука, — это конец ствола. Пистолет находился точно между нами, на уровне груди, нацеливаясь в подбородок то ли Гладдену, то ли мне. В момент, когда я решил или, скорее, понадеялся, что нахожусь в стороне от линии выстрела, моя левая кисть резко сжала оружие, и тут же я на мгновение отпустил хват правой. Грянул выстрел, и я почувствовал резкую боль. Пуля скользнула между большим и указательным пальцами, пробивая мягкие ткани и обжигая пороховыми газами. В тот же момент послышался жалобный вскрик Гладдена. Посмотрев в его лицо, я увидел, как из носа, вернее, из того, что от него осталось, хлынула кровь. Пуля сорвала левую ноздрю, оставив глубокий след выше, на лбу. Тут же я почувствовал, как ослабла его хватка, и одним рывком, вероятно, из последних сил, окончательно завладел пистолетом. Отшатнувшись от противника, я успел услышать лишь хруст стекла под ногами и отчаянный вскрик Гладдена, когда тот сделал новый выпад, стараясь вцепиться в пистолет. Большой палец все еще находился под предохранительной скобой, и, едва Гладден попытался вырвать у меня оружие, прогремел выстрел. В этот момент наши глаза неожиданно встретились, и я прочитал во взгляде Гладдена то, что он хотел сказать. Он желал этой пули. Сразу после выстрела рука Гладдена, схватившая пистолет, обмякла, и он упал навзничь. Я увидел, что в его груди зияет отверстие. Устремленный на меня взгляд раненого казался совершенно спокойным, таким же, как в момент перед выстрелом. Словно он понял, что должно произойти. Поднеся ладонь к груди, убийца опустил глаза, глядя на эту руку и на струю крови, стекавшую из раны в пригоршню. Внезапно меня обхватили сзади и оттащили от Гладдена. Кто-то плотно держал мое запястье, а другая рука тут же забрала оружие. Подняв взгляд, я увидел мужчину в черном шлеме и в таком же комбинезоне с надетым поверх бронежилетом. В руках он держал штурмовое ружье, а за ухом виднелась гарнитура от радиопередатчика. Тонкий черный проводок микрофона торчал около рта. Посмотрев на меня сверху вниз, он нажал кнопку около уха, включив микрофон. — Мы в безопасности. Есть двое лежачих плюс двое на своих ногах. Вход разрешаю. Глава 43 Боли он не чувствовал, и это несколько удивило. Кровь, потоком лившаяся сквозь пальцы, казалась теплой и приятной на ощупь. Возникло ощущение легкости, словно он только что сдал трудный экзамен. Он сделал это. Чем бы оно ни было. Звуки почти затихли, и движение вокруг происходило неестественно медленно. Всмотревшись в обстановку, он увидел того, кто его подстрелил. Денвер. Их взгляды встретились, однако тут между ними появилось препятствие — человек в черном, это он наклонился и нацепил на его запястья браслеты. Гладден улыбнулся очевидному идиотизму. Он уходит, и наручники более не помеха. Затем он увидел ее. Женщину, склонившуюся к тому человеку из Денвера. Она взяла человека за руку. Гладден узнал женщину. Она была среди тех, кто приходил в тюрьму, тогда, много лет назад. Теперь он вспомнил. Вдруг стало очень холодно. Мерзли плечи и шея. И ноги, они совсем онемели. Он на чем-то лежал, и никому не было до него дела. Им все равно. Комната стала ярче, словно изображение в видеокамере. Он куда-то уходил и знал это. — Вот как это бывает, — зашептал он. Гладдену показалось, что никто его не услышит. Никто, кроме той женщины. На тихий звук его голоса она обернулась. Их глаза встретились, а через секунду Гладден увидел — женщина едва кивнула, словно поняла. «Что она поняла? — задумался Гладден. — Наверное, что я умираю? Что окончилось мое предназначение здесь?» Он повернул голову к ней и стал ждать. Скоро жизнь вытечет из него. Пора отдохнуть. Всему конец. В последний раз он посмотрел на женщину, но та уже перенесла взгляд на другого человека. Гладден изучающе смотрел на него, на того, кто его убил, и сквозь пульсацию собственной крови ощутил странную мысль. Человек выглядел слишком старым, чтобы иметь юного брата. Наверное, где-то вкралась ошибка. Гладден умер с широко открытыми глазами. Он смотрел прямо на человека, который его убил. Глава 44 Совершенно сюрреалистическая сцена. По торговому залу бегали люди и что-то кричали, суетясь около мертвого и не обращая внимания на умирающего. В ушах звенело, а рука пульсировала резкой болью. Казалось, все происходит не со мной, а словно при замедленном просмотре. По крайней мере именно так это запомнилось. Вдруг среди всего этого бедлама появилась Рейчел, ступая по битому стеклу будто ангел-хранитель, чтобы унести меня прочь. Присев, она взяла мою здоровую руку и слегка сжала. Прикосновение показалось мне свежим ветром, заставившим стряхнуть оцепенение. Внезапно я осознал случившееся, и меня переполнила радость — потому что я просто остался жив. Что касается мыслей о правом суде или возмездии — их, конечно, не было. Я посмотрел в сторону, где лежал Торсон. Над ним трудились парамедики. Одна из докториц села на него верхом, уперев руки в грудину, и ритмично работала всем весом своего тела, чтобы заставить сердце агента забиться. Другая держала у лица маску. Еще одна пыталась надеть на распростертое тело специальный кислородный костюм. Бэкус, стоя на коленях возле своего павшего сотрудника, сжимал его запястье и приговаривал: — Дыши, черт побери! Давай же, Гордо, дыши! Не похоже, что он послушается. Вернуть беднягу Гордона к жизни уже не удастся. Они знают это сами, однако в таких случаях никто не хочет остановиться первым. Парамедики продолжали работать. Даже когда сквозь разбитую витрину передали каталку, врач снова заняла позицию для искусственного дыхания. Руки все ходили и ходили вверх-вниз над торсом Гордона. Так они и уехали все вместе. Я видел, как Рейчел проводила процессию взглядом, не столько печальным, сколько отрешенным. Затем она посмотрела на оставшегося лежать посреди пола убийцу своего бывшего мужа. Я тоже взглянул в сторону Гладдена. Тот лежал в наручниках, и никому не было до него дела. Похоже, они просто дали ему умереть. Любые возможности допросить его, дабы узнать что-то еще, превратились в ничто, едва Гладден вонзил свой нож в горло Торсона. Гладден не мигая смотрел в потолок. Глядя на неподвижное лицо, я подумал, будто он уже умер. Внезапно губы зашевелились, и умирающий что-то сказал, трудно понять, что именно. Потом он медленно повернул голову к нам. Сначала Гладден посмотрел на Рейчел. Это длилось лишь мгновение, однако я заметил, как пересеклись их взгляды и возникло нечто вроде безмолвного общения. Или узнавания. Наверное, он ее вспомнил. Потом, так же медленно, взгляд перешел на меня. Я смотрел в его глаза и видел, как из них уходила жизнь. * * * После того как Рейчел вывела меня из магазина, машина «скорой помощи» отвезла нас в больницу «Седарс-Синай». К этому времени Торсона и Гладдена сюда уже переправили и смерть их зарегистрировали официально. В травмпункте мою рану осмотрел врач. Обработав ее шипучим составом, он зашил отверстие хирургической нитью, затем смазал ожоги какой-то мазью и наложил повязку. — Ожоги пустяковые, — сказал врач, накручивая бинт. — Об этом можно не беспокоиться. Хотя ранение весьма болезненное. Что хорошо, пуля прошла навылет и кости не задеты. Несколько хуже другое: перебито сухожилие, а значит, подвижность большого пальца сама собой не восстановится. Могу направить вас к специалисту, и он либо заштопает связки, либо сделает пластику. Правильная хирургическая помощь и терапия избавят от последствий. — Я смогу печатать на клавиатуре? — Через некоторое время. — Я имел в виду — вместо упражнений? — Да, возможно. Посоветуйтесь с хирургом. Похлопав меня по плечу, он вышел из комнаты. Минут десять я оставался в одиночестве, сидя на столе для осмотра. Затем в комнату вошли Бэкус и Рейчел. Вид у Бэкуса был такой тусклый, словно только что он наблюдал, как навсегда рухнули его великие планы. — Как ты, Джек? — спросил он. — Я в порядке. Жаль, что так вышло с агентом Торсоном. Это получи... — Понимаю. В таких делах... Все замолчали. Я посмотрел на Рейчел, и наши взгляды нашли друг друга. — А ты уверен в своем нормальном самочувствии? — Да, оно просто отличное. Правда, некоторое время не смогу печатать... Ладно, думаю, мне здорово повезло. А что с Кумбсом? — Он в шоке от случившегося. Скоро придет в норму. Я взглянул на Бэкуса. — Боб, я не мог ничего сделать. Все произошло само. И выглядело так, будто оба, Торсон и Гладден, поняли, кто есть кто. Не знаю — как. И почему Торсон не стал действовать по плану? Почему просто не отдал ему камеру? Вместо того чтобы хвататься за пистолет? — Потому что захотелось в герои, — заметила Рейчел. — Он решил задержать Гладдена сам. Или пристрелить. — Рейчел, нам это неизвестно, — сказал Бэкус. — И мы никогда этого не узнаем. Есть, однако, вопрос, на который можно найти ответ. Джек, зачем ты туда вошел? Зачем? Я посмотрел на свою забинтованную руку. Потом почесал щеку здоровой рукой. — Сам не понимаю, Боб. Я увидел, как на мониторе зевает Торсон, и подумал... Я не знаю, почему так поступил. Однажды он угостил меня кофе... Я хотел отплатить ему той же монетой. Я же не видел, что на шоу направлялся Гладден. Я солгал. Не стоило выставлять напоказ свои истинные мотивы и эмоции. Было чувство, что, если войду в магазин, туда придет и Гладден. И я хотел, чтобы он меня увидел. Без маски. Я хотел, чтобы он снова увидел лицо Шона. — Ладно, — сказал Бэкус после паузы. — Ты в состоянии поработать со стенографистом завтра? Понимаю, ты ранен, однако мы хотим подготовить твои показания и поскорее закончить с этим делом. Нужно представить бумаги окружному прокурору. Я кивнул: — Да, конечно. — Джек, ты понимаешь, с момента, когда Гладден расстрелял видеокамеру, у нас отключился и звук. Мы не знаем, что он говорил. Итак, вспомни, Гладден что-либо говорил? Я задумался буквально на секунду. Память все еще восстанавливала картины происшедшего. — Сначала он сказал, что никого не убивал. Потом признался в убийстве Шона. Да, он сказал, что убил моего брата. Бэкус неопределенно поднял брови. Потом кивнул. — Ладно, Джек, увидимся позже. Затем он обратился к Рейчел: — Хочешь доставить его в номер? — Да, Боб. — О'кей. Опустив голову, Бэкус вышел. Меня мучила досада. Не думаю, что он принял мои объяснения. Казалось, Боб мог даже обвинить меня за вмешательство в ужасающе неудачную операцию. — Что с ним будет? — спросил я у Рейчел. — Ну, первое, что придется пройти, — это холл, полный прессы, где он расскажет всем, как случилось, что мы облажались. Уверена, после этого директор захочет провести служебное расследование и изучить, как была спланирована операция. Ничего хорошего расследование не принесет. — Это был план Торсона. Не могут же они просто... — Боб утвердил этот план. Если кто-то и должен пострадать, то не Гордон. Его больше нет. Сквозь открытую дверь, в которую только что прошел Бэкус, я увидел доктора. Он почему-то остановился и смотрел внутрь. В руках доктора был стетоскоп, а в кармане халата торчало несколько ручек. — У вас тут все в порядке? — осведомился он. — Отлично. — У нас все хорошо, — добавила Рейчел. Отвернувшись от двери, она взглянула на меня. — Ты хорошо себя чувствуешь, да? Я кивнул. — Знаешь, как я рада, что ты в порядке. Потому что это была явная глупость. — Я думал, ему нужен кофе. Не ожи... — Речь о пистолете. Зря ты вырывал пистолет у Гладдена. Оставалось только пожать плечами. Может, глупо, а может, это спасло мне жизнь. — Рейчел, откуда ты знала? — Знала что? — Однажды ты спросила меня, что будет, если я встречусь с убийцей брата один на один. Как будто предвидела это заранее. — Джек, я не могла этого предвидеть. Просто спросила. Протянув руку, она прочертила линию на моей скуле — так же, как делала это с бородой. Приподняв мой подбородок кончиками пальцев, заставила посмотреть ей прямо в глаза. Потом, став вплотную и оказавшись между моих ног, привлекла к себе нежным поцелуем. Он показался целительным и в то же время чувственным. Я даже закрыл глаза. Здоровая рука сама собой скользнула под рубашку, легко коснувшись ее груди. Когда она отстранилась, я снова открыл глаза и, взглянув поверх ее плеча, заметил, как заглядывавший в дверь доктор отвернулся. — Какой любопытный, — сказал я. — Кто? — Врач. По-моему, он за нами подглядывал. — Черт с ним. Ты способен идти? — Да, я готов. — Тебе прописали болеутоляющее? — Я собирался купить что-нибудь на выходе. — Ты не сможешь выйти. Там собралась пресса, и журналюги на тебя набросятся. — Черт, забыл... Мне еще нужно позвонить. Посмотрев на часы, я обнаружил, что в Денвере почти восемь. Грег Гленн скорее всего на месте, ждет моего звонка. Грег не выпустит первую полосу в печать, не услышав моей информации. Думаю, часов до девяти он еще потянет. Я осмотрел комнату. На одной из стен, над столом со склянками и медицинским оборудованием, висел телефон. — Можешь пойти и сказать им, что сам я не выпишусь? А пока позвоню в «Роки» и сообщу, что еще жив. * * * Когда я дозвонился до Гленна, он был близок к помешательству. — Джек, черт побери, где тебя носило? — Был немного занят. — Ты цел? В новостях пишут, что в тебя стреляли. — Я в порядке. Но печатать придется одной рукой. — Еще передали, что Поэт мертв. Ассошиэйтед Пресс цитировало одного человека, сказавшего, что застрелил его ты. — У них надежный источник. — Господи, Джек... Я не ответил. — Си-эн-эн давала картинку с места событий каждые десять минут, но не показала ничего интересного. Предполагается, всех соберут в больнице, на пресс-конференцию. — Так и есть. Если соединишь с кем-нибудь, кто запишет мой текст и обработает, я надиктую статью для первой полосы. Лучшее, что можно получить сегодня вечером. Он не ответил на предложение. — Грег? — Погоди минуту, Джек. Нужно подумать. Ты... Гленн не договорил, но я не стал торопиться, просто слушал. — Джек, я переключу тебя на Джексона. Расскажи ему все, что сможешь. Остальное он возьмет из пресс-конференции, на канале Си-эн-эн. — Минуточку. Я не хотел отдавать тему Джексону. Просто позволь записать текст на кассету или дай клерка, чтобы он сделал то же самое под диктовку. Этот материал лучше, чем то, что дадут на пресс-конференции. — Нет, Джек, так нельзя. Все изменилось. — О чем ты говоришь? — Ты больше не репортер, работающий над статьей. Теперь ты участник событий. И убил человека, застрелившего Шона. Убил Поэта. Теперь эта статья про тебя. Ты не можешь ее писать. Соединяю с Джексоном. Но сделай мне одолжение — не работай с другими репортерами. Пока. Дай нам хотя бы один день для эксклюзива по этой теме. — Послушай, я всегда был частью этой темы. — Да, пока никого не застрелил. Джек, репортеры этим не занимаются. Так поступают копы, и ты перешел черту. Ты больше не работаешь над статьей. Извини. — Грег, такая сложилась ситуация: или он, или я. — Уверен в этом. Слава Богу, что им оказался Поэт. Но это не меняет сути. Я не ответил. В глубине души я понимал, что он прав. И все же не мог поверить. История моя, а я должен ее отдать. Я внутри событий, и в то же время меня из них вытолкнули. Едва Рейчел успела принести папку с формами, которые следовало подписать, как на линии оказался Джексон. Он рассказал, что за отличная статья у него выйдет, и начал задавать вопросы. Я ответил на все, о чем он спрашивал, и, кстати, дал некоторые факты, которыми он не поинтересовался. Формы я подписывал одновременно с разговором, так как мне подсказывала Рейчел. Интервью закончилось довольно быстро. Джексон сказал, что хочет посмотреть пресс-конференцию по Си-эн-эн, чтобы получить официальное подтверждение всему, что я наговорил, и официальный комментарий. Он попросил созвониться с ним через час, на случай если появятся дополнительные вопросы. Я согласился. Повесив трубку, я испытал облегчение. — Ладно, теперь, когда ты все подписал и отказался от прав на свою жизнь и своего первого сына, можно двигаться дальше, — сказала Рейчел. — Уверен, что не хочешь читать ни одну из этих бумаг? — Да, именно так. Она вынула из кармана пузырек и передала его мне вместе с пачкой маленьких розовых бумажек, явно позаимствованных со стола в регистратуре. — Что это за... Оказалось, на бумажках кое-что записано: телефонные номера трех продюсеров ведущих телесетей, записка от программы «Найт лайн» с Тедом Коппелем, два приглашения в утренние шоу и еще два — от репортеров «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». — Ты теперь знаменитость, Джек, — заметила Рейчел. — Встретился с дьяволом лицом к лицу и сумел выжить. Люди желают знать, что ты чувствовал. Люди желают слушать про дьявола. Как и всегда. Записки я сунул в задний карман брюк. — Звонить будешь? — Нет. Пойдем. * * * По дороге в Голливуд я объяснил Рейчел, что не хочу оставаться в отеле «Уилкокс». Пришлось сказать, что сегодня мне нужен хороший сервис, что я хочу лежать в удобной кровати и смотреть телевизор с пультом дистанционного управления в руке. В общем, нужны те прелести, что «Уилкокс» не обеспечит. Рейчел я убедил. Все же мы заехали в «Уилкокс», чтобы выписаться из номеров и забрать вещи. Дальше Рейчел ехала по бульвару Сансет, направляясь к самому центру. Машину она остановила около «Шато Мармо», оставаясь в салоне, пока я говорил с портье. Сказав клерку, что нужна комната с видом из окна, я добавил: «О цене не беспокойтесь». В результате получил номер с балконом, стоивший больше, чем я заплатил за отели в течение жизни. Балкон выходил прямо на «ковбоя Мальборо» и на всю остальную яркую рекламу, вывешенную на бульваре. Мне всегда нравилось смотреть на «ковбоя Мальборо». Заказывать отдельный номер Рейчел не решилась. Вскоре принесли ужин. Мы почти не разговаривали. Напротив, наслаждались молчаливым взаимопониманием, которое обычно достигается за многие годы совместной жизни. Потом я долго отдыхал в ванной, краем уха слушая новости Си-эн-эн о перестрелке в магазине «Дата имаджинг». В них я не нашел ничего нового. Больше вопросов, чем ответов. Значительную часть программы занял рассказ о Торсоне, о том, как он пожертвовал собой. Тут я впервые подумал о Рейчел и о том, что она переживает по этому поводу. Все же погиб ее бывший муж. Человек, возможно, и заслуживший презрение, но который был ей близок когда-то. Выйдя из ванной, я накинул махровый халат из роскошного комплекта, предложенного отелем. Рейчел лежала на постели и, подперев себя подушками, смотрела телевизор. — Сейчас начнутся местные новости, — сообщила она. Я переполз по кровати к ней и поцеловал. — Ты в порядке? — Да, а что? — Ну, не знаю. Что бы ни произошло между тобой и Торсоном, мне очень жаль. Ага? — Мне тоже. — Я подумал... Короче, ты хочешь заняться любовью? — Да-а. Я выключил телевизор и погасил свет. В какой-то момент я почувствовал, что по щекам текут слезы. В тот раз меня обнимали крепче обычного. Любовь получилась с привкусом грусти. Словно встретились два очень одиноких человека, печальных, но согласных помочь друг другу. Потом она прижалась к моей спине, и я попытался заснуть, но не смог. Демоны того дня не хотели угомониться. — Джек, — прошептала она, — почему ты плакал? Помолчав немного, я пытался подобрать нужные слова. — Не знаю. Тяжело как-то. Пусть все это время я подсознательно желал получить хотя бы шанс, чтобы... В общем, радуйся, что не сделала того, что пришлось сделать мне. Радуйся. * * * Сон так и не пришел, даже когда я выпил таблетку, полученную в больнице. Рейчел спросила, что за мысли меня одолевают. — Гадаю о том, что он сказал перед развязкой. Я ничего не понимаю. — А что он сказал? — Что убил Шона, чтобы спасти. — От чего? — Чтобы он не стал таким, как он. Этого я не понимаю. — Возможно, нам не дано понять. Просто прими это как есть. Все кончено. — Он сказал еще кое-что. В самом конце. Когда закончился штурм. Ты слышала его слова? — Думаю, да. — Что это было? — Он произнес нечто вроде: «Вот как это бывает». И все. — Что бы это значило? — Думаю, его привлекала какая-то тайна. — Смерть. — Гладден понял, что она приближается. Он нашел ответ: «Вот как это бывает». И просто умер. Глава 45 Утром мы встретились с Бэкусом. Он ждал в комнате для совещаний, той самой, на семнадцатом этаже правительственного здания. День выдался такой же ясный, и я опять увидел очертания Каталина-Айленд, выступавшие из утреннего тумана над берегом у Моника-Бей. Было восемь тридцать утра, но Бекус сидел без пиджака, и вообще создавалось впечатление, что он находился на месте уже несколько часов. На столе вокруг него лежали многочисленные бумаги, два раскрытых ноутбука и розовые записки с номерами телефонов. Лицо Бэкуса выглядело усталым и серьезным. Похоже, потеря Торсона оставила на нем неизгладимый след. — Рейчел, Джек, — произнес он вместо приветствия. Утро не стало добрым, и он не решился произнести обычную формулу. — Как рука? — Нормально. С собой мы принесли по стаканчику кофе, но, как я заметил, у Боба кофе не оказалось. Пришлось предложить ему свой. Он отказался, заметив, что уже выпил более чем достаточно. — Ну, что мы имеем? — спросила Рейчел. — Вы что, съехали из отеля? Утром я пытался звонить тебе в номер, Рейчел. — Да, — подтвердила она. — Джеку захотелось немного комфорта. Мы перебрались в «Шато Мармо». — Более чем комфортабельное место. — Не беспокойся. Возмещать расходы не придется. Бэкус кивнул. А то, как он затем посмотрел на нас, навело на мысль, что Боб словно знал, что Рейчел не снимала отдельный номер и расходы не придется возмещать в любом случае. Впрочем, сейчас авансовый отчет выглядел наименьшей из его проблем. — Все складывается одно к одному, — сказал он. — Еще один случай для будущего изучения, вот что я могу сказать. Эти люди — конечно, если можно называть их людьми — уже перестали меня занимать. Каждый новый представитель и эти истории... словно черные дыры. Никакой крови не хватит, чтобы их насытить. Рейчел взяла себе стул и села с другой стороны стола, наискосок от Бэкуса. Я пристроился рядом с ней. Мы молчали, зная, что Бэкус захочет продолжить. Дотянувшись до ближайшего компьютера зажатой в руке ручкой, он легонько постучал по его корпусу. — Это его компьютер, — сказал Бэкус. — Мы взяли его в багажнике автомобиля вчера вечером. — Машина из проката «Херц»? — спросил я. — Нет. Он приехал в «Дата имаджинг» на «плимуте» восемьдесят четвертого года, зарегистрированном на Дарлену Кугель, тридцати шести лет, проживавшую в Северном Голливуде. К ней домой мы приехали вчера вечером и, не получив ответа на стук, вошли внутрь. Женщина лежала на кровати с перерезанным горлом. Возможно, убита ножом, которым позже зарезали Гордона. Тело находилось там несколько дней. Судя по всему, убийца жег в квартире ароматизаторы и повсюду лил духи, чтобы избавиться от запаха. — Он оставался в квартире, где лежало тело? — Похоже на то. — Одежда принадлежала ей? — И парик тоже. — Интересно, чего он добивался, одеваясь в точности как эта женщина? — спросила Рейчел. — Неизвестно, и мы не узнаем этого никогда. В принципе ясно и так. Он знал, что интересует и полицию и бюро. Переодевшись женщиной, Гладден имел определенный шанс забрать камеру и покинуть город. — Может быть. Что обнаружили в квартире? — Немногое. Зато на стоянке возле дома отведено целых два места для ее машин. Там и нашли «понтиак-файберд» восемьдесят шестого года. Номера выданы в штате Флорида. Судя по номеру, владельцем являлась Глэдис Оливерос из Гейнсвилла. — Мать Гладдена? — спросил я. — Да. Переехала туда, как только сына посадили. Думаю, хотела навешать его почаще. Повторно вышла замуж и поменяла фамилию. Открыв багажник, мы нашли компьютер и другие вещи, в том числе все книги с фотографии, о которой рассказала Брасс. Еще там оказался старый спальный мешок. На ткани обнаружили следы крови, и эти данные изучают в лаборатории. Первые результаты таковы: в утеплителе есть волокна капока. — Он держал жертв в багажнике. — Да, часами. Все это время их считали пропавшими. — Минуту, — возразил я. — Если в его распоряжении был автомобиль матери, для чего тогда брать машину у «Херца»? Зачем обращаться в прокат, если машина уже есть? — Лишний шанс сбить со следа. Джек, он использовал машину матери, чтобы кататься по городам, но для убийства полицейского решил взять авто напрокат. Сконфузившись, я даже не сумел это скрыть. Бэкус сделал вид, что не заметил. — Короче, мы так и не получили данных от «Херц», а значит, пойдем другим путем. Компьютер, вот что сейчас важно. — Что нашли на диске? — спросила Рейчел. — В здешнем управлении есть специалисты, их называют «Группа три», работающие в контакте с такой же группой из Квонтико. Один из них, Дон Клирмонтан, занимался этим ноутбуком всю прошлую ночь. К трем часам утра он взломал коды доступа и скопировал все содержимое жесткого диска на один из компьютеров управления. В общем, там много фотографий. Семьдесят пять. Бэкус стал тереть переносицу большим и указательным пальцами. Он постарел со вчерашнего дня. Сильно постарел. — Это дети? — спросила его Рейчел. Бэкус молча кивнул. — Господи Боже. Жертвы? — Да. До... и после. Кошмарное зрелище. Просто ужас. — Неужели он это рассылал? Как предполагали? — Да, в ноутбук встроен модем сотовой связи, как Гордон... как предполагали. И он также зарегистрирован на Оливерос из Гейнсвилла. Мы только-только успели получить лог-файлы. Бэкус махнул в сторону лежавших перед ним распечаток. — Здесь множество звонков по совершенно разным адресам. Это разветвленная сеть. Сеть из клиентов, интересующихся подобными снимками. Он посмотрел на нас, и я увидел, что взгляд у Бэкуса усталый, но непреклонный. — Сейчас мы заняты широким поиском. Вероятно, будет много арестов. Многие за это сядут. Гордон погиб не напрасно. Он сказал это больше для себя, чем для нас. — Можно сравнить эти данные со списком переводов, сделанных в банк Джексонвилла. Не сомневаюсь, мы узнаем, сколько они заплатили и когда. — Это делают Клирмонтан и его люди. Они этажом ниже, в одном из офисов третьего отдела. Можете зайти, если хотите. — Боб, ты видел все семьдесят пять снимков? — спросил я. Он посмотрел на меня. — Да, Джек. Я видел их все. — И там только дети? Я почувствовал, что не могу вздохнуть. Сколько ни говори себе о брате: «Все прошло, все миновало», — оказалось, это не совсем правда. — Джек, не нужно, — сказал Бэкус. — Там не было снимков остальных жертв. Ни фотографий офицеров полиции, ни вообще фото взрослых людей. Мне кажется... Он не договорил. — Что? — Мне кажется, все просто: снимки такого рода не приносили дохода. Я взглянул на свои руки. Правая лежала на столе и начинала побаливать. По-моему, под повязкой уже мокро. Вдруг я почувствовал, как на душе стало легче. Что еще можно ощутить в момент, если вдруг понимаешь: никто не увидит фотографий твоего мертвого брата? Никто во всей стране не сможет загрузить его снимки, как могут они получить те, другие, уже записанные в сети и ожидающие взглядов больных людей, диктующих остальному миру собственные нездоровые вкусы. — Джек, думаю, выйди это наружу, найдется немало охотников устроить демонстрацию в твою честь, — сказал Бэкус. — Они посадят тебя в автомобиль с откидным верхом и повезут по Мэдисон-авеню. Посмотрев на него, я так и не смог понять: шутит Боб или нет? Но на всякий случай я не стал изображать радость. — Вендетта. Вероятно, в некоторых случаях она не хуже, чем правосудие, — продолжил он. — Спросите меня, похожи ли они, и я отвечу: это одно и то же. Немного помолчав, Бэкус решил сменить тему: — Джек, нужны твои показания. На девять тридцать я вызвал стенографиста. Ты готов? — Как никогда. — От тебя требуется одно: рассказать все по порядку. От А до Я, не упуская ни одной мелочи. Рейчел, возьми на себя руководство. Будешь задавать вопросы. — Конечно, Боб. — Желательно закруглиться к концу дня и представить дело окружному прокурору. — Кто составляет бумаги для представления? — спросила Рейчел. — Картер. Бэкус посмотрел на часы. — Гм, у вас осталось несколько минут. Впрочем, не спуститься ли вам в холл? Возможно, вас уже ждут. Ее зовут Салли Кимбэл. Шоу закончилось. Мы встали, собираясь уходить. Наблюдая за реакцией Рейчел, я пытался определить, не уязвлена ли она своим заданием — допрашивать меня, в то время как местные агенты продолжают распутывать клубок данных из компьютера Гладдена? Ведь, похоже, это исследование представляло собой самую захватывающую часть дела. Впрочем, Рейчел ничем не выдала своего настроения. Стоя в дверях комнаты, она обернулась и предложила Бэкусу свою помощь, если таковая понадобится. — Спасибо, Рейчел, — ответил он. — Гм... Джек, кстати, это для тебя. Он собрал в стопку кусочки розовой бумаги. Вернувшись к столу, я взял их все. — И еще вот это. Подняв с пола мою сумку с компьютером, он передал ее через стол. — Вчера ты забыл ее в машине. — Спасибо. Я наскоро перетасовал розовые листки. Оказалось, их больше десятка. — Ты становишься популярным, — заметил Бэкус. — Медные трубы. Гони их прочь. — Только после демонстрации. Бэкус не улыбнулся. * * * Пока Рейчел ходила за стенографисткой, я стоял в коридоре, просматривая записки с телефонами. В основном приглашения повторяли все те же телепрограммы. Некоторые из звонков были от газетчиков, а один — от конкурента «Роки» в моем родном городе, «Денвер пост». Конечно, оставили свой след и таблоиды: газеты и их телеверсии. Звонил и еще один знакомец, Майкл Уоррен. Заметив код 213, я сообразил, что он еще в городе. Три записки, в отличие от других скорее озадачившие, исходили не от собратьев по перу. Часом ранее мне звонил Дан Бледшоу из Балтимора. Еще два звонка поступили из книжных издательств: один — от главного редактора издательского дома со штаб-квартирой в Нью-Йорке, а второй — от помощника другого крупного издателя. Представив себе оба бренда, я ощутил смесь радостного предвкушения и трепета. Наконец вернулась Рейчел. — Она появится через минуту. Здесь близко кабинет, который нам выделили. Давай подождем лучше там. Я пошел за ней следом. * * * Кабинет оказался уменьшенной копией того помещения, в котором мы разговаривали с Бэкусом. Круглый стол, четыре стула и окно с красивым видом на восточную часть деловых кварталов города. Спросив разрешения у Рейчел, я взял телефон и набрал номер из записки Бледшоу. Он снял трубку после первого же гудка. — "Расследования Бледшоу". — Это Джек Макэвой. — Джек Мак! Как твои дела? — Все путем. А твои? — Намного лучше, особенно после утренних новостей. — Хорошо, рад это слышать. — Джек, ты сделал доброе дело, прикончив его. Реально доброе. Странно, а я чувствую себя не так уж здорово. Я подумал это, не высказывая свою мысль вслух. — Джек? — Что? — Я тебе должен, дружище. И Джонни Мак. — Брось, мы в расчете, Дан. Ты уже помог мне. — Ладно, ты тоже. Как-нибудь, если вернешься, сходим в одну таверну, на крабов. Счет будет оплачен. — Спасибо за приглашение, Дан. Как-нибудь. — Эй, а как насчет одной мадам из бюро? Ее показывали по телевизору, да и в газетах тоже. Агент Уэллинг, кажется? Она ничего. Я посмотрел на Рейчел. — Да, ничего. — Я видел по Си-эн-эн, вчера вечером она выводила тебя из магазина. Будь начеку, юноша. Дану удалось выжать из меня улыбку. Положив трубку, я посмотрел на записки с телефонами издателей. Вероятно, я должен позвонить, вот только которому из них? Пока я слабо представлял особенности книгоиздания. Правда, в те времена, когда еще пытался написать свой роман — тот, что остался незаконченным и лежал сейчас в ящике стола в Денвере, — я провел маленькое исследование и решил: если закончу книгу, найду себе хорошего агента, прежде чем обратиться к редактору. Я даже выбрал того, с кем собрался договориться. Вот только роман остался незаконченным. Почти вспомнив имя и телефон, я всерьез решил связаться с ним попозже. Следующим по очереди оказался звонок от Уоррена. Ответил оператор, и я попросил соединить с Уорреном. В этот момент Рейчел с удивлением посмотрела на меня. Я ей подмигнул, но тут же услышал, что Уоррена нет в офисе. Назвав свое имя, я не стал диктовать ни номер телефона, ни текст сообщения. Пусть думает, что пропустил мой звонок. — Зачем ты ему звонишь? — спросила Рейчел, едва я положил трубку. — Мне казалось, вы с ним враги. * * * — Пожалуй, да. Просто так. Хотел послать его на три буквы. Потребовался целый час плюс еще пятнадцать минут, чтобы рассказать мою эпопею во всех деталях. Рейчел внимательно слушала, потом спрашивала, а стенографистка все записывала. Предварительно Рейчел задала ряд наводящих вопросов, чтобы мой рассказ выстроился в хронологической последовательности. Когда я дошел до сцены со стрельбой, вопросы Рейчел стали более конкретными. Тут она впервые поинтересовалась, о чем я подумал в тот момент и что пытался сделать. Конечно, я сказал, что стремился лишь подобрать пистолет, чтобы оружие не досталось Гладдену. И еще описал свою идею разрядить магазин, пришедшую с началом схватки, сказав, что второй выстрел в отличие от первого был непреднамеренным. — Скорее всего он сам потянул к себе пистолет, чем я надавил на спусковой крючок, понимаете? Когда противник пытался вырвать оружие, мой большой палец оставался просунутым под предохранительную скобу. Гладден рванул на себя, произведя выстрел этим движением. Некоторым образом он застрелил себя сам. И, как мне кажется, понимал, что выстрел будет. Беседа продолжалась еще несколько минут, и Рейчел задала несколько вопросов вдогонку. Потом сказала, обращаясь уже к стенографистке, что расшифровка понадобится завтра утром, чтобы приложить текст к пакету обвинений. — Что это ты сказала, какой такой «пакет обвинений»? — спросил я, едва стенографистка вышла из комнаты. — Не более чем термин. Так мы называем стандартный набор бумаг — не важно, идет ли речь об обвинении и подозрении или нет. Расслабься. Конечно, мы не найдем ничего, кроме необходимой самообороны. Не беспокойся, Джек. * * * Закончили мы рано, но решили, что пора устроить ленч. Рейчел пообещала отвезти меня в отель. Она собиралась продолжить рабочий день в управлении, а я мог считать себя свободным до вечера. Когда мы проходили по коридору, она заметила открытую дверь с табличкой «Группа 3» и сразу направилась туда. Войдя в помещение, мы увидели двух агентов, сидевших за компьютерами. На столах, клавиатурах, на мониторах — везде лежали кучи бумаг и распечаток. На мониторе, за которым работал один из них, я разглядел томик Эдгара Аллана По. Агент заметил нас, и Рейчел представилась первой: — Приветствую. Я Рейчел Уэллинг. Как идут ваши дела? Второй агент посмотрел в нашу сторону, и оба дружно поздоровались. Потом Рейчел представила меня. Первым заговорил тот, что был ближе. Он-то и оказался Доном Клирмонтаном. — Мы довольно хорошо продвинулись. В конце дня получим полный список с именами и адресами. Если разослать это в управления на местах, у них будет хороший повод требовать разрешения на обыски. Я тут же представил себе, как по всей стране толпы агентов стучатся в двери к педофилам, скупавшим фотографии убитых детей. Они вытащат ублюдков из их норок. По всей стране. Перед глазами возник заголовок: «Общество мертвого Поэта». — И мне удалось найти кое-что более интересное, — сказал Клирмонтан. На лице агента появилась хитрая ухмылка, более подходившая какому-нибудь хакеру. Нас пригласили пройти в глубину комнаты. Я следовал за Рейчел как нитка за иголкой. — И что же именно вы нашли? — поинтересовалась она. — А вот что. У нас оказалось множество телефонных номеров, по которым Гладден рассылал снимки. Кроме того, имелись данные о переводах денег на его счет в Джексонвилле. Мы сопоставили эти данные, обнаружив, что они практически совпадают. Взяв со стола второго агента пачку распечаток, Дон бегло просмотрел бумаги и выбрал один из листов. — Вот, например, пятого декабря прошлого года на счет поступило пять тысяч долларов. Их перевело отделение Национального банка Миннесоты в Сент-Поле. В графе «Отправитель платежа» значился некий Дэвис Смит. Имя, вероятно, вымышленное. На следующий день модем сотовой связи, принадлежавший Гладдену, набрал номер, который, как мы выяснили, числится за человеком по имени Данте Шервуд, проживающим как раз в Сент-Поле. Соединение продолжалось всего четыре минуты: время, достаточное для загрузки фотоснимка. Таких трансакций мы выявили около дюжины. И всегда корреляция в один день, между оплатой и пересылкой. — Отлично. — Однако возникает вопрос, откуда все эти покупатели узнали о Гладдене и его товаре? Другими словами, где расположена торговая площадка? — И вы ее нашли? — Да, мы это сделали. По номеру, который компьютер Гладдена набирал чаще всего. Оказалось, он заходил на компьютерную доску объявлений, в сеть «ЛДДВ». Рейчел сильно удивилась. — Что означало сие сокращение? — По нашему предположению, аббревиатура от «любовь к детям доподросткового возраста». — Час от часу не легче. — Да уж. Не столь оригинально, на электронных досках часто прибегают к эвфемизмам. К утру нам удалось взломать пароли и войти в сеть. — Каким же образом? — Используя реквизиты самого Гладдена. — Минутку, — сказала Рейчел. — Новость о происшедшем вчера вечером показали по всем телеканалам. Почему тот, кто модерирует электронную доску, не вычеркнул Гладдена из списка пользователей? Отчего они не закрыли доступ мертвому клиенту, хотя бы из соображений безопасности? — Им следовало поступить именно так. — Клирмонтан посмотрел на второго агента, и они оба понимающе ухмыльнулись. Что-то осталось недосказанным. — Возможно, системный оператор устал или просто не работал в это время. — Ладно, давайте дальше, — с нетерпением произнесла Рейчел. — Итак, мы стали подбирать пароль, используя типовые приемы: имя, дату рождения, номер карты социального страхования... Безрезультатно. В итоге почти уже пришли к заключению, что пользователь удален из системы. — Но?.. — Но потом мы вспомнили про По. Клирмонтан взял с монитора увесистый том. — В системе оказалось два уровня защиты. Пароль к первому удалось найти быстро — Эдгар. Со вторым оказалось сложнее. Мы перепробовали много вариантов — Ворон, Идол, Эшер... Мы перебрали все, что нашли в книге. Потом вернулись к начальной схеме и стали пробовать имена Гладдена. Тоже пусто. Наконец удача! Мы попали в десятку! Идея пришла Джо, когда он пил кофе. Клирмонтан кивнул в сторону второго агента, Джо Переса, сидевшего за соседним столом. Тот просиял от удовольствия. Этих компьютерных издали видно. Для них поймать в сети извращенца — все равно что арестовать его за домогательство прямо на улице. Короче, Перес радовался, как переросток, которому подфартило снять номер люкс для студенческой пирушки. — Я решил почитать о жизни По, пока сидел за кофе, — сказал Перес. — Глаза очень устали от монитора. — Решив почитать книжку, он сделал для нас большое дело, — заметил Клирмонтан, подходя все ближе к сути. — В биографическом разделе Джо обнаружил, что По использовал псевдоним лишь однажды, записываясь в армию. Эдгар Пери. Мы попробовали его ввести — и удача! Мы вошли! Клирмонтан повернулся к Пересу, и они «поздоровались», ударившись ладонями поднятых рук. Они смахивали скорее на подростков-"ботаников", чем на агентов. «ФБР сегодня», — подумал я. — Что там нашли? — Двенадцать электронных досок. В основном там обсуждались всякие стремные темы, на разный вкус. Скажем, девочки младше двенадцати, мальчики младше десяти, такое вот все... Нашлась и тема посерьезнее, про адвокатов. В списке значился адвокат Гладдена по фамилии Краснер. Была еще доска с биографическими эссе. Много сомнительного контента, да и просто полного дерьма. Некоторые статьи могли принадлежать нашему «подзащитному». Вот послушайте. Он вытащил из пачки новый листок. — "Полагаю, обо мне уже знают. Приближается время, когда я окажусь центром внимания и всеобщего страха. Я готов". Клирмонтан остановился на секунду, затем продолжил: — "Мое страдание — моя вера и терпение. Они не уйдут никогда. Они поведут меня. Они — это я". И так далее, — закончил Дон. — В одном месте автор называет себя Идолом. Так что полагаем, это и есть наш парень. Похоже, теперь у вас достаточно материала для изучения поведения таких преступников. — Неплохо, неплохо, — сказала Рейчел. — Что еще интересного? — Далее, одна из досок предназначалась для бартера. Как совершенно ясно, там продавали или выменивали фотографии, документы и так далее. — Документы? — Ну да. Один из клиентов торговал водительскими правами штата Алабама. Полагаю, нам стоит напрячься и скорее перекрыть ему кислород. Был там и файл с перечнем предложений Гладдена. Цены — от пятисот долларов за фото. Три снимка уходили за штуку баксов. Тем, кто нуждался в чем-то особенном, нужно было оставить сообщение с телефоном своего компьютера. Оставалось заплатить деньги, а снимки заказчик находил прямо на своем жестком диске. Наш торговец написал в объявлении, что сделает любые снимки, на особые вкусы и пристрастия. — Получается, он принимал заказы, а потом выходил на улицу и... — Получается, так. — Вы уже доложили Бэкусу? — Да, он заходил к нам только что. Рейчел взглянула на меня. — Демонстрация все ближе и ближе, по-моему. — Вы еще не услышали о центральной части сети, — сказал Клирмонтан. — И что за демонстрация? — Так, ничего. А что за центральная часть? — Сама электронная доска, то есть сеть «ЛДДВ». Мы отследили телефонный номер. — Ну и?.. — Объединенное исправительное учреждение, Рейфорд, штат Флорида. — О Боже! Гомбл? Клирмонтан заулыбался и кивнул: — То же самое сказал Бэкус. Он собирается направить кое-кого для проверки. Я уже созвонился с капитаном, дежурным по смене в Рейфорде, и спросил, что это за телефон. Говорят, числится за хозчастью. И главное, заметьте, Гладден всегда звонил после пяти часов по восточному времени. Как пояснил капитан, после пяти хозчасть закрыта. Помещение открывается только утром, ровно в восемь. Я также спросил, есть ли у них компьютер для учета заказов и поставок, и он ответил утвердительно. Когда ему задали вопрос, присоединен ли компьютер к телефонной линии, он сказал, что нет. Но по-моему, этот парень вообще не знает, что такое модем. Думаю, он из вольнонаемных и появляется в тюрьме лишь на время дежурства. Об этом еще стоит подумать. Я спросил — можно ли проверить эту линию вечером, когда офис закроется на ночь и... — Постойте, постойте. А если он... — Не беспокойтесь, сам он не станет ничего предпринимать. Его предупредили о необходимости сохранить все в тайне. Собственно, если сеть останется в он-лайне сегодня после пяти часов, мы можем быть в этом уверенными. Когда я спросил, кто именно работает в том офисе, капитан назвал Горация Гомбла. Гомбл — это доверенное лицо. Думаю, вы с ним уже встречались. Скорее всего каждый вечер он просто переключает линию на компьютер, прежде чем запереть офис и уйти в свою камеру. * * * Из-за нового поворота Рейчел изменила свои планы, отказавшись остаться на ленч. Как она заметила, лучше поймать такси и добраться до отеля самостоятельно. Еще сказала, что позвонит, когда сможет. Вероятно, ей придется улететь во Флориду, но она даст о себе знать, как только сумеет. Мне захотелось остаться с ней, однако усталость от прошедшей бессонной ночи уже начинала делать свое дело. На лифте я спустился вниз, потом прошел по коридору правительственного здания, размышляя, не позвонить ли Грегу Гленну и не проверить ли мою почту. Неожиданно где-то позади послышался до боли знакомый голос: — Эй, горячая голова, что невесел? Оглянувшись, я увидел, что ко мне направляется сам Майкл Уоррен. — А-а, Уоррен. Я недавно звонил тебе в «Таймс». Сказали, тебя нет. — Я был здесь. На два часа намечена новая пресс-конференция. Решил прийти пораньше и накопать что-нибудь еще. — Что-то вроде нового источника? — Джек, я уже говорил — эта тема не обсуждается. Повернувшись, я пошел своей дорогой, но неожиданно Уоррен меня окликнул. — Так, а зачем ты звонил? Поиздеваться? Я снова обернулся к нему. — Что-то вроде этого. Наверное, да. Хотя знаешь, Уоррен, я не делаю из этого проблемы. Мне не за что тебя винить. У Торсона имелся собственный план. Он действовал так, как велела ему совесть, и не нам его судить. Он тебя использовал, но ведь также использовали и нас всех. — Постой минуту, Джек. Раз ты не в обиде, то почему бы нам не поговорить? — Потому что мы все еще конкуренты. — Нет, ошибаешься. Ты уже не работаешь над статьей. Утром мне пришел факс с копией статьи из «Роки». Они отдали тему кому-то еще. Твое имя появлялось только в тексте, и его не было среди авторов материала. Ты больше не при делах, Джек. Почему не поговорить под запись и не ответить на некоторые из моих вопросов? — Вроде «Что вы сейчас чувствуете?»? Ведь ты хотел спросить это? — Да-а, и не только это. Я пристально посмотрел на Уоррена. Вне зависимости от моего отношения или от того, что он сделал, я хорошо понимал его как журналиста. Сейчас он делал то же самое, что много раз делал я сам. Я посмотрел на часы и на стоянку около здания, на которой не увидел ни одного такси. — У тебя есть машина? — Да, служебная. — Довези меня до «Шато Мармо». Поговорим по дороге. — Под запись? — Да, под запись. Включив магнитофон, Уоррен положил его на приборную панель. От меня были нужны основные моменты. Он хотел узнать о событиях прошедшего вечера, чтобы сопоставить это с заявлением человека из пресс-службы ФБР. Что совершенно естественно, поскольку Уоррен, как опытный репортер, хотел проверить все факты. Что бы там ни было, лучше добираться до первоисточника. Это я вполне понимал. И сам поступал так же. Пересказав свои приключения, я почувствовал себя лучше. Ощущение мне даже понравилось. Здесь не осталось ничего, чего не знал бы Джексон, так что редакционных секретов я не выдал. Однако Уоррен включился в события почти с самого начала, и мне было приятно рассказывать, куда что привело и чем закончилось. Конечно, я не стал говорить о новом развитии дела, о сети «ЛДДВ» и о Гомбле, управляющем сетью из тюрьмы. Что, конечно, слишком. Пожалуй, мне самому хотелось написать про это, для «Роки» или нью-йоркских издательств. Наконец Уоррен выехал на небольшой пригорок прямо у входа в «Шато Мармо». Швейцар открыл дверь, но я не торопился войти и посмотрел на Уоррена. — Что-нибудь еще? — Думаю, достаточно. Нужно возвращаться в правительственное здание. В любом случае я должен попасть на пресс-конференцию. Похоже, материал будет отличный. — Вот и хорошо. Это есть у тебя и у «Роки». Больше ни у кого. И я не думаю выходить в эфир «Твердой копии», по крайней мере пока. Уоррен с удивлением посмотрел на меня. — Шутка. Я вламывался вместе с тобой в архив фонда и все же не стану отдавать это таблоидам. — Что, думаешь насчет серьезных издателей? — Над этим я работаю. А ты? — Пытался. Пока не вышла первая из твоих статей. Мой агент сказал, что говорил с одним редактором и тот больше заинтересован в тебе, чем во мне. Ведь у тебя был убит брат, знаешь ли. И ты — естественная часть всего расследования. Что они хотели от меня, то и получили. Быстрая и грязная работа. Теперь я неинтересен. И у меня своя репутация. Я кивнул, собираясь выйти из машины. — Спасибо, что подвез. — Спасибо, что согласился на интервью. Я вышел и хотел уже закрыть за собой дверь, как вдруг заметил, что Уоррен собирается что-то сказать. В последний момент он замялся. — В чем дело? — Я хотел... ну, черт побери, Джек, скажу насчет источника. Если... — Забудь, старик, это больше не имеет значения. Я же сказал, тот человек мертв, а ты сделал свою работу репортера. — Нет, погоди. Я не об этом. Видишь ли, я никогда не раскрываю своих источников, и тем не менее это не значит, что я не могу сказать, кто не был источником. Так вот, Торсон не был источником, понял? Я даже не знал, кто это. Я не ответил, просто кивнул. Он не знал, что я видел распечатки счетов за телефон и мог в любое время опровергнуть ложь. К парковке подъехал новый «ягуар», и из него вышли двое. Я посмотрел на Уоррена, раздумывая, что он выкинет дальше. И вообще зачем ему врать? — То есть? Уоррен поднял руку вверх и снова уронил. — Ну ведь это случилось... Раз он погиб, а ты тоже был там, я думал, ты захочешь это узнать... Я снова внимательно посмотрел на него. — Ладно, мужик, — ответил я. — Спасибо. Увидимся. Выпрямившись, я захлопнул дверь, провожая Уоррена взглядом. Он попрощался, почему-то взяв под козырек, и быстро уехал прочь. Глава 46 Оказавшись в номере, я подсоединил свой ноутбук к телефонной розетке и связался с компьютером «Роки». Меня ждали тридцать шесть писем, скопившихся за два последних дня, пока я не проверял почту. Большая часть — от коллег по редакции. Можно сказать, с поздравлениями, хотя никто не выразился в этом смысле. Все же я убил Поэта. Два письма — от Ван Джексона, интересовавшегося, куда я пропал. Три — от Грега Гленна, с тем же вопросом. Оператор «Роки» сбросил в мой электронный ящик все, о чем звонили по телефону: записки от репортеров со всей страны и от голливудских кинокомпаний. Еще звонили мать и Райли. Похоже, я оказался нужен. На всякий случай сохранив письма в отдельной папке, я отложил их на потом. По прямому номеру Грега Гленна ответила девушка-оператор. Оказалось, Гленн на совещании, и девица сказала, что имеет указание не переключать на шефа внешние звонки. Назвав имя, я продиктовал свой телефон и положил трубку. * * * Прождав звонка Гленна минут пятнадцать, я старался не думать о последних словах Уоррена. Наконец всякое терпение иссякло, и я вышел из номера. Прогулявшись по улице, остановился у магазина «Книжный суп», замеченного еще из машины. В отделе детективов удалось найти книгу, когда-то уже прочитанную. Как я помнил, автор посвятил труд своему агенту. По моим представлениям, хорошая рекомендация, хотя и ненавязчивая. Запомнив имя, я направился к отделу справочной литературы и быстро обнаружил искомое в одной из книг с адресами литературных агентств. Заучив наизусть телефонный номер, я решил, что пора вернуться в отель, и вышел из магазина. В номере на телефонном аппарате ярко вспыхивал красный огонек. Для меня оставили сообщение. Я понимал, что, по всей вероятности, Грег уже звонил. Но сначала я захотел связаться с агентом. В Нью-Йорке уже пять вечера, и неизвестно, до которого часа он сидит в офисе. После второго гудка на той стороне ответили. Представившись, я сразу перешел к сути: — Хочу знать, можно ли вести разговор о защите моих прав на книгу о, скажем так, реальном преступлении? Работаете ли вы с такими авторами? — Да, — ответил собеседник. — Прежде чем обсуждать эту тему по телефону, мне нужно получить ваше предложение в письменном виде. Напишите о себе и о своем литературном проекте. Тогда я отвечу. — Это можно, вот только времени в обрез. Осаждают издатели, киношники, и мне требуется принимать решения быстро. По-моему, он «клюнул». Я знал, что уловка подействует. — Почему они вас осаждают? И о чем сюжет? — Наверное, вы слышали или видели по телевидению новости из Лос-Анджелеса, про того убийцу? Про Поэта? — Да, разумеется. — Я тот, кто его застрелил. Писатель и репортер. Моего брата... — Вы тот самый?.. — Ну да. Его постоянно отвлекали звонками, то и дело раздававшимися в офисе, но в итоге мы проговорили целых двадцать минут, обсуждая проект будущей книги и возможные дивиденды от продажи видеопродукции. По словам агента, в Лос-Анджелесе работал его знакомый, специалист в той же области, представлявший интересы киноиндустрии. Наконец он поинтересовался, как скоро я смогу переслать двухстраничное изложение сюжета. Я пообещал, что выйду на связь в течение часа, и получил номер телефонной линии с факс-модемом. Если сюжет не хуже того, что показали по телевидению, пообещал он, к концу недели права на книгу будут уже проданы. Я сказал, что моя история на порядок лучше. — И последнее. Как вы узнали мое имя? — Прочитал в одной книге, она называлась «Утро для фламинго». Красный огонек на телефоне продолжал вспыхивать, однако я не обращал внимания. Положив трубку и открыв крышку ноутбука, я принялся работать над текстом предложения. Не знаю, каким образом, но в две страницы следовало вместить две последние недели жизни. После напряженного труда здоровой рукой удалось набрать целых четыре листа. Раненую руку я старался не беспокоить, хотя к концу работы в ней начала пульсировать боль. Решив, что пора принять вторую пилюлю из пузырька, полученного в больнице, я так и сделал, после чего вернулся к компьютеру, чтобы перечитать текст еще раз. Снова зазвонил телефон. В трубке я услышал голос Грега Гленна. Он был в ярости. — Джек! — заорал он. — Я жду твоего звонка! Чем ты, черт подери, занят? — Я же звонил тебе! И оставлял сообщение. Целый час сижу на телефоне и жду, когда же ты перезвонишь. — Я звонил! Черт! Тебе что, не прочитали мое сообщение? — Нет. Наверное, когда ты позвонил, я был в холле. Ходил за колой. И мне не пришло... — Ладно, ладно... Послушай, что у нас есть в завтрашний номер? У меня под рукой Джексон, и Шиди утром вылетела к тебе. Она собралась попасть на пресс-конференцию бюро. Что скажешь нового? В спину дышат газеты всей страны, а нам лучше оставаться на гребне волны. Так что нового? Что есть из фактов у тебя, чего еще нет у других? — Даже не знаю, — солгал я. — Кажется, ничего особенного. Наверное, в бюро продолжают сопоставлять детали. Я еще вне истории? — Слушай, Джек, даже не представляю, как ты сможешь писать об этом. Начиная со среды все изменилось. Ты слишком в этом завяз. Ты же не думаешь, что я... — Хорошо, хорошо. Просто спросил. Эм-м... есть, гм... пара зацепок. Прежде всего они выяснили адрес квартиры, где скрывался Гладден, и к тому же обнаружили там труп. Еще одна жертва. С этого факта вы можете начать. Вероятно, это они сообщат на пресс-конференции. И скажите Джексону, чтобы он позвонил в управление ФБР и задал вопрос о компьютере, найденном в машине Гладдена. — Что за компьютер? — Он возил ноутбук в багажнике. Их специалисты трудились всю ночь. Не знаю, чего они добились; возможно, это тупик. Что они нашли, неизвестно. — Ладно. А что ты сам делал? — Все утро сидел в управлении и давал показания. Им нужно представить дело окружному прокурору. Кажется, чтобы доказать необходимую самооборону, что-то вроде этого. Потом вернулся в отель. — Они тебе не говорят, что происходит? — Нет, я случайно услышал разговор агентов о новом трупе и о компьютере. Вот, собственно, и все. — Что же, неплохо для нового старта. Я усмехнулся, стараясь скрыть радость в голосе. Рассказывать о новой жертве Поэта я не опасался. Этот факт выйдет наружу в любом случае. К тому же на свой звонок Джексон не получит подтверждения, не говоря уже об информации, что нашли в компьютере. Бюро не даст вообще ничего, пока не сочтет нужным и своевременным. — Извини, Грег, это все. Передай Джексону: мне жаль, что так вышло. Чем займется Шиди, помимо пресс-конференции? Шиди. Молодая и подающая надежды журналистка. Получила свое место совсем недавно, попав в мобильную команду репортеров, всегда держащих гардероб в багажнике автомобиля и готовых сорваться с места на любую аварию, катастрофу или другое событие вне Денвера, сулящее громкий заголовок. Когда-то я был таким репортером. Но побывав на третьей по счету катастрофе авиалайнера, посмотрев на людей, чьи близкие сгорели или превратились в мелкие клочки плоти, утратил интерес к такой работе и вернулся в отдел убийств. — Не знаю, — ответил Гленн. — Она вольный стрелок. А когда возвращаешься ты? — Говорят, придется остаться на случай, если прокуратуре округа потребуется меня допросить. Вероятно, все решится завтра. — Хорошо. Услышишь что-то новое — сообщай мне. И разберись с дежурным отеля. Какого черта он не передал мое сообщение? Насчет компьютера поручу Джексону. Увидимся, Джек. — Договорились. О да, Грег... моя рука почти в порядке. — Что? — Ты, наверное, беспокоился. Чувствую себя намного лучше. Думаю, рана заживет. — Прости, Джек. Понимаешь, день выдался суетной... — Да-а. Понимаю. Еще увидимся. Глава 47 Проглоченная таблетка начинала действовать. Неприятные ощущения в руке затихли, и постепенно меня охватило чувство спокойного умиротворения. Поговорив с Гленном, я снова подключил компьютер к телефонной линии и, загрузив программу для передачи факсов, отправил текст своего предложения на номер литературного агента. Слушая резкий звук соединяющихся модемов, я раздумывал о чем-то безотносительном, как вдруг одна мысль поразила словно гром. Я вспомнил, что звонил с борта самолета по пути в Лос-Анджелес. Желая доказать и показать всем, что Торсон слил информацию Уоррену, я не уделил внимания остальным звонкам из счетов, распечатанных отелем. Тех, что повторил я сам с борта самолета. В ответ на один из них, во Флориду, я услышал тональный сигнал модема, находившегося в тюрьме Рейфорда. Схватив лежавшую на койке сумку от ноутбука, я вытащил из нее свои тетрадки и стал лихорадочно листать, пытаясь найти записи о тех звонках. Там ничего не было. Напрягшись, сообразил: я не записывал потому, что не рассчитывал на исчезновение с трудом полученных распечаток. Сосредоточившись, я постарался восстановить ход событий в той последовательности, в какой они происходили на борту самолета. В основном внимание тогда привлек счет за разговоры Торсона, именно там я нашел запись о его звонке Уоррену. Что доказывало причастность Торсона к утечке. Другие звонки, сделанные из той же комнаты, я не анализировал, хотя шли они с минутными интервалами. Я не мог знать номера, который чаще всего набирали с компьютера Гладдена и о котором говорил Клирмонтан. Подумав, не позвонить ли Дону, решил пока этого не делать. Сомневаюсь, чтобы он передал информацию репортеру, не получив согласия Рейчел или Бэкуса. Интуиция подсказывала до поры воздержаться от вопросов. Немного подумав, я достал из кармана свою кредитную карточку. На оборотной стороне прочитал номер справочной и, отключив от линии модем, набрал оператора и попросил отдел платежей. После трехминутного пиликанья у телефона оказалась девушка, и я поинтересовался, можно ли уточнить суммы, списанные с моей карты три дня назад. Проверив, тот ли человек на проводе, и задав обычные вопросы о номере карточки соцстрахования и девичьей фамилии матери, оператор сказала, что она выяснит это по компьютеру, нужно только знать детали платежа. Оказалось, оплата за разговоры недавно прошла через биллинговую систему «Визы». А номера телефонов, по которым я тогда звонил, как раз входили в описание проводки. Минут через пять я уже записал всю нужную информацию, сказал оператору спасибо и повесил трубку. Компьютер снова был включен в розетку для телефона. Открыв окно соединения, я напечатал в нем номер того же телефона, по которому звонили из комнаты Торсона. Запустив программу, взглянул на часы. Было три часа, значит, во Флориде шесть. Один гудок, и соединение началось. Снова знакомый режущий звук, и наконец модемы связались. Экран стал темным, а затем по нему поползли буквы. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СЕТЬ «ЛДДВ»! Я вздохнул, откинувшись на кровати, где сидел, и почувствовал нараставшую внутри нервную дрожь. Через несколько секунд экран дернулся, и внизу засветилось приглашение для ввода пароля. Я напечатал «Эдгар». Руки продолжали дрожать. Пароль был принят, и спустя несколько секунд сеть запросила второй код. Я ввел слово «Пери». Его также подтвердили, после чего на экране появились строки предупреждений. ХВАЛА ПОВЕЛИТЕЛЮ! ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ 1. НИКОГДА НЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ РЕАЛЬНОГО ИМЕНИ. 2. НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ПЕРЕДАВАТЬ СИСТЕМНЫЕ РЕКВИЗИТЫ. 3. НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАТЬСЯ С ДРУГИМИ ПОЛЬЗОВАТЕЛЯМИ В РЕАЛЕ. 4. ВСЕГДА ИМЕТЬ В ВИДУ, ЧТО ДРУГИЕ ПОЛЬЗОВАТЕЛИ МОГУТ БЫТЬ ИНОСТРАНЦАМИ. 5. СИСТЕМНЫЙ ОПЕРАТОР ИМЕЕТ ПРАВО УДАЛИТЬ ЛЮБОГО ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ. 6. ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ НЕ МОЖЕТ ИСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ ЛЮБЫХ ВИДОВ НЕЗАКОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. 7. СЕТЬ НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА КОНТЕНТ. 8. ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ РАБОТЫ НАЖМИТЕ ЛЮБУЮ КЛАВИШУ. Нажав «Ввод», я перешел к табличке, содержавшей множество электронных досок, доступных пользователям сети. Здесь, как и описал Клирмонтан, открывался рог изобилия всего, что угодно пожелать продвинутому педофилу. Я нажал кнопку «эскейп», и компьютер тут же спросил, действительно ли я хочу выйти. Ответив «Да», я вышел из «ЛДДВ». Исследовать закоулки сети в данный момент не хотелось. Более интересным казалось то, что Торсон, или тот, кто звонил из его комнаты утром в воскресенье, знал про сеть и даже входил в нее не позднее чем четыре дня назад. * * * Звонок в сеть «ЛДДВ» сделали из комнаты Торсона с очевидным умыслом: создать впечатление, что звонил именно он. Теперь пора тщательно проанализировать другие факты. Соединение произошло спустя несколько минут после звонка Уоррену в Лос-Анджелес. Торсон отстаивал свою непричастность к утечке яростно и по крайней мере трижды. В свою очередь, Уоррен дважды отрицал то же самое, в том числе один раз — после смерти Торсона, когда это обстоятельство уже не имело особого значения. Зерна сомнения, что он посеял во время нашей последней встречи, взошли и расцвели пышным цветом. Да так, что почти превратились в уверенность. Если поверить Уоррену и Торсону, кто тогда находился в номере и разговаривал по телефону? Из всех возможностей, пронесшихся в моем мозгу, какие-то ощущения вызвала только одна. И от этой мысли сразу защемило сердце. Рейчел. Стечение разных и не связанных друг с другом обстоятельств — вот что заставило подсознание свернуть на эту тропу. Во-первых, у Рейчел имелся портативный компьютер. И конечно, это звено выглядело наиболее слабым. Торсон, Бэкус, кто угодно, имея ноутбук, могли установить соединение с «ЛДДВ» в любое время. Но, во-вторых, в субботу поздно вечером Рейчел не оказалось в ее номере. Не отозвалась она ни на голос, ни на стук. Где она находилась? И могла ли оказаться в комнате Торсона? Тут же пришли на ум слова Торсона, которые он произнес о Рейчел. «Раскрашенная пустыня». Он говорил кое-что еще. «Она станет играть тобой, словно игрушкой. То она захочет быть с тобой, то расхочет... Она уйдет от тебя». И последнее: та встреча с Торсоном в коридоре. Это произошло сразу после полуночи, почти в то же время, что и междугородные звонки из его номера. Когда Торсон проходил мимо, я видел в его руках что-то из вещей. Сумку или небольшой чемоданчик. Еще я вспомнил звук «молнии». Рейчел открывала карманчик в своей сумочке, доставая презерватив. «На случай непредвиденных обстоятельств». Сразу в голову пришла шальная мысль. Да, пожалуй, это способ вытащить Торсона из комнаты и позвонить оттуда самой. Ужасное ощущение. Цветок, посаженный Уорреном, цвел и источал ядовитый запах. Встав, чтобы немного размяться, я тут же почувствовал головокружение. Чертовы таблетки, придется и дальше сидеть на койке. Собравшись, я вернул телефонный аппарат на линию и набрал номер отеля в Фениксе. Дежурный перевел звонок в отдел счетов, и трубку тут же взяла молодая женщина. — Алло, послушайте, я останавливался у вас перед выходными и не сообразил свериться со счетом, когда выезжал. Есть вопрос по моим телефонным расходам. Возможно, я действительно столько звонил, но не помню точно. Кто-нибудь поможет разобраться? — Конечно, сэр. Назовите имя, я сверюсь с выписками. — Буду весьма признателен. Гордон Торсон. Она не ответила, а я замер, подумав: может, она видела сюжет из Лос-Анджелеса по телевизору или прочитала об убийстве агента в газете. Но тут же услышал, как стучит клавиатура компьютера. — Да, мистер Торсон. Вы снимали номер двадцать пять, на два дня и две ночи. В чем проблема? Я записал номер комнаты в блокнот, просто так, чтобы что-то сделать. Успокаивал сам процесс, журналистская привычка фиксировать детали. — Вы знаете... я ищу свою копию и никак не найду... Черт! Не знаю, куда-то засунул... Наверное, придется перезвонить попозже. Может, за это время вы найдете то, что нужно. Дело в том, что с меня сняли деньги за три звонка, все сделаны в субботу, сразу после полуночи. Не помню, чтобы я звонил три раза. У меня в платежке помечены все три номера, вот послушайте. Я быстро продиктовал ей цифры, полученные от оператора «Визы», в надежде, что это сработает. — Да, звонки действительно есть в счете. А вы уверены, что не... — В какое время они сделаны? Видите ли, это и есть проблема. Я не занимаюсь бизнесом после полуночи. Она продиктовала время звонков. В Квонтико — начиная с 00.37, потом звонок Уоррену в 00.41, и последний, в сеть «ЛДДВ», зафиксирован в 00.56. Записав, я посмотрел на цифры. — Так вы уверены, что не звонили? — Что? — Я спросила, уверены ли вы, что не совершали звонков? — Да, разумеется. — Возможно, в вашем номере находился кто-то еще? «В этом вся проблема», — подумал я и быстро ответил: — Э-э-э... нет. Не могли бы вы просто уточнить все данные еще раз, и проверьте, пожалуйста, не произошло ли сбоя в компьютере. Я все оплачу. Спасибо заранее. Повесив трубку, я взглянул в свои записи. Время совпало. Рейчел находилась у меня в номере до полуночи, вряд ли позже. На другое утро сообщила, что, выйдя в коридор, сразу наткнулась на Торсона. Может, солгала? Может, не только наткнулась... Неужели они пошли в его номер? Теперь, когда Торсон мертв, существовал лишь один способ проверить это предположение, не спрашивая Рейчел. Сняв трубку, я набрал номер офиса ФБР, расположенного в правительственном здании. Выполняя четкое указание Бэкуса фильтровать звонки представителей прессы, дежурный ни за что не хотел соединять меня со специальным агентом. Пришлось сказать ему, что звонит тот, кто убил Поэта, и что дело срочное. В конце концов меня переключили. Трубку взял Бэкус. — Джек, в чем проблема? — Боб, слушай, это серьезно. Ты один? — Джек, что за... — Только ответь на вопрос! Извини, я вовсе не хотел повышать голос. Но только что мне... Послушай, ты там один или нет? В голосе Бэкуса зазвучали сомнение и даже скепсис: — Да. Дальше что? — Мы как-то рассуждали о доверии, в смысле наших с тобой отношений. Я доверял тебе, а ты доверял мне. Боб, прошу, поверь мне еще раз, выслушай то, что я сейчас скажу, и не перебивай. Ответь на один вопрос, а позже я все объясню. О'кей? — Джек, я сильно занят. Не пони... — Пять минут, Боб. И все. Это важно. — Что за вопрос? — Что случилось с вещами Торсона? С одеждой и тем, что он оставил в номере? Кто забрал вещи после его смерти? — Вчера вечером я собрал вещи. Кому какое дело до собственности Торсона? — Боб, извини, это не для статьи. Это нужно и мне и тебе. Два вопроса: во-первых, не было ли среди вещей счетов из отеля в Фениксе? — Из Феникса? Нет, и они никак не могли там оказаться. Бегло мы проверили счета на месте, а потом их отослали мне в Квонтико. Что ты еще выдумал, Джек? Первый фрагмент встал на место. Если Торсон не сохранил счетов, то, по всей вероятности, он их и не брал. Тут я опять подумал о Рейчел. Просто не мог удержаться. В ту ночь в голливудском отеле она первой вошла в душ. Потом настала моя очередь. Перед глазами возникла картина: Рейчел достает ключ от номера из моего кармана, спускается по лестнице и быстро роется в вещах. Возможно, никакого обыска не было, она узнала о счетах заранее, не важно как. Например, позвонила в отель, в Феникс, и они все рассказали. — Еще один вопрос, — сказал я, игнорируя реплику Бэкуса. — Среди вещей Торсона были презервативы? — Знаешь, я не имею понятия, что у тебя за отклонения, но продолжать этот разговор больше не намерен. Сейчас повешу трубку, и, Джек, я не хочу, чтобы... — Минуту! Что еще за отклонения? Я пытаюсь пролить свет на то, что упустили твои же люди. Ты говорил с Клирмонтаном? Знаешь о компьютере? О сети «ЛДДВ»? — Да, он примерно обрисовал суть. Какая связь между компьютером и коробочкой презервативов? Вдруг я отметил слишком резкую реакцию Бэкуса на вопрос о презервативах. И потом, я ни слова не сказал о коробочке. — Тебе известно о звонке на телефон сети «ЛДДВ», совершенном в Фениксе из номера Торсона в ночь с воскресенья на понедельник? — Абсурдное предположение. Откуда тебе знать про такие вещи? — Дело в том, что клерк перепутал и, выписывая меня из отеля, принял за агента ФБР. Помнишь съемочную группу около похоронной конторы в Фениксе? Они также ошиблись. Клерк передал мне телефонные счета, чтобы я отдал их вам. Он посчитал, это быстрее, чем по почте. Наступила долгая пауза. — Ты сказал, что похитил наши счета? — Я сказал только то, что сказал. Их передали в мои руки. В счете Торсона значился звонок Уоррену и звонок в «ЛДДВ». Забавно. Твои люди до сих пор не знали об этой сети. — Мне придется послать агента и доставить счета сюда. — Не стоит беспокойства. Их у меня нет. Бумаги украли в Голливуде из номера отеля. Похоже, у тебя в курятнике завелась лисица. — Ты это о чем? — Расскажи, что ты знаешь о коробочке с презервативами, а я расскажу, о чем это. Бэкус тяжело вздохнул на том конце провода, нехотя уступая моему давлению. — Ладно, в вещах была коробочка с презервативами. Кстати, нераспечатанная. И что сие означает? — Где сейчас презервативы? — В опечатанной коробке, вместе с остальными предметами. Завтра утром его тело и вещи отправят в Виргинию. — Где находится эта опечатанная коробка? — У меня. — Прошу, Боб, вскрой коробку. Посмотри, нет ли на презервативах этикетки с ценой. Нужно узнать, где они куплены. Послышался звук разрываемой упаковки. В памяти возникла картина: Торсон идет по коридору, и у него что-то в руках. — Могу ответить хоть сейчас, — сказал Бэкус. — Они в пакете из аптечного киоска. Сердце екнуло, и одновременно я услышал, как Бэкус открыл пакет. — Да, вот они. «Медикаменты Скоттсдейл». Открыты двадцать четыре часа в сутки. В упаковке двенадцать презервативов, цена — девять девяносто пять. Джек, может, подсказать тебе бренд? В голосе Бэкуса слышался сарказм, но я не обратил внимания. Насчет бренда есть одна идея, хотя о ней я подумаю позже. — Чек остался? — Сейчас прочитаю. — Что с датой и временем продажи? Обычно компьютерные кассы это пробивают. Молчание. Такое долгое, что хотелось закричать. — Воскресенье, ноль сорок пять. Я закрыл глаза. Пока Торсон покупал презервативы, из которых не успел использовать ни одного, кто-то звонил по телефону из его комнаты. — Хорошо, Джек, и что это значит? — Значит, все ложь. Открыв глаза, я положил трубку. Моя рука сделала это сама, словно чужая. * * * Бледшоу все еще находился в своем офисе и снял трубку после первого гудка. — Дан, это опять Джек. — Что случилось, Джек Мак? — Помнишь, ты сказал, что должен мне пиво? Думаю, от тебя понадобится что-то другое. — Как скажешь. Я рассказал, что мне нужно. Дан согласился. Не раздумывая ни секунды, хотя помощь была нужна немедленно. Результата он гарантировать не мог и все-таки обещал связаться со мной в любом случае. * * * Я все время думал о первом звонке из комнаты Торсона. Звонили на телефон центра в Квонтико. Набирая номер с борта самолета, я не видел в самом факте звонка ничего примечательного. Теперь же все переменилось. Зачем кому-то звонить в середине ночи на телефон, зарезервированный для общественных связей? Я уже знал ответ: она не хотела набирать прямой номер, обнаружив, что знает о его существовании. Вместо этого программа отправки факсов набрала другой, известный всем телефон, и едва оператор центра услышал знакомый тональный сигнал, звонок переключили на одну из свободных линий. Я запомнил эту комбинацию на воскресном совещании, когда Торсон подробно рассказал, как в Квонтико получили факс от Поэта. Тогда он и описал весь процесс в деталях. * * * Дежурный оператор центра в Квонтико переключил меня на офис службы изучения поведения без лишних слов, едва услышав, что нужен агент Бред Хазелтон. Его аппарат отозвался тремя гудками, и я засомневался, не слишком ли поздно звоню. Бреда могло и не оказаться в офисе. Наконец трубку сняли. — Бред, это Джек Макэвой. Из Лос-Анджелеса. — Джек, как дела? Вчера ты оказался на волосок от... — Почти в порядке. Жаль агента Торсона. Знаю, когда долго с кем-то работаешь... — Что ж, хотя он был порядочным мудаком, но оказаться в таком положении обидно. Просто ужасная смерть. У нас все потрясены. — Представляю. — Ну, что произошло сегодня? — Ты понимаешь, есть пара неясностей. Я расставляю все события в хронологическом порядке, чтобы дальше работать над статьей. Правда, даже не знаю, будет ли все закончено... Ненавижу, когда приходится лгать, особенно такому человеку, как Бред, всегда хорошо ко мне относившемуся. Однако я не мог сказать правду: в этом случае помощи от него не дождаться. — Знаешь, я так и не понял истории с факсом. Ну, тем, что Поэт прислал в воскресенье. Кажется, Гордон ссылался на детали, полученные от тебя или Брасс? Мне хотелось знать точное время, когда приняли сообщение. Если можно. — Хм, обожди немного, Джек. Он пропал со связи прежде, чем я успел ответить. Закрыв глаза, я замер на те несколько томительных минут, что его не было слышно. Интересно, он отправился за информацией или узнает, имеет ли право сообщать мне факты? Вскоре Хазелтон снова подошел к телефону. — Джек, извини, пожалуйста. Мне пришлось копаться в бумагах. Факс приняли на аппарат номер два в офисе академии, утром в воскресенье, в три тридцать восемь по местному времени. Я взглянул в свои записи. Если отнять трехчасовую разницу между Лос-Анджелесом и Квонтико, окажется, что факс получен центром спустя минуту после того, как туда же прошел звонок из номера Торсона. — Джек? — Ах да, спасибо. Э-э-э... есть еще один вопрос. — Стреляй... Извини, я не нарочно. — Да ладно. Вопрос такого рода — агент Торсон посылал на экспертизу пробы из ротовой полости жертвы в Фениксе — Орсулака? — Да, посылал. — Он хотел, чтобы субстанцию точно идентифицировали, потому что ожидал найти там лубрикант презерватива. Вопрос вот в чем: была ли идентифицирована эта смазка с точностью до бренда производителя? Если нет, то можно ли это сделать? Что скажешь? Сначала Хазелтон ничего не ответил, и наступила немая пауза. Потом я снова услышал его голос: — Странный вопрос, Джек. — Да, я согласен, но особенности дела и то, как вы, ребята, со всем этим управляетесь, меня просто поражают. Мне важно, чтобы история выглядела... чуть живописнее. — Подожди еще минуту. Он снова пропал, и я приготовился ждать. Впрочем, на сей раз Бред вернулся быстрее. — Да, у нас есть такие данные. Может, скажешь, зачем тебе это нужно на самом деле? Настала моя очередь задуматься. — Нет, — ответил я после минутной паузы. — Пытаюсь кое-что выяснить, Бред. Если окажется, что моя догадка верна, бюро узнает об этом первым. Можешь мне верить. Хазелтон секунду колебался. — Ладно, Джек. Я поверю тебе. Все равно Гладден уже мертв. Думаю, я не выдам тайну следствия, да и вряд ли ты сумеешь что-то доказать. Пробы обнаружили сходство с изделиями двух брендов: «Рамзес» и «Золото Трои». Одна незадача — это самые популярные презервативы в стране. Такую улику трудно назвать неопровержимой. Да, возможно, эту улику и не представишь суду, но именно презервативы «Рамзес» я получил от Рейчел в ту ночь, в субботу, в своем номере. Сказав Хазелтону спасибо, я без лишних церемоний повесил трубку. * * * Я узнал что хотел, и казалось бы, все сошлось. Не знаю, сколько способов развеять эту теорию прошло через мою голову за следующий час, однако в основе постройка осталась целой. Да, я строил умозаключения на фундаменте из подозрений и домыслов, но в целом они составляли работоспособную конструкцию, все части которой сцеплялись одна с другой. Как ни старался я разрушить механизм, его зубчатые колеса продолжали крутиться. Последнее, что могло нарушить ход рассуждений, — это информация от Бледшоу. В ожидании звонка я расхаживал по комнате, чувствуя, как в груди бьется тревога, словно живое существо. Выйдя на балкон, я вдохнул немного свежего воздуха, однако это не помогало. Сверху на меня тупо уставился «ковбой Мальборо» с его тридцатифутовым лицом, нависавшим над полоской бульвара Сансет. Захотелось сигарету. Чтобы не курить, решил ограничиться колой. Дверь я зафиксировал защелкой, чтобы она оставалась полуоткрытой, и направился к автоматам с напитками. Нервишки пошаливали, и это несмотря на принятые успокоительные пилюли. Но я знал, что скоро напряжение перейдет в крайнее утомление, если не поддержать себя дозой кофеина с сахаром. Пройдя половину расстояния до номера, я услышал, как там зазвонил телефон, и бегом кинулся к трубке. Вбежав и не закрывая за собой дверь, я схватил трубку примерно на девятый звонок. — Дан, ты? Молчание. — Это Рейчел. Кто такой Дан? — О-о-о... — Я едва сумел с собой справиться. — Это... мой коллега по редакции. Жду от него звонка. — Джек, что это с тобой? — Запыхался. Я выходил в коридор за колой и услышал, как зазвонил телефон. — Господи, да ты пробежал ярдов сто. — Вроде того. Подожди минуту. Я вернулся и закрыл дверь. Потом собрался с мыслями, как завзятый актер, и вернулся к телефону. — Рейчел? — Послушай, я просто хочу сообщить, что уезжаю. Боб снова посылает меня во Флориду, разобраться с «ЛДДВ». — А-а... — Скорее всего это займет несколько дней. На телефоне загорелся индикатор. Мне пришло сообщение. Я подумал, что это Бледшоу, и запомнил время. — Понимаю, Рейчел. — Давай побудем вместе, когда все закончится. Я думаю взять отпуск. — Наверное, я тоже возьму. Тут я вспомнил записи в календаре, на ее столе в Квонтико. Новое ужасное совпадение: Рейчел не было на работе в те дни, когда убили Орсулака. — Давно у меня не было настоящего отпуска. Думаю, не поехать ли в Италию? Например, в Венецию. Не хватило духа солгать. Я молчал, и она потеряла терпение. Актерство мое кончилось. — Джек, в чем дело? — Ни в чем. — Я не верю. Немного помедлив, я сказал: — Рейчел, есть одна вещь, которая меня беспокоит. — Так скажи мне. — В ту ночь, в нашу первую ночь, я звонил в твою комнату. После того, как ты ушла из моей. Просто хотел пожелать спокойной ночи и сказать, что мне было хорошо. Я звонил, а ты не отвечала. Тогда я подошел к твоей двери и постучал. Тишина. Следующим утром ты сказала, что встретила в холле Торсона. Не знаю, наверное, я просто зациклился на этом. — На чем? — Сам не понимаю. Я все время думал, где ты была, когда я звонил и стучал. Сначала она ничего не ответила, потом заговорила, и в сердитом голосе отчетливо зазвенел металл: — Джек, ты знаешь, кого напоминаешь? Ты просто ревнивый старшеклассник. Тот мальчик на трибуне, про которого сам же рассказывал. Да, я встретила Торсона в холле, и да, могу признать, он думал, я ищу именно его и хочу именно его. Только все уже ушло. Туда, куда обычно и уходит. Не могу объяснить, почему не слышала твоего звонка, понятно? Возможно, ты позвонил не в тот номер. Возможно, я была в душе и тоже думала: «Какой прекрасный вечер!» Возможно, я вовсе не должна себя защищать и с тобой объясняться. Если не можешь справиться со своими детскими комплексами, найди другую женщину, в другой жизни. — Рейчел, послушай, мне очень жаль. Ты сама спросила, что не так, вот я и рассказал. — Наверное, ты принял слишком много тех таблеток, что прописал врач. Мой тебе совет: хорошенько выспись. А я должна успеть на самолет. Она бросила трубку. — До свидания, — сказал я в пустоту. Глава 48 Солнце начинало садиться, и небо окрасилось в цвет спелой тыквы, местами переходивший в розовый. Прекрасная картина. Едва ли с ней мог поспорить вид на уличную рекламу, открывавшийся слева и справа от меня. Я опять стоял на балконе, пытаясь размышлять и стараясь делать выводы. Я ждал, когда же позвонит Бледшоу. Сообщение, пришедшее во время моего разговора с Рейчел, исходило от Дана. Судя по тексту, пока он вне офиса, но выйдет на связь позднее. Я смотрел на «ковбоя Мальборо», на его прищуренные глаза и твердый подбородок, неподвластный времени. Он всегда оставался одним из моих любимых героев, даже иконой, несмотря на поверхностность образа, годного лишь для рекламы. Помню, за обедом я обычно сидел по правую руку от отца. Отец вечно курил, стряхивая пепел в стоявшую около его тарелки пепельницу. Наверное, я курю из-за этого. Отец напоминал мне «ковбоя Мальборо». По крайней мере так я думал, став взрослым. * * * Я вернулся в комнату. Решившись позвонить домой, набрал номер матери. Она ответила сразу. Тут же начались театральные расспросы, в порядке ли я и почему не звонил... В конце концов, когда я успокоил ее и убедил, что все в полном порядке, попросил позвать к телефону отца. Мы не разговаривали с самых похорон Шона. Если разговаривали вообще. — Пап? — Сын. Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? — Отлично. Как ты сам? — Более-менее. Беспокоились, а так — нормально. — Ладно вам. Все отлично. — Это ужасно, да? — Ты про Гладдена? Да уж. — У нас гостит Райли. Приехала ненадолго. — Хорошо, папа. — Хочешь с ней поговорить? — Нет, я хочу поговорить с тобой. Наступило вынужденное молчание. По-моему, он сильно нервничал. — Ты в Лос-Анджелесе? Он сказал это слово с отчетливым «дже». — Да, почти два дня. Я звоню потому, что хочу сказать... я много думал и хочу попросить прощения. — За что, сын? — Не знаю за что. За все. За Сару, Шона... ты ведь понимаешь... — Я издал то ли смешок, то ли кашель, маскируя неловкость. — Прошу, простите меня за все. — Джек, с тобой все точно в порядке? — Отлично. — Тебе нет нужды извиняться. — Да, но я прошу, простите меня. — Ладно... Ты тоже прости нас. Извини меня. Я немного помолчал, как бы подводя черту. — Спасибо, папа. Мне нужно идти. Передай маме до свидания, а Райли — мой привет. — Хорошо, передам. Почему бы тебе не заехать на пару дней, когда вернешься? — Заеду. Я положил трубку и подумал: «Ковбой Мальборо». Взглянув через раскрытую балконную дверь, я снова увидел глаза того парня с рекламного щита. Он смотрел прямо на меня, поверх перил. Снова заныла рука. Разболелась и голова. Я узнал много такого, что просто не могло в ней поместиться. Пришлось проглотить еще одну таблетку. * * * Наконец Бледшоу позвонил, в пять тридцать. Его новости оказались нерадостными. Последнее звено, недостающий кусочек мозаики. Я тайно надеялся, что не услышу этого. Слушая, чувствовал, как кровь отхлынула из сердца. Теперь я остался один. И что самое ужасное, та, которую я так желал, не просто оставила меня одного. Она меня использовала и предавала так, что трудно даже представить. — Вот что я накопал, дружище, — начал Бледшоу. — Держись за что-нибудь, чтобы не упасть. — Выкладывай. — Рейчел Уэллинг. Дочь Харви Уэллинга. Мы с ним ни разу не встречались. Я еще служил патрульным, а Харви Уэллинг был уже в чинах. Я поговорил с одним из бывших начальников. Тот рассказал, что Уэллинга называли Харви Сосиска. Такой тип, длинный и неуклюжий. — Как он погиб? — Перехожу к сути. Один приятель нашел дело в архиве. Все произошло девятнадцать лет назад. Забавно, а я так ничего и не вспомнил. Наверное, работал не поднимая головы. И вот теперь мне приносят это дело в таверну «Феллз пойнт». То есть папку. И главное, это ее отец, определенно. В папке есть даже имя. Она нашла его тело. Он застрелился. Выстрел в висок. Сочли самоубийством, хотя и не без странностей. — Каких? — Во-первых, не нашли записки. Во-вторых, на руках были перчатки. Самоубийство произошло зимой, однако стрелял он в помещении. Встал утром и тут же застрелился. Следователь отмечал в рапорте, что это весьма необычно. — На перчатках нашли следы от выстрела? — Да, их там нашли. — Она, то есть Рейчел, находилась дома? — Да. На следствии сказала, что спала наверху, в своей огромной кровати, и проснулась от выстрела. Сильно испугавшись, не спускалась вниз целый час. Потом сошла и обнаружила отца. Так сказано в деле. — Что о матери? — Мать с ними не жила. Бросила за несколько лет до этого случая. С тех пор Рейчел жила с отцом. Мне тоже показались странными некоторые моменты. Сначала он упомянул о размерах кровати, да и последние слова тоже произнес как-то не так. — Что такое, Дан? Ты рассказал мне не все. — Джек, можно, я спрошу тебя кое о чем? У тебя что-то было с этой женщиной? Я же говорил, что видел по Си-эн-эн, как она... — Слушай, у меня нет времени! Что ты недоговариваешь? — Хорошо, хорошо. Еще в деле отмечалось, что кровать Уэллинга оказалась застеленной. — Как это понимать? — Его кровать оказалась застеленной. События выглядели примерно так: он встал утром, заправил кровать, оделся, как на работу, включая пальто и перчатки, а потом сел на стул и пустил пулю себе в висок. Или он сидел на стуле всю ночь, сделав это только утром. Внутри возникли депрессия и липкая усталость. Со стула я сполз на пол, продолжая держать телефон возле уха. — Тот, кто расследовал дело, давно на пенсии, однако никуда не переехал. Его зовут Мо Фридман. Мы с ним пересекались не раз. Я только начинал подниматься по службе, а Мо уже выходил в тираж. Хороший человек. Я сейчас говорил с ним по телефону. Живет в Поконосе. Спросил его об этом деле, ну, были еще какие-то улики или нет. Неофициально, разумеется. — И что он ответил? — Он сказал, что не стал копать потому, что Харви Сосиска получил именно то, что заслужил. — А что он сказал о фактах? — Он считает, что кровать оказалась застеленной потому, что ее не разбирали. Никто никогда не спал в той кровати. Отец спал с дочерью в другой, огромной кровати, и однажды девочка подвела черту. Больше он ничего подобного не видел и не слышал, ничего похожего на все недавние случаи. Мо уже семьдесят один год. Он решает кроссворды и не любит смотреть новости. И не знает, что та девочка стала агентом ФБР. Говорить я уже не мог. Не мог и двигаться. — Джек, куда ты пропал? — Пора идти. * * * Секретарша из управления ФБР сообщила, что сегодня Бэкуса уже не будет. Я попросил уточнить, где Бэкус. Возможно, он еще на месте. Минут пять в телефоне играла музыка — наверное, секретарь красила ногти или поправляла макияж. Вернувшись на линию, сказала, что Бэкус ушел, и посоветовала перезвонить утром. Я и глазом не успел моргнуть, а она уже бросила трубку. Бэкус — это ключ от всего. Придется найти его, рассказать то, что мне известно, и поиграть в игру, угодную специальному агенту. Я решил: если Бэкус покинул управление, то скорее всего он направился в тот мотель, на Уилкокс. В мотель хотелось попасть еще по одной причине: там я оставил машину. Повесив на плечо сумку с компьютером, я направился к выходу. Открыв дверь, я замер на пороге. Передо мной стоял Бэкус с поднятой вверх, уже занесенной для стука рукой. * * * — Гладден вовсе не был Поэтом. Он убийца, да, но не Поэт. Могу доказать это. Бэкус воспринял новость так, словно узнал, что мне подмигнул «ковбой Мальборо». — Джек, знаешь что, сегодня ты весь день делал странные звонки. Сначала мне. Потом — в Квонтико. Я зашел, подумав: наверное, вчера доктора что-то упустили. И подумал, не заехать ли нам в... — Послушай, Боб. Я не в обиде за такие мысли, и тем не менее пойми, я не мог рассказать сразу все. Теперь появилась ясность. Вполне очевидная. Могу все объяснить. Я как раз собирался идти искать тебя. — Тогда присядь и расскажи, о чем речь. Говоришь, в моем курятнике завелась лисица? Что ты имел в виду? — Я подразумевал вашу работу и то, что вы отлавливаете преступников определенного сорта. То есть серийных преступников, как вы называете их сами. Так вот, среди вас все время находился такой преступник. Шумно выдохнув, Бэкус помотал головой. — Садись, Боб, я расскажу свою историю. Думаешь, я свихнулся? Тогда отведи меня в больницу, потом. Хотя мне кажется, что ты этого не сделаешь. Бэкус присел на край кровати, и я начал рассказывать, сопровождая сюжет описанием собственных ходов и телефонных разговоров. Изложить основные факты, пусть и частично, удалось за полчаса. Едва я подошел к их собственной интерпретации, как Бэкус прервал повествование вопросом, который возникал и у меня и к которому я хорошо подготовился. — Ты упустил одну деталь. Говоришь, Гладден сознался в убийстве твоего брата. Ну, в самом конце. То же утверждалось в твоих показаниях, с которыми я ознакомился только сегодня. Вроде бы он тебя узнал. — Он ошибся. И я тоже ошибся. Ведь имя брата я не называл. Просто «брат». Я сказал: «Ты убил моего брата», — а он посчитал, что брат — это один из тех детей. Понятно? Вот почему он сказал, что убил его, чтобы спасти. Мне кажется, Гладден убивал тех детей потому, что знал: оказавшись с ним рядом только раз, они останутся сломанными на всю жизнь. Так же, как случилось с его жизнью после встречи с Белтраном. Думаю, где-то внутри он считал, что спасает их от судьбы, подобной его собственной. Гладден ничего не сказал о копах. Скорее всего он даже не знал про эти убийства. И как он меня узнал? Я ведь едва мелькнул в «Новостях». Вспомни Си-эн-эн. Гладден не мог меня опознать. Бэкус уставился в пол, а я смотрел, как он пытался объяснить это. И судя по выражению его лица, Боб не смог подобрать ничего убедительного. Похоже, он начал меня понимать. — Ладно, — наконец сказал он. — Что ты говорил про ситуацию в Фениксе, про номер и все остальное? Говори, что к чему. — Мы подошли совсем близко. Рейчел это знала, и ей нужно было или увести следствие в сторону, или вывести нас исключительно на Гладдена. Однако при том, что каждый коп в стране желал убийце смерти, Рейчел недоставало полной уверенности в таком исходе. Поэтому она сделала три вещи. Во-первых, послала со своего компьютера факс, единственный, полученный от Поэта, адресовав сообщение на общий номер в Квонтико. Факс она составила таким образом, чтобы обозначить связь между Гладденом и убийствами полицейских. Подумай хорошенько: помнишь совещание, когда обсуждали текст факсового письма? Ведь именно Рейчел предложила связать все случаи вместе. Бэкус кивнул, но ничего не сказал. — Далее она рассудила, что, допустив утечку и отдав часть информации Уоррену, спровоцирует выход моей публикации и массу статей в прессе. Гладден с неизбежностью, прочитав одну из статей, ляжет на дно, едва узнав, что его разыскивают за парные убийства. Она позвонила Уоррену, предоставив материал для статьи. Рейчел знала наверняка: Уоррена потянет в Лос-Анджелес, чтобы продать эту историю после стольких лет, проведенных «на консервации» в фонде. Возможно, он сам ей позвонил. Ты следишь за моими рассуждениями? — Ты же уверял, что в утечке повинен Гордон? — Уверял, и на то были веские причины. Счета из отеля. Однако, судя по чеку за презервативы, в момент звонка Торсона в номере не было, да и Уоррен отрицает, что тот был его источником. Причем безо всякого повода лгать: к тому времени Торсон уже погиб. — Что за третье обстоятельство? — Я считаю, что это Рейчел выходила в «ЛДДВ». Не понимаю только, откуда она узнала про сеть. Не исключено, что получила от кого-то информацию. Не уверен. Тем не менее позвонила. Трудно сказать, она ли автор файлов, подписанных «Идол», что обнаружил Клирмонтан, или нет. Впрочем, все равно это подкрепляло подозрения насчет Гладдена. Рейчел неплохо все упаковала. Если бы я его не убил, все улики говорили бы против него. Ему бы никто не поверил, особенно в свете сделанного им самим. Я перевел дух, дав подумать и Бэкусу. Спустя полминуты разговор продолжился с той же точки. — Все три звонка сделаны из чужого номера, для прикрытия. Если бы обстоятельства не сложились криво, о том, что она пользовалась телефоном, никогда бы не узнали. Звонили-то из комнаты Торсона. Весь расклад ломает коробка презервативов. Итак, нам известно об их с Торсоном отношениях. Сейчас они на ножах, хотя что-то еще теплится и она в состоянии на этом сыграть. Можно представить себе следующее: она просит купить презервативы и обещает подождать в постели. Он бросается в аптечный киоск, а в штанах уже полыхает огонь. Однако она не ждет в постели, вовсе нет. Она набирает номер телефона. Торсон возвращается в номер. Он видит, что женщина ушла. Собственно, он не рассказал мне ничего такого, но мы ведь были вместе весь день... В общем, Торсон на что-то намекал. Бэкус ответил кивком. Он выглядел несколько потерянным. Я решил, что он думает о своей карьере. Сначала фиаско с задержанием Гладдена, затем это... Его дни в ранге заместителя начальника управления сочтены. — Казалось бы, все сходится... Он не закончил фразу, а я не стал ему помогать. На самом деле у меня было что сказать, просто хотелось повременить. Бэкус встал и начал ходить по комнате. Выглянув на балкон, он увидел «ковбоя Мальборо». Похоже, зрелище не оказало на него такого действия, как на меня. — Джек, расскажи про луну. — Что ты имеешь в виду? — Про луну, с которой упал Поэт. Ты описал финал истории. А где ее начало? Как женщина могла прийти к этой точке? Он повернулся ко мне, и в глазах я увидел вызов. Бэкус что-то искал, то, из чего мог строить дело или во что мог поверить. Для начала пришлось прокашляться. — Наверное, это самая трудная часть. Лучше расспроси Брасс. — Сделаю. И все же сначала ты. На секунду я задумался. — Представим себе юную девушку, даже не знаю, двенадцати или тринадцати лет. Она испытывает насилие со стороны своего отца. Сексуальное насилие. Ее мать, она... их бросила. Или догадываясь, что такое может произойти, или с полным безразличием. Отец — полицейский. Детектив. Он подавляет своей силой, велит не говорить никому, ведь он — это власть и заставит молчать любого. Он говорит: тебе все равно не поверят. Она ему покоряется. Но однажды находит в себе силы, а возможно, эти силы были всегда. Недоставало только благоприятной возможности. Как бы там ни было, однажды она убивает его и инсценирует самоубийство. Она вышла из воды сухой. Детектив, занимавшийся расследованием, понимал: что-то не так. Однако не вмешался. По его словам, тот коп и так кончил бы плохо. И следователь спустил дело на тормозах. Бэкус замер в середине комнаты, упорно глядя в пол. — Я что-то слышал про ее отца. Официальную версию, разумеется. — Один из моих друзей сумел выяснить, что осталось за кадром. — Что было дальше? — Дальше? Она созрела как женщина. Власть, оказавшаяся у нее в руках, могла сделать многое. Она прошла через испытание. Немногим удавалось подобное, и все же она справилась. Девушка оказалась умной и пошла учиться. Чтобы лучше себя узнать, поступила в университет, и там ее нашло ФБР. Вытянув счастливый билет один раз, Рейчел быстро шла по служебной лестнице, пока не оказалась в подразделении, занимавшемся изучением таких, как ее отец. Таких, как она. Очевидно, вся жизнь представлялась ей борьбой за истинное понимание. Когда руководитель группы решил заняться изучением причин, вызывавших самоубийства полицейских, он, естественно, пришел к ней. Он хорошо знал то дело, но не знал правды. А лишь официальную версию. Итак, она получила работу, заранее понимая, что его выбор ложный. Мне пришлось остановиться. Чем дальше, тем больше власти над окружающими ощущал я сам. Знание чужих секретов — страшная сила. Рассуждая объективно, я не мог сказать, сумею ли свести все части воедино. — Тогда, — сказал Бэкус, понижая голос до шепота, — как случилось, что для нее все рухнуло? Я снова прокашлялся. — Дела шли неплохо. Она вышла замуж за своего напарника, и все налаживалось. Но затем случился странный поворот. Возможно, из-за напряжения, вызванного работой, воспоминаниями, замужеством или чем-то еще... Она сломалась. Вскоре ушел муж, посчитавший ее внутренне опустошенной. Он так и называл ее: «Раскрашенная пустыня», — что тоже вызывало злобу. И однажды... Вероятно, она вспомнила тот день, когда расправилась со своим насильником. С отцом. И вспомнила ощущение покоя, наступившее после той расправы, словно испытав освобождение. Тут я посмотрел на Бэкуса. Взгляд Боба блуждал где-то вдали, вероятно, он представлял себе картины, возникшие с моим жутковатым повествованием. — И однажды, — продолжил я, — однажды она получила запрос на характеристику возможного преступника. Во Флориде убит и обезображен мальчик. Тот детектив, что вел дело, требовал дать психологический портрет преступника. Детектив Белтран. Она, единственная, поняла его сущность и узнала имя. Имя из прошлого. Вероятно, одно из тех, что пришлось услышать на допросах. Она понимала: это мучитель малолетних. Такой же насильник, как и ее отец, а жертва, о судьбе которой он так заботился, в первую очередь — его жертва. — Вот именно, — сказал Бэкус и, вставая, отобрал у меня нить разговора. — Тогда она отправилась во Флориду к Белтрану и повторила свой опыт снова. Так же как в случае с отцом. И сделала все, чтобы представить дело самоубийством. Она узнала, где Белтран прячет дробовик. В свое время об этом рассказал Гладден. Прилетев в город на самолете, она использовала полномочия агента, чтобы войти в контакт с Белтраном и попасть к нему домой. В итоге все прошло гладко. Внутри опять наступил покой. Пустота на какое-то время заполнилась. Увы, ненадолго. И так происходило снова и снова. Она следовала за маньяком, за Гладденом, и убивала после него. Рейчел использовала Гладдена, а он скрывал ее следы задолго до того, как она их оставляла. Бэкус упорно смотрел на ту же воображаемую картину. — Она была в курсе всего, зная любые ходы, — продолжал он. — Надо же, мазнула презервативом по полости рта Орсулака. Превосходный отвлекающий маневр. Просто гениально. Кивнув, я решил закончить рассказ сам: — Запомнив однажды обстановку камеры Гладдена, она точно знала, что в деле есть фотография, которая всплывет, если нужно. На фото были книги По. Это начальные условия. Потом она перемещалась по стране вслед за Гладденом. Она заранее знала смысл происходящего. С запросами на профилирование к ней поступали данные на тех, кого убивал Гладден. Она испытывала к ним сочувствие. Но шла за ним. Шла и убивала копов. Каждое из убийств маскировалось под самоубийство, однако Гладден был необходим, на случай если однажды эту схему откроют. Бэкус взглянул на меня. — Откроет кто-то вроде тебя? — Да. Вроде меня. Глава 49 Бэкус сравнил сюжет с веревкой, на которую вывесили сушить белье в сильный ветер. Без прищепок, хотя бы нескольких, это белье может просто улететь. — Нам нужны факты, Джек. Я согласился. Конечно, Бэкус — это авторитет. Но внутренне я уже пришел к решению, пусть и затаив это в своем сердце. — Что ты предпримешь? — спросил я Бэкуса. — Дай подумать. У вас был... Ваши отношения уже сложились, не так ли? — Это заметно? — Да. Он замолчал и принялся расхаживать по комнате. Бэкус напряженно думал, рассуждая и беззвучно шевеля губами, не глядя по сторонам. Наконец он остановился и посмотрел на меня в упор. — Ты наденешь спецоборудование? — Что имеется в виду? — То самое. Я вызову Рейчел сюда, останешься с ней наедине и поговоришь начистоту. Пожалуй, ты один способен все это раскрутить. Я опустил голову. Вспомнив последний разговор с Рейчел, подумал: она же насквозь меня видит. — Не знаю. Наверное, я не смогу. — Она как пить дать что-то заподозрит и захочет тебя проверить, — сказал Бэкус, тут же отказавшись от своей идеи и шаря глазами по углам комнаты в поисках других вариантов. — Все-таки, Джек, ты у нас такой один. Не агент, а поэтому не опасен. Она уверена, что с тобой легко справиться. — В смысле? — Напоить, оглушить... — Он хрустнул пальцами. — Ты же понял... ладно, спецсредства носить не придется. Мы окружим тебя своим оборудованием. — Да что ты говоришь? Подняв указательный палец, Бэкус попросил обождать с вопросами и потянулся к телефону. Прижимая трубку плечом, он набрал номер и стал ждать ответа. Телефонный провод свисал как поводок и не давал расхаживать по комнате, как раньше. — Собирай вещи, — сказал Бэкус, обращаясь ко мне и продолжая ждать, когда же на той стороне снимут трубку. Я встал и начал неохотно укладывать свои нехитрые пожитки в сумку с компьютером и во все ту же наволочку, прислушиваясь к его разговору с Картером, сопровождавшемуся четкими приказами. Бэкус сказал, чтобы агент связался с Квонтико и отправил на самолет бюро сообщение для Рейчел. Он распорядился развернуть самолет обратно. — Передай: случились события, которые нужно обсудить. Скажи, что она нужна мне здесь. Больше не сообщай ничего. Понял? Выслушав ответ, Бэкус продолжил: — Далее. Прежде чем сделать то, что я приказал, позвони в офис начальника управления. На моей линии трубку не вешай. Скажи им, что мне нужны адрес и кодовая комбинация «дома с землетрясением». Да, они поймут, что я имел в виду. Отсюда я сразу направлюсь на место. Возьмешь с собой видео, звуковое оборудование и пару надежных людей. Остальное расскажу на месте. Теперь звони в управление. Я вопросительно посмотрел на Бэкуса. — Линия на удержании звонка, говори. — "Дом с землетрясением"? — Мне рассказал про него Клирмонтан. Дом находится в горах. Здание начинено аппаратурой от крыши до самого пола. Оно было повреждено при толчке, и владельцы попросту его бросили, а имущество оказалось незастрахованным. Бюро выкупило строение у банка и использовало, чтобы проверять местных строительных инспекторов, самих строителей и многих других. Вплоть до Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям. В свое время бюро занималось их делом. Обвинения так и остались висеть в воздухе. А позже дом окончательно перешел к ФБР. Так что теперь... Он снова поднял руку, обозначая внимание. На линии опять был Картер. Бэкус выслушал его и кивнул: — Направо до Маллхоланд, потом первый поворот налево... Все понятно. Когда рассчитываешь прибыть? Сказав Картеру, что мы будем на месте сразу после него, Бэкус повторил, что нужны самые лучшие агенты, и положил трубку. * * * Когда мы отъехали от отеля, я незаметно помахал рукой «ковбою Мальборо». От Сансет дорога повела влево, на бульвар Лаурел-каньон, а дальше мы двинулись по горной трассе. — Неужели такое сработает? — спросил я Бэкуса. — И каким образом ты заставишь Рейчел поехать в такие дебри? — Ты сделаешь это сам. Оставь ей голосовую почту на сервере в Квонтико. Скажешь, что укрылся в доме друга, узнал про него случайно, из газетной статьи. Передашь номер телефона. Потом я свяжусь с Рейчел сам и скажу, что вызвал ее из Флориды потому, что ты ведешь со всеми странные телефонные переговоры и никто не знает, куда ты делся. Скажу, что ты, наверное, принял слишком много болеутоляющего. Быть наживкой? Неприятные ощущения усиливались. К тому же предстояло увидеться с Рейчел. Я не представлял, смогу ли вообще выдержать такое напряжение. — В какой-то момент Рейчел получит твое сообщение, — продолжал Бэкус. — Однако звонить тебе не станет. Проследив, откуда звонок, она получит адрес этого дома и приедет. Одна. И тогда она совершит то, чего хочет. Одно или другое. Попытается внести ясность или... убить. Думая, что в доме ты один и лишь ты знаешь ее тайну. Она постарается переубедить тебя и заставить выкинуть из головы бредовые идеи. Или постарается спрятать их в землю вместе с тобой. Думаю, скорее второе. Не знаю почему, но мне тоже так показалось. — Только я буду рядом. В доме и совсем близко. Нечего сказать, успокоил. — Откуда мне знать... — Джек, волноваться нечего. — Бэкус потрепал меня по плечу. — Все будет в порядке, на этот раз мы справимся. Об одном тебе действительно стоит беспокоиться. Постарайся ее разговорить. И вся беседа окажется на пленке. Пусть сознается хотя бы в одном эпизоде, потом мы вытянем из нее остальное. Главное — получить запись. — Я постараюсь. — Ты справишься, Джек. От Маллхоланд-драйв Бэкус свернул направо, как и предписал Картер, и дальше мы поехали по дороге, извивавшейся между скал, открывая время от времени панораму начавшей погружаться в темноту долины Лос-Анджелеса. Прокрутившись около мили, мы увидели указатель на Райтвуд-драйв и повернули налево, спустившись к кучке небольших домиков, построенных, как один, на стальных пилонах. Строения висели, не касаясь поверхности скалы, как иллюстрация предусмотрительности архитекторов и желания оставить свою подпись на каждой из городских возвышенностей. — Как думаешь, живут ли в этих штуковинах? — спросил Бэкус. — Страшно себе представить, окажись кто-то внутри при землетрясении. Бэкус сбавил скорость и рассматривал номера домов, стоящих вдоль дороги. Я просто наблюдал, как между строениями, далеко внизу, мелькают огни большого города. Приближался вечер, и огни в долине разгорались все ярче и ярче. Наконец Бэкус остановился около дома, стоявшего на повороте. — Это здесь. Дом оказался маленьким и деревянным. Пилонов, его поддерживавших, с дороги видно не было, и казалось, что он висит над крутым спуском в долину. Мы оба пристально смотрели на дом, не решаясь приблизиться. — Что, если она знает это место? — Рейчел? Нет, не должна. Я сам узнал о нем от Клирмонтана. Чисто случайно услышал один разговор в местном управлении. Агенты иногда пользовались домом в личных целях. Ну, ты понимаешь, если не могли везти кого-то к себе. Тут Бэкус подмигнул. — Предлагаю осмотреться, — сказал он. — Не забудь вещи. На двери оказался почтовый ящик с кодом. Комбинацию Бэкус знал, поэтому тут же достал из ящика ключ и отпер дверь. Войдя внутрь, он зажег висевшую около входа лампу. Я вошел за ним. Мебели внутри практически не было, но мое внимание привлекло вовсе не это. Стена большой комнаты оказалась сделанной из стекла, и сквозь нее открывался роскошный вид вниз, на долину Лос-Анджелеса. Подойдя вплотную к стеклянной стене, я замер, наблюдая за огнями долины. Вдали, едва видимые в сумраке, угадывались очертания противоположных гор. Стоя у самого стекла, я видел, как туман от моего дыхания оседает на прозрачной поверхности. Едва я опустил взгляд ниже, как появилось неприятное ощущение высоты. Я отступил назад, и в тот же момент Бэкус включил лампу, стоявшую позади. — Что такое? Здесь действительно безопасно? — Да, Джек. Хотя безопасность — понятие относительное. В любой момент может случиться другой толчок, более мощный, и сразу же все изменится. Казалось бы, под нами твердый пол. Был когда-то. Клирмонтан сказал, что он тоже поврежден. Стены и те пошли волнами, трубы порвало... Я положил сумку с компьютером на пол, опять отвернувшись к окну. Наблюдая за открывавшимся передо мной видом, я смело подступил близко к стеклу. Сзади, у самого входа, послышался резкий хрустящий звук. Посмотрев на Бэкуса, я забеспокоился. — Не бойся, пилоны проверили наши инженеры, еще до начала той операции. Дом никуда не денется, и поэтому он выбран для этой роли. Я кивнул, не испытывая к словам Бэкуса особого доверия, и снова посмотрел на него. — Единственное, что может исчезнуть, — это ты, Джек. Взглянув на его отражение, я не сразу понял смысл сказанного. И лишь заметив сквозь зеркальную поверхность уже четырех Бэкусов, я вдруг увидел в его руке пистолет. — Это что? — Конец твоего пути, Джек. Теперь-то я понял все, единым разом. Взяв неверный след, дилетант обвинил не того человека. И тут стало очевидным: причина находилась внутри, во мне самом. В моей неспособности верить другим и примиряться с их ошибками. В Рейчел я видел одни эмоции, и я искал изъяны в них, а не в реальности. — Ты, — сказал я. — Ты и есть Поэт. Бэкус не ответил, вместо этого он кивнул, едва заметно улыбнувшись. Теперь я знал, что самолет Рейчел не повернет назад. Знал, что Картер со спецтехникой не появится и не приведет с собой двух надежных агентов. Я отлично представлял весь расклад событий, вспомнил даже, как Бэкус держал палец на кнопке телефонного аппарата. У меня в номере он сделал вид, что звонит. И вот теперь я оказался с Поэтом один на один. — Почему, Боб? Почему ты? Находясь в шоке, я растерянно назвал его по имени, словно друга. — Старая история, такая же старая, как мир, — ответил он. — Слишком старая, чтобы помнить. Тебе это уже ни к чему. Джек, сядь. Дулом пистолета он показал в сторону набивного кресла, стоявшего у дивана. Потом направил оружие на меня. Я стоял неподвижно. — Эти звонки... — сказал я. — Из комнаты Торсона звонил ты? Наверное, я произнес это, чтобы хоть что-то сказать. Хотелось потянуть время. Но совершенно ясно, что время больше не имело значения. Никто не знал, где я. И ждать некого. — Дело случая, — пояснил Бэкус. — В тот вечер я сам оформлял номера на Картера, Торсона и себя. И очевидно, перепутал ключи. Звонил из своего номера, а счет пришел на Торсона. Разумеется, об этом я не знал до тех пор, пока не обнаружил счета, уже в твоей комнате, пока ты был у Рейчел. В памяти возникли слова Рейчел насчет удачи. Видно, то же применимо и к серийным убийцам. — Как ты узнал, что счета у меня? — Я не знал, вернее, не думал на эту тему. Ты сам позвонил Уоррену, заявив, что держишь его информатора за яйца. А Уоррен тут же перезвонил мне, что естественно, ведь это я его источник. Хотя он сказал о твоих подозрениях насчет Гордона, нужно было понять, насколько ты информирован. По этой причине я и вернул тебя в следственную группу. Джек, необходимо было выяснить, что ты узнал. Войдя в твой номер, когда вы с Рейчел лежали в постели, я неожиданно нашел счета. — Это ты следил за мной ночью, по дороге в бар? — Тогда тебе очень повезло. Если бы ты решил проверить, кто это мелькнул в дверном проеме, все закончилось бы на месте. Однако наступило утро, и ты не пришел ко мне и не обвинил Торсона во взломе. Я посчитал, что угроза миновала, а ты решил: будь что будет. С того момента все шло превосходно, в точном соответствии с планом. Пока сегодня ты не позвонил с вопросами о презервативах и телефонных звонках. Я сразу понял, к чему идет, потому и действовал быстро. Теперь сядь на стул. Другого приглашения не будет. Я шагнул к стулу и сел, положив руки на колени и чувствуя в конечностях дрожь. Стеклянная стена осталась у меня за спиной, и, кроме Бэкуса, смотреть мне было не на что. — Как ты узнал про Гладдена? — спросил я его. — Про Гладдена и Белтрана? — Я же был там. Не помнишь? Я состоял в той же группе следователей. И, пока Рейчел и Гордон допрашивали остальных, устроил собственные посиделки, в компании с Уильямом. После того, что он рассказал, вычислить Белтрана оказалось нетрудно. Оставалось подождать, когда он выйдет на свободу и начнет действовать. Я точно знал, что он предпримет. Такова суть Гладдена, и я об этом заранее знал. Таким образом, Гладден послужил прикрытием. Я понимал: однажды, когда мои дела выйдут на свет, улики должны повести к Гладдену. — И к сети «ЛДДВ»? — Слишком много разговоров, Джек. А мне нужно работать. Не отводя глаз, Бэкус нагнулся, поднял наволочку и вывернул на пол ее содержимое. Затем потянулся к моим пожиткам и стал их ощупывать, также не отрывая от меня взгляда. Не удовлетворившись поисками, далее он перешел к сумке с компьютером, сделав то же самое. Наконец в его руке оказался пузырек с таблетками, выданный мне в больнице. Взглянув на этикетку, Бэкус пробежал глазами название и довольно улыбнулся. — Тайленол с кодеином, — сказал он, глядя мне в лицо. — Думаю, отлично подействует. Джек, прими одну, нет, лучше — две. Неожиданно он бросил мне таблетки, и я инстинктивно их поймал. — Не могу. Два часа назад я уже принял таблетку. Следующую нельзя принимать раньше чем пройдет еще два часа. — Джек, прими две. Сейчас. Он говорил спокойно, но от взгляда Бэкуса, устремленного прямо на меня, повеяло холодом. Немного замешкавшись, я снял с пузырька крышку. — Мне нужна вода. — Нет воды, Джек. Прими таблетки. Положив две пилюли в рот, я сделал глотательное движение и, перекатив таблетки во рту, отправил их под язык. — О'кей. — Открой рот. Шире. Я повиновался, и он потянулся, чтобы проверить, не подходя слишком близко. Бэкус стоял далеко, и я не мог добраться до его оружия. — Знаешь, что я думаю? Думаю, они у тебя под языком, Джек. Это ничего, таблетки все равно растворятся. Потребуется чуть больше времени. У меня есть несколько минут... Снова послышался хрустящий звук, и он опасливо огляделся, быстро вернув взгляд ко мне. — Есть немного лишнего времени. — Ты сам публиковал свои послания в «ЛДДВ». Ты — Идол. — Да, конечно, я Идол. Спасибо тебе, Джек. Кстати, отвечая на твой прошлый вопрос, скажу: я узнал про сеть «ЛДДВ» от Белтрана. С его стороны было весьма любезно оказаться в он-лайне к моменту моего визита. Таким образом я занял его место в сети, взяв его имя и пароль. Позднее системный оператор поменял их, уже по моей просьбе, на «Эдгар» и «Пери». Боюсь, мистер Гомбл так и не понял, что в его курятнике завелась лисица, если уж пользоваться твоим сравнением. В зеркале, находившемся справа, я видел отражение городских огней, переливавшихся позади меня, внизу, в долине. Столько огней, думал я, столько людей. И никто не увидит и не придет на помощь. Страх все сильнее сжимал меня своей скользкой рукой. — Джек, лучше расслабься, — произнес Бэкус монотонным, умиротворяющим голосом. — В этом все дело. Уже чувствуешь, как действует кодеин? Пилюли под языком постепенно растворялись, и скоро я ощутил во рту резкий привкус. — Что ты собираешься сделать? — А то же самое, что и со всеми остальными. Ты хотел узнать о Поэте? Скоро узнаешь все, что положено. Все. Прежде всего — знание, Джек. Видишь ли, я тебя выбрал заранее. Помнишь, что сказано в факсе? «Выбор сделан, и я держу объект в поле зрения». Это был ты, Джек. Все время. — Бэкус! Ты сука, твою мать! От выкрика частицы лекарства рассыпались, и я их рефлекторно проглотил, даже не успев ничего сообразить. Похоже, Бэкус понял, что случилось, и поэтому отвратительно осклабился. Затем он быстро прогнал с лица всякий след улыбки. Он вперился в меня глазами, и я увидел, как они тускло заблестели. Теперь я понял, насколько Бэкус безумен, и это подействовало на меня еще сильнее. Рейчел вовсе не была Поэтом, и то, что казалось попыткой сбить нас с верного следа, на деле представляло часть программы другого, настоящего убийцы. Презервативы и тот сексуальный аспект, что мы однажды обсуждали. Конечно, это входило в его схему убийства. — Что ты сделал с моим братом? — Это произошло между ним и мной. Чисто личное. — Расскажи мне. Он шумно выдохнул. — Ничего, Джек. Ровно ничего. Он оказался тем, кто не захотел следовать схеме. Мой единственный промах. Однако как же я близок ко второй попытке... На этот раз — никаких сбоев, Джек. Я взглянул на пол. Болеутоляющее начинало действовать, и я это чувствовал. Прищурив глаза, я попытался сжать кулаки и не сумел. Поздно. Яд смешался с моей кровью. — Ты ничего не можешь, Джек. Просто расслабься, отдайся процессу, Джек. Скоро все закончится. — Тебе не уйти. Ни малейшей надежды. Рейчел моментально тебя раскусит. — Знаешь, Джек, я думаю, что ты прав на все сто процентов. Она поймет. Возможно, уже догадывается. Поэтому придется скрыться. Ты станешь последним в списке. Жаль, но я ухожу из дела. Я ничего не понял. — Уходишь? — Понимаешь, Рейчел что-то подозревает. Пришлось даже услать ее во Флориду. Конечно, это лишь маневр, и очень скоро она узнает всю правду. Потому-то самое время сменить кожу и уйти прочь. Я снова стану собой, Джек. На лице Бэкуса появилось какое-то особое выражение. Я думал, он вот-вот запоет, однако этого не произошло. — Какие ощущения, Джек? Немного кружится голова? Я не ответил, и все же Бэкус явно знал, что делал. Мне казалось, я соскальзываю в черную пустоту, словно лодка по водопаду. Все это время Бэкус продолжал наблюдать, говоря монотонным голосом и часто называя мое имя. — Отдайся ощущению, Джек. Наслаждайся моментом. Думай о своем брате. Думай о том, что ты собираешься ему сказать. Мне кажется, ты должен рассказать, каким стал отличным следователем. Два следователя в одной семье — это что-то значит, Джек. Вспомни лицо Шона. Он улыбается. Улыбается тебе, Джек. Теперь закрой глаза, постарайся увидеть его лицо. Давай смелее. Ничего не будет. Ты в безопасности, Джек. Я больше не мог сопротивляться. Веки закрывались. Я попытался перенести взгляд, даже посмотрел на огни в зеркале, но вдруг навалилась усталость и потянула с собой куда-то. Я закрыл глаза. — Уже хорошо, Джек. Отлично. Видишь Шона? Я кивнул, тут же ощутив его ладонь на своем правом запястье. Он положил мою руку на подлокотник. То же самое он сделал со второй рукой. — Превосходно, Джек. Ты отличный подопытный. Ты готов сотрудничать. Теперь хочу, чтобы ты не чувствовал боли. Нет боли, Джек. Что бы здесь ни произошло, ты больше не чувствуешь боли. Скажи, ты понимаешь меня? — Да, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты не шевелился, Джек. Да, Джек, ты больше не можешь пошевелиться. Твои руки тяжелые. Очень тяжелые. Ты не можешь пошевелить руками, Джек. Правильно? — Да, — ответил я. Глаза оставались закрытыми, и я сидел, упершись в грудь подбородком. В то же время казалось, что я видел окружающее. Словно мое сознание отделилось от тела. Словно я наблюдал за собой, сидящим на стуле, откуда-то сверху. — Теперь открой глаза, Джек. Выполнив приказ, я увидел, что он стоит передо мной. Оружие находилось в кобуре, и из-под расстегнутого пиджака Бэкуса я видел рукоятку пистолета. Теперь в его руке была длинная стальная игла. Мне показалось, что это хороший шанс. Пистолет в кобуре. Но я не мог двинуться с места, даже протянуть руку не мог. Мозг больше не командовал телом. Сидя в немом оцепенении, я наблюдал, как Бэкус методично протыкал кончиком иглы пальцы моей здоровой руки. Он сделал проколы дважды, а я даже не попытался помешать. — Это хорошо, Джек. Думаю, ты уже подготовлен для меня. Помни, твои руки очень тяжелые. Невозможно их поднять, как бы тебе этого ни хотелось. Ты не можешь сказать ни слова, как бы этого ни хотелось. Глаза открыты, Джек. Не закрывай глаза, ведь ты не хочешь это пропустить. Отступив немного назад, он оценивающе на меня посмотрел. — И кто сейчас лучший, Джек? Кто мужчина, а кто — нет? Кто выиграл, а кто потерял все? Меня переполняло отвращение. Обездвиженный и лишенный голоса, я чувствовал нараставшую внутри волну животного страха, сотрясавшую мое существо не слышным никому воплем. К глазам подступила влага, но я не мог даже заплакать. Следя за движениями рук Бэкуса, я увидел, как они скользнули к пряжке ремня, а затем услышал его голос: — Сегодня мне не нужны резинки, Джек. Едва он закончил фразу, как в прихожей, за спиной Бэкуса, зажегся свет. Тут же неясная тень шевельнулась слева, где было еще темно. Я услышал ее голос. Рейчел. — Ни с места, Боб. Ни дюйма влево и ни дюйма вправо. Она сказала это спокойно и уверенно. Бэкус замер, глядя мне прямо в глаза, словно стараясь увидеть в них Рейчел. В его глазах не отражалось ничего. Правая рука, скрытая от Рейчел, медленно двинулась к кобуре. Я захотел крикнуть, предупредить ее об опасности, но не мог этого сделать. Наконец, попытавшись напрячь все до единой мышцы своего тела и сдвинуться хоть немного, я сумел шаркнуть ногой, чуть отведя ступню от стула. Оказалось, этого достаточно. Путы, наложенные Бэкусом, сразу ослабили свою хватку. — Берегись! — вскрикнул я, и одновременно из кобуры появился пистолет, а затем рука Бэкуса метнулась по дуге, наводя оружие на Рейчел. Произошел обмен выстрелами, и Бэкус отскочил, пригибаясь к полу. Я услышал, как зазвенела разбитая выстрелом панель стеклянной стены, и вдохнул холодный вечерний воздух, ворвавшийся в комнату. На полу захрустело битое стекло: это Бэкус сменил позицию, укрывшись за стулом, на котором сидел я. Дотянувшись за угол, Рейчел выдернула из розетки провод. Свет тут же погас. Дом погрузился во мрак, лишь далеко внизу продолжали вспыхивать огни большого города. Бэкус выстрелил дважды. Я тут же оглох, потому что теперь его оружие находилось около моей головы. Он дернул стул к себе, стараясь спрятаться от огня Рейчел. Казалось, я только очнулся от глубокого сна, и любые движения требовали колоссальных усилий. Едва попытавшись подняться, я тут же ощутил на своем плече руку Бэкуса. Придавив к стулу, он продолжал меня держать. — Рейчел! — громко произнес он. — Выстрелишь и попадешь прямо в него. Ты этого хочешь? Положи пистолет на пол и выходи. Давай уже поговорим об этом. — Рейчел, не слушай! — крикнул я. — Он убьет нас обоих. Стреляй в него! Стреляй же! Рейчел на секунду высунулась из-за побитой пулями стены. В этот раз она пригнулась пониже к полу. Наведя ствол пистолета чуть повыше моего правого плеча, она явно замешкалась. Бэкус не стал ждать. Он выстрелил дважды, и я увидел, как Рейчел нырнула обратно в укрытие, а угол стены взорвался облаком разлетевшейся штукатурки. — Рейчел! — выкрикнул я. Упершись пятками в толстый ковер, я толкнул свое тело назад, вместе со стулом, изо всей силы и как можно резче. Это движение оказалось для Бэкуса неожиданностью. Я почувствовал, как стул сильно его ударил, наверняка выбив из-за укрытия. В то же мгновение из-за угла стены показалась Рейчел, и комната озарилась вспышкой от ее выстрела. Я слышал, как сзади вскрикнул Бэкус, а затем наступила тишина. Глаза понемногу адаптировались к неяркому свету, и я увидел, как Рейчел вышла из ниши, направляясь ко мне. Пистолет она держала двумя руками, сведя вместе запястья и направляя оружие в сторону прозрачной стены. Когда она прошла мимо, я медленно повернулся. Оказавшись у самого обрыва, Рейчел направила пистолет вниз, в темноту, куда упал Бэкус. С полминуты она простояла неподвижно, пока не убедилась, что Поэта больше нет. Дом погрузился в тишину. Я снова почувствовал на коже холодный ночной воздух. Наконец Рейчел повернулась и подошла ближе. Протянув руку, она помогла мне встать. — Давай же, Джек. Пошли отсюда. Ты не ранен? В тебя попали? — Шон. — Что? — Ничего. Ты как? — Нормально. Ты не ранен? Я понял, что Рейчел увидела что-то на полу, и проследил за ее взглядом. На полу была кровь. И осколки стекла. — Нет, это не моя кровь. Ты попала в него. Или он упал на стекло. Вместе мы опять шагнули к обрыву, увидев внизу один лишь мрак. Из звуков слышались только шум ветра в листве росших ниже деревьев и приглушенный рокот городского транспорта. — Рейчел, прости, — сказал я. — Я посчитал, что это... Что это была ты. Извини. — Не говори ничего, Джек. Мы все обсудим потом. — Я думал, ты летишь в самолете. — Поговорив с тобой, я поняла: что-то здесь не так. Потом позвонил Бред Хазелтон и сказал о твоем звонке и странных вопросах. Я решила поговорить с тобой, прежде чем улететь. Подъехав к отелю, увидела, что ты куда-то направляешься вместе с Бэкусом. Не знаю почему, но я поехала за вами. Наверное, потому, что в первый раз Бэкус послал во Флориду меня, хотя должен был послать Гордона. Я больше ему не доверяла. — Что ты слышала? — Вполне достаточно. Только я не могла ничего сделать, пока он не сунул пистолет в кобуру. Жаль, что тебе пришлось пройти через это, Джек. Она отступила от провала, однако я остался на месте, вглядываясь в кромешную тьму. — Я так и не спросил про остальных. Не спросил, почему... — Каких остальных? — Про Шона и всех остальных. Белтран получил по заслугам. А Шон? За что? — Джек, нет объяснения. А если оно и было, какая теперь разница? Машина стоит на дороге, чуть ниже. Мне нужно ехать и вызвать подмогу, нужен вертолет, чтобы прочесать каньон. Нужно убедиться. И еще тебе нужно в больницу. — Зачем? — Затем, чтобы ты рассказал, сколько принял таблеток, и узнал, что делать дальше. Она развернулась к выходу. — Рейчел, — позвал я, — спасибо. — Всегда рада, Джек. Обращайся. Глава 50 Вскоре после отъезда Рейчел я лег на диван и отключился. Шум вертолета немного потревожил мой сон, но не разбудил. Придя наконец в себя, обнаружил, что уже три часа утра. На тринадцатом этаже правительственного здания меня разместили в небольшой совещательной комнате. Два незнакомых агента с суровыми лицами, которых я никогда прежде не видел, пять часов терзали меня вопросами, снова и снова заставляя рассказывать всю историю от начала и до конца, и так далее, до отрыжки. На сей раз стенографистки не полагалось, поскольку речь шла о сотруднике бюро. У меня даже появилось ощущение, будто они пытаются вылепить из моих показаний наиболее желательный вариант. Прежде чем вести беседу под запись. Уже после восьми часов мне разрешили пойти в кафетерий, чтобы перекусить, прежде чем появится стенографистка и запишет формальные показания. К тому времени я уже знал точно, какой ответ лучше дать на тот или иной вопрос. Есть не хотелось. С другой стороны, я так хотел выйти из этой комнаты, что готов был сказать «да» вообще на любое предложение. И по крайней мере агенты не станут сопровождать меня на завтрак как арестованного. В кафетерии я увидел Рейчел, в одиночестве сидевшую за столом. Взяв кофе и сладкий пончик, на вид примерно трехдневного возраста, я направился к ней. — Можно присесть? — Это свободная страна. — Иногда сомневаюсь. Эти двое, Купер и Келли, они держат меня целых пять часов. — Им нужно понять. Ты ведь посторонний, Джек. Они знают, что ты выйдешь отсюда и расскажешь все прессе, телевидению, возможно, напишешь книгу. Весь мир прочитает об одном червивом яблоке с дерева ФБР. Не важно, сколько мы делаем хорошего и сколько подонков мы переловили; сам факт, что среди нас завелся один, такой же плохой, как и преступники, — это уже большое, огромное событие. Похоже, ты озолотишься, а нам придется со всем этим жить. Вот, коротко говоря, почему Купер и Келли обращаются с тобой не как с примадонной. Несколько секунд я смотрел на Рейчел. Кажется, она брала полный завтрак. На пустой тарелке остались следы от яичницы. — Доброе утро, Рейчел, — сказал я. — Возможно, нам стоит начать сначала? Это ее просто взбесило. — Знаешь что, Джек! Я не собираюсь обращаться с тобой лучше, чем ты заслуживаешь. Или, позволь спросить, какого еще ответа ты ожидал? — Не знаю. Все это время, отвечая на вопросы, я только и делал, что думал о тебе. О нас. Я изучающе посмотрел ей в лицо, ожидая реакции. Ничего. Она просто разглядывала тарелку. — Видишь ли, могу попытаться объяснить, по каким причинам я решил, что Поэт — это ты. Хотя, думаю, теперь это не важно. Рейчел, так мне показалось. Наверное, что-то случилось во мне самом, и я стал воспринимать все, что ты делала, с какой-то подозрительностью, даже со своего рода цинизмом. Все выросло постепенно, из одного небольшого сомнения... Рейчел, прими мои извинения. И я обещаю, только дай мне шанс, я найду силы, чтобы преодолеть барьер. Обещаю, у меня все получится. Ничего. Она даже не посмотрела мне в глаза. Кончено. Я отвергнут. — Рейчел, могу ли я кое-что спросить? — Что? — Твой отец. И ты... Он обижал тебя? — Хочешь знать — трахалась я с ним или нет? Я просто смотрел на нее и молчал. — Это касается меня и только меня. Я не стану это обсуждать. Ни с кем. Поставив чашку с кофе обратно на стол, я стал ее разглядывать, словно самый примечательный предмет, встреченный мной в жизни. Теперь мне не хотелось поднимать глаз. — Ладно, нужно возвращаться обратно. Мне дали всего пятнадцать минут. Я сделал движение, собираясь встать. — Ты рассказал им про меня? Я замер. — Про нас с тобой? Нет, я обходил эту тему. — Не нужно скрывать, Джек. Они знают. — Ты что, сама рассказала? — Да. Не видела смысла скрывать. Я кивнул. — Что, если они спросят насчет наших отношений... ну, продолжаются ли они? — Скажи, что суд удалился на совещание. Снова кивнув, я встал. То, как она сказала про суд, напомнило мне собственные мысли в ту ночь, когда я сам судил Рейчел, вынося опрометчивый вердикт. Теперь она должна взвесить свидетельства против меня. — Сообщишь, когда вынесут приговор. По пути к двери я выбросил пончик в мусорное ведро. * * * Келли и Купер закончили экзекуцию только к полудню. Кстати, до последнего момента я так и не услышал ничего о Бэкусе. Только проходя по коридорам управления ФБР, вдруг заметил, насколько они пустынны. Открытые двери кабинетов и пустые столы, без людей. Как в бюро детективов во время похорон полицейского. Решив вернуться и расспросить моих инквизиторов, что, собственно, произошло, я тут же понял: они не скажут. Хотя бы потому, что с трудом терпят один мой вид и просто не обязаны ничего мне докладывать. Шагая мимо комнаты связи, я услышал переговоры по рации. Заглянув, увидел Рейчел, сидевшую за столом. В комнате она находилась одна, и на столе перед ней стоял микрофон. Я вошел внутрь. — Привет. — Привет. — Со мной закончили. Сказали, могу идти. А где все? Что происходит? — Все на операции. Ищут. — Что? Бэкуса? Она кивнула. — Я думал... Фраза повисла в воздухе. Стало очевидно, что в ту ночь под обрывом они не обнаружили тела. Я же считал, что он мертв, и спросить, найден ли труп Бэкуса, мне даже не пришло в голову. — Господи, как он мог... — Выжить? Кто теперь скажет? Его и след простыл, когда мы вернулись на место с собаками и экспертами. Там стояло дерево. Высоченный эвкалипт. На верхних ветках нашли следы крови. Говорят, он упал на дерево, что смягчило удар. Собаки потеряли след ниже, на дороге. Вертолет оказался практически бесполезен, учитывая ночное время и растительность. Только разбудил всех. Всех, кроме тебя. Люди до сих пор на ногах. Они дежурят везде: на улицах, в больницах. И ничего, пусто. — Господи!.. Бэкус ходит на свободе. Неизвестно где. Невозможно поверить. — Я не стала бы беспокоиться, — заметила Рейчел. — Вероятность, что он придет за тобой или за мной, просто ничтожна. Сейчас его задача — скрыться. Выжить, и только. — Я не беспокоюсь. Но все равно звучит страшновато. Кстати, на вид он был таким, как и все... Кто-нибудь разберется, почему так случилось? — Они над этим работают. Вопрос изучают Брасс и Бред. И похоже, разгадать его тяжело. Ведь Бэкус не вызывал ни единого сомнения. Стена, разделявшая две его жизни, оказалась надежной, как банковский сейф. О некоторых преступниках мы не способны узнать ничего. Они просто необъяснимы. Ясно одно: это всегда внутри. Посеянное в них зло. Однажды семя прорастает метастазами, и человек принимается творить то, о чем раньше он лишь фантазировал. Я не ответил. Просто слушал, как она говорит. — Они начали с отца. По-моему, сегодня Брасс поехала к нему в Нью-Йорк. Да, не хотела бы я получить такое задание. Сын поступает на службу в бюро, идет по твоим стопам, чтобы превратиться в твой же кошмар. Как там у Ницше? «Ты, борющийся с монстрами...» — "Берегись, как бы самому не стать монстром..." — Да. Некоторое время мы молчали. — Почему ты не с остальными? — наконец спросил я. — Меня назначили дежурить, пока не разберут обстоятельства той стрельбы и... другие мои действия. — Не слишком ли? Учитывая, что он еще жив. — Да, и все же есть разные обстоятельства. — И мы с тобой тоже «обстоятельство»? Она кивнула. — Можно сказать, что все мои решения под вопросом. Связь с журналистом и свидетелем по делу не попадает под обычную для ФБР практику. И потом, кое-что случилось и сегодня утром. Взяв листок бумаги, она передала мне факсовую копию черно-белого снимка невысокого качества. Фото изображало меня, сидящего на столе, и целующуюся со мной Рейчел. Через секунду я вспомнил место: фотографию сделали в больнице. — Помнишь доктора, который за нами подглядывал? — спросила Рейчел. — Да-а, оказалось, это не доктор, а просто дерьмовый папарацци, продавший снимок редакции «Нэшнл инкуайрер». Переоделся и сделал свое дело. Во вторник снимок окажется на прилавках супермаркетов. Что удивительно хорошо согласуется с журналистской этикой: снимок прислали по факсу с просьбой насчет интервью или комментариев. Что ты думаешь, Джек? Может, ответить так: «Идите на хер»? Вдруг напечатают? Опустив бумагу на стол, я взглянул на Рейчел. — Извини. — Знаешь ли, похоже, это все, что ты можешь сказать: «Извини, Рейчел. Извини, Рейчел». Джек, звучит не слишком убедительно. Я чуть было снова не ляпнул то же самое, однако вовремя одумался и кивнул. Теперь, глядя на Рейчел, я не понимал: как же можно было ошибиться? И ошибка обошлась мне так дорого: в утрату всякого шанса. С горьким чувством в мозгу завертелись отдельные части целого, о которых сердце должно было подсказать сразу. Как я ошибся? Продолжая искать оправдания, я знал, что их нет и быть не может. — Помнишь день, когда мы встретились, когда ты повезла меня в Квонтико? — Да, помню. — Ведь ты посадила меня в офис Бэкуса, так? Чтобы позвонить. Почему? Я думал, это твой офис. — У меня нет своего офиса. Есть стол и рабочее место. Тебя я оставила у Бэкуса, чтобы было удобнее тебе самому. А что? — Ничего, одно обстоятельство... В календаре, лежавшем на столе, были отмечены дни отпуска, и они совпали со временем смерти Орсулака. Поэтому я и решил, будто ты солгала, сказав, что давно не была в отпуске. — Теперь не стоит говорить об этом. — А когда стоит? Если не поговорим сейчас, мы не сделаем этого никогда. Я ошибся, Рейчел. Мне нет оправдания. Но хочу, чтобы ты знала то, что знал я. Пожалуйста, постарайся понять... — Меня это не интересует! — Вероятно, тебя вообще ничего не интересует. — Не пытайся взвалить вину на меня. Облажался ты. Я никогда не... — А что ты делала в ту ночь, в первую ночь, уйдя из моей комнаты? Я звонил, и ты не ответила. Я стучал в дверь, и в номере тебя не оказалось. Выйдя в коридор, я встретил Торсона, возвращавшегося из киоска. Туда его послала ты? Скажешь, нет? Спрятав глаза, она надолго замолчала. — Ответь, Рейчел. Мой последний вопрос. — Я тоже встретила его в коридоре, — тихо проговорила она. — Чуть раньше, выйдя из твоего номера. Меня так разозлило, что он приехал, что его вытащил за собой Бэкус. Все закипело. И я решила его унизить. Оскорбить. Захотелось чего-то такого... Тогда она пообещала, что будет ждать, и послала Торсона в киоск за презервативами. Когда он вернулся, то ее, конечно, не застал. — Когда ты звонил и стучал, я сидела в номере. И молчала, думая, что это он. Он сделал бы то же самое. Обычно стучатся дважды. Дважды звонят. Я кивнул. — Гордиться мне нечем, — сказала она. — Особенно теперь. — У каждого есть чего стыдится. И это не мешает нам идти своей дорогой. Не должно мешать. Она ничего не ответила. — Я иду своим путем, Рейчел. Мне кажется, как ты сказала, так и будет. Надеюсь, что когда-нибудь ты мне позвонишь. Я буду ждать. — До свидания, Джек. Прощаясь, я поднял вверх руку. Пальцем описал в воздухе контур ее подбородка, и в этот момент наши глаза ненадолго встретились. Потом я вышел. Глава 51 Он сжался в комок в кромешной темноте ливневого стока, набираясь сил и сконцентрировавшись, чтобы не чувствовать боли. Он понимал, что рана воспалилась. Повреждения казались серьезными, хоть и не смертельными: пуля прошла насквозь, повредив верхние мышцы брюшного пресса и еще что-то, уже возле выхода. Однако в рану попала инфекция, и он чувствовал, как яд растекается по жилам, лишая сил и пытаясь сломить его волю, заставляя лечь и забыться. Он вгляделся в темный тоннель. Откуда-то в него попадал свет, вернее, неясные блики того света, что остался наверху. Потерянный свет. Он заставил себя встать, скользя по осклизлой стене, и двинулся дальше. Один день, думал он, передвигая ноги. Проживи этот день, и ты преодолеешь все, ты получишь отдых. Не переставая он повторял свою мантру. По сути, это было освобождение. Несмотря на боль и голод, впереди ждала свобода. Нет больше мучительной раздвоенности. Фасад рухнул. Бэкуса нет. Есть только Идол. Мир Идола одержал победу. Они — ничто в сравнении с ним, и теперь его не остановить. — НИЧТО! Эхо гулко разнеслось по тоннелю и исчезло. Зажав рукой рану, он продолжал идти. Глава 52 В конце весны городская инспекция водоснабжения и энергоснабжения решила проверить, откуда исходит отвратительный запах, на который уже письменно жалуются обитатели одного из домов. Они спустились в тоннель и обнаружили труп. Вернее, то, что от него осталось. Останки неизвестного. Там же обнаружили его удостоверение и жетон ФБР. Одежда принадлежала ему же. Все это лежало на бетонном выступе у подземного пересечения двух дренажных штолен. Причина смерти осталась неизвестной: глубокое разложение, ускоренное действием стоков и работой крыс, сделало вскрытие не слишком информативным. Эксперт нашел в гниющей плоти следы того, что напоминало сквозное ранение, имелось и сломанное ребро. Однако пулю не нашли и, следовательно, не обнаружили прямой связи с выстрелом Рейчел. Изучение останков продолжили, но выводы оказались туманными. В одежде лежали удостоверение и значок, и все же больше ничего, что помогло бы идентифицировать найденное как останки специального агента Роберта Бэкуса-младшего. Крысы (если то были крысы) обработали тело так тщательно, что унесли с собой даже нижнюю челюсть и протез верхней, что не позволило сверить их с данными стоматолога. Для меня все выглядело слишком складно. И не только для меня. Про находку мне сообщил Бред Хазелтон. Еще Бред рассказал, что бюро официально закрыло расследование, однако не остановило поиски Бэкуса. Неофициально. По его словам, кое-кто в конторе посчитал найденное в тоннеле не более чем уловкой, оставленной как прикрытие отхода. Возможно, Бэкусу подвернулся бродяга и именно тело несчастного бомжа нашли лежащим на бетоне. Как выразился Бред, все уверены, что Бэкусу удалось уйти. Я с ним согласен. Сообщив об окончании расследования, Бред добавил, что они продолжают изучать мотивацию. Однако расколоть такой твердый орешек, как Бэкус, оказалось нелегко. Три дня провели агенты, осматривая жилище Бэкуса в Квонтико, и не нашли ничего, что пролило бы свет на тайную сторону его жизни. Ни «сувениров», взятых у жертв, ни газетных вырезок. Вообще ничего. На свет вышли лишь отдельные мелочи, едва заметные нити. Его отец, законченный перфекционист, никогда не оставлявший своего оружия. Его навязчивая фиксация на чистоте: я вспомнил стол в Квонтико и то, как он поправил календарь. Женитьба, расстроившаяся много лет назад, и слова предполагаемой невесты, сказанные Брасс Доран о том, что Бэкус заставлял ее идти в душ непосредственно перед сексом и сразу же после него. Школьный друг, пришедший к Хазелтону и рассказавший, как однажды, ребенком, Бэкус обмочился в постели и отец наказал сына, приковав наручниками к полотенцесушителю. История, которую Роберт-старший категорически отрицал. И все же это лишь детали картины, а не ответы. Фрагменты полотна с портретом, гадать о котором можно до бесконечности. Я вспомнил услышанное от Рейчел. Мы складываем изображение из разбитого зеркала. Каждый фрагмент отражает свою часть неизвестного объекта. И если объект движется, то вид его изменяется в каждом из осколков. * * * Теперь я живу в Лос-Анджелесе. Руку вылечили в больнице Беверли-Хиллз, и она почти не беспокоит, разве что к вечеру, после целого дня, проведенного за компьютером. Я снял небольшой домик в горах и в погожие дни вижу, как солнце отражается от поверхности океана, милях в пятидесяти внизу. В хмурые дни вид унылый, и тогда я не открываю шторы. Иногда, ночью, доносятся завывание и лай койотов из Николс-каньона. Климат здесь теплее, и желание возвратиться в Колорадо пока не возникает. Я часто звоню матери, отцу и Райли. Чаще, чем делал раньше, когда мы жили рядом. Наверное, больше страшусь призраков, которые остались там, в прошлом, чем тех, что прячутся ближе. Официально я все еще числюсь в отпуске, хотя Грег Гленн просит, чтобы я вернулся. Пока продолжаю думать над его предложением. Сейчас ведь Грег зависит от меня. Потому что я стал известным журналистом. Меня приглашали в программу «Найт лайн» и даже в ток-шоу Ларри Кинга. И конечно, Грегу выгодно сохранить за мной место. А значит, сейчас, работая над книгой, я могу жить, ни о чем не заботясь. Агент продал права на книгу и сценарий будущего фильма за деньги, которые в редакции не заработать и за десять лет. Впрочем, большая их часть отойдет еще не рожденному ребенку Райли. Ребенку Шона. Деньги я положу на счет трастового фонда. Не думаю, что справлюсь с управлением собственным счетом, когда на нем лежит такая сумма. Да и просто не хочу иметь с ней дела. Кровавые деньги. Издатель заплатил достаточно, чтобы жить в Лос-Анджелесе, и, возможно, останется на поездку в Италию. Конечно, если, окончив книгу, я поеду туда. Кажется, Рейчел была в Италии. Во всяком случае, так говорил Хазелтон. Когда ей сообщили о предстоящем переводе из Квонтико, она захотела пожить своей жизнью и уехала за океан. Я ждал, что она напишет, но пока не получил ни строчки. Не представляю, где она теперь. Вряд ли еще в Италии. И по ночам, когда обступают затаившиеся внутри тени прошлого, я опять сомневаюсь в той, кого желаю больше всего. Глава 53 Смерть — это моя жизнь. Это мое занятие, заработок и профессиональная репутация. Я получал с нее доход. Так было всегда. Но до того, как я столкнулся с Гладденом и Бэкусом, смерть не дышала мне прямо в лицо, не смотрела на меня и не держала своей длинной худой рукой. Кажется, я помню их глаза. Не могу заснуть, чтобы в первый момент любого сна не вспомнить тот взгляд. Не из-за того, что было в нем. Скорее наоборот, из-за того, чего в нем не было. Там царила пустота. Отчаяние мрака, завораживающее, жуткое и притягательное. Временами я пытаюсь осознать этот парадокс. Ночью, лежа без сна. И всегда вспоминаю Шона. Моего брата. Моего близнеца. Не знаю, смотрел ли он перед смертью в глаза убийце. А вот видел ли то, что довелось увидеть мне? Зло в чистом виде, обжигающее как огонь. Я продолжаю оплакивать Шона. И всегда буду о нем тосковать. Неизвестно, сведет ли меня еще судьба с Идолом. Но знаю точно: однажды я снова увижу пламя. notes Примечания 1 По Э.А. Лирика. Минск: Харвест, 1999. — Здесь и далее примеч. пер. 2 По Э.А. «Страна сновидений», перевод Н. Вольпина. 3 По Э.А. «Озеро», перевод Г. Бена. 4 По Э.А. «Сон», перевод Г. Кружкова. 5 По Э.А. «К Анни», перевод М. Зенкевича. 6 Откровение Иоанна Богослова, 6:8.